На побывке. Роман из быта питерщиков в деревне (страница 9)
Он отправился в соседнюю комнату, и оттуда через несколько минут раздались тихие звуки органчика, наигрывавшего «Стрелочка».
– Вот так фунт! – восторженно воскликнул лавочник. – Погромче бы немножко, так совсем как в трактире. Чудесно… Очень чудесно!..
– И как громко и явственно нажаривает! – прибавил староста и стал подпевать:
Как-то летним вечерком, вечерком,
Шли подруженьки леском… да лесочком.
Вдруг из чащи леса, из чащи леса
Идет стрелок…
Но старосте уж стала подтягивать одна из девушек:
Идет стрелок, Большой повеса.
Куда они, туда и он.
– Девушки! Да что ж вы! Ведь знаем эту песню, так давайте вместе!.. – воскликнула она, обращаясь к подругам.
И девушки подхватили хором:
Страшно стало им его,
Все боялись одного,
Одного, одного… Да
И скорее тягу…
К хору присоединился и Нил Селедкин и стал выводить слова песни легоньким тенорком, а когда органчик умолк и песня кончилась, весело закричал:
– Знай нас, московских половых! Актрисам в оперетке потрафить можем, а не токмо что нашим деревенским девицам!
Флегонт торжествовал. Он наклонился к вдове и проговорил:
– Каковы наши петербургские-то и московские молодцы! Всех девушек столичным песням обучили, на побывку приезжавши! Не хуже цыганок поют.
XV
Гости встали и пошли осматривать органчик, находившийся в другой комнате. В особенности интересовались женщины.
– Такая махонькая штучка, а как чудесно играет! – дивилась лавочница на ящичек. – Отчего, Николай Автономыч, вы мне такую не купите?
– Да ведь тятенька… Из его рук смотрим, – отвечал лавочник.
– Хитрая штучка, очень хитрая! – рассматривала музыкальный ящичек старостиха.
– Механика… Все на механике действует, – пояснил ей староста. – Там внутри разные манеры и зубчики… А заведешь машинку – ну, и играет.
– Чудеса! – покачивала головой тетка Фекла и тяжело вздохнула. – Не будь у зятя в доме, сказала бы я прямо, что от нечистой силы.
Дядя Наркис объяснил своей невестке, стоявшей перед ящиком разинув рот от удивления:
– А в Питере такие органы по трактирам, так даже с трубами и с барабанами. Гремит, как военная музыка.
– У нас в Москве в одном трактире так есть даже с пушкой, – прибавил Нил Селедкин.
– Господи Иисусе! И стреляет! – дивилась баба.
– В лучшем виде. Сначала колокола, а потом – бум!
– Матушки мои! Ведь эдак прострелить человека может?
– Холостой заряд. А купцы это обожают. Сидят и ждут выстрела. А как выстрелит – чокаются, пьют и закусывают.
– Хоть бы раз поглядела я на эту Москву, хоть одним глазком! – вздыхала невестка дяди Наркиса, но тот тронул ее за плечо и сказал:
– Ты лучше сходи-ка домой да посмотри, что дома делается, а младшую невестку пришли сюда. И ей надо погостить.
– Позволь, батюшка, хоть еще малость посидеть. Я чуточку.
– Довольно, довольно! Забирай ребенка и уходи. Да присылай Акулину.
Невестка, чуть не плача, накинула на себя шугай, взяла ребенка и удалилась с пира, в то время когда Флегонт только что начал откупоривать бутылки с пивом, а Елена Парамоновна перевела вал музыкального ящика, и тот заиграл арию из «Риголетто».
Полились грустные звуки «Мизерере».
Староста, успевший уже выпить вместе с мужской компанией по стаканчику водки, покачивал головой и говорил:
– А уж вот эта музыка что-то не того… Что-то уж очень жалобно…
– Есть тот грех… – поддакнул лавочник. – Я даже так считаю, что на манер как бы за хвост щенка тянут и он визжит. – Лавочник сказал и тотчас же расхохотался на свои слова, прибавив: – Право слово.
Лавочница тотчас же его обдернула и проговорила:
– Уж и скажет тоже! Это удивительно, какие у вас слова! Щенка… А из-за этого щенка Елена Парамоновна обидеться может.
– Нет, я что же… Я ничего… – откликнулась вдова. – А только коли ежели кто не из полированных, то, само собой, эта музыка ему не подходит. Это из тальянской оперы.
Подмигнула мужу и старостиха и произнесла:
– Вот ты и съешь. И ништо тебе за твои слова.
Староста хотел что-то ответить в защиту себя и, для того чтоб набраться храбрости, глотнул из женина стакана пива, но тут подскочил к вдове Хлястиной юркий Нил Селедкин и спросил:
– А позвольте, мадам, опрос сделать: не играет ли ваш органчик французскую кадриль?
– А то как же! Отлично играет. Но только первую фигуру… Семь пьес он играет.
– И можно под него танцевать?
– Само собой… Но ведь только первую фигуру… – предупредила его вдова.
– Ничего не значит. Стало быть, мы сейчас и танцы затеем. Будьте добры оный вал поставить. Нам и первой фигуры достаточно. Только хорошо бы ящичек-то принести.
Органчик принесли из соседней комнаты, долго искали места, где бы его поставить, и поставили в печку на шесток. Раздались звуки первой фигуры французской кадрили. Нил Селедкин захлопал в ладоши и закричал девушкам:
– Мамзели! Кадриль! Становитесь в пары! Николай Автономыч! Бери жену и танцуй! Ведь прыгал когда-то, когда холостой был, – сказал он лавочнику. – Позвольте вас просить на кадриль, Елена Парамоновна? – обратился он к вдове.
– Нет, нет, мерси… Я не буду… Где же тут… Тут места нет, – отказывалась вдова.
– Как места нет? Места сколько угодно. Изба обширная. Вот от печки до стола эво сколько места!
– Нет, нет. Тут пол не такой… – махала вдова руками. – Отстаньте, пожалуйста… разве можно на этом полу? Тут заденешь и юбку изорвешь.
– Мы тихим манером… Флегонт! Маракуешь? Бери девушку и становись!
Флегонт отвечал:
– Боюсь, что перепутаюсь.
– Ну, как-нибудь. Для Елены Парамоновны, – проговорил Селедкин. – Ты будешь нашим визави, то есть встанешь супротив нас.
– Да знаю я, что такое значит «визави». А только…
– Если для меня, то не нудьте себя! Я не буду танцевать, не буду… – говорила вдова.
– Э-эх, питерские! Прямо, можно сказать, рохли! Наши московские шестерки куда шустрее! – воскликнул Селедкин, ухватил за руку какую-то черноглазую девицу, поставил ее рядом с собой и стал махать рукой лавочнику. – Господин купец Ковуркин! Пожалуйте со своей дамой супротив нас встать!
Слегка подвыпивший лавочник поднялся из-за стола, тянул за руку сидевшую с ним рядом жену и говорил:
– Пойдем, Анфиса, станцуем, потешим его. Вишь как он распалился насчет танцев.
Но та упрямилась и не шла.
– Не могу я… У меня пятки болят, – отвечала она.
– Врешь. Спляшешь как-нибудь.
Он почти с силой вытащил супругу и встал с ней против Селедкина.
Органчик уже перестал играть. Флегонт завел его вновь. Началась кадриль. Перед самыми танцами лавочник для чего-то засучил рукава пиджака и поплевал на руки. Первую фигуру протанцевали два раза.
– Ну что ж, вот и отлично, – говорил Флегонт, обращаясь к Елене Парамоновне. – Не правда ли, хорошо? – спросил он ее.
– Ничего… – пробормотала она и по привычке облизнула губы.
– А вот сейчас в «Гусек» играть будем, – продолжал Флегонт. – Я говорил вам, кажется, что я «Гусек» привез из Питера. Игра такая… А играть будем в той комнате. Пожалуйте туда.
– Да, там лучше, а то здесь ваш дяденька очень уж табаком накурил. Дышать трудно.
– Вот-вот. Дяденька Наркис, нельзя ли с трубкой-то полегче? Женский пол обижается.
– Ну?! – проговорил дядя Наркис. – А ведь я трех-коронный курю, а не махорку.
– Все равно, дым-с.
– Да ничего, ничего. Я только так сказала… – спохватилась вдова.
Флегонт развернул сложенную вчетверо папку с рисунками на ней.
– Господа! Вот игра «Гусек», – обратился он к лавочнику, к старосте и их женам. – Игра очень занятная. Не желаете ли побаловаться? Тут и марки, можно по четверть копейки.
XVI
Пир начался в пять часов вечера и окончился в полночь, когда было выпито и съедено все угощение. Все было бы хорошо, если бы не два мужика из соседей, ворвавшиеся во время игры в «Гусек» неприглашенными и пьяными. Им поднесли по стакану, но этого им показалось мало. Они стали упрекать Флегонта в сквалыжничестве, назвали лавочника, вступившегося за хозяина, мироедом, старосту хапугой, а дяде Наркису, проживавшему с двумя невестками, мужья которых служили в столицах на местах, делали намеки обвинения в снохачестве. Присутствовавшая тут же молодая невестка Акулина заплакала. Дядя Наркис вспылил и стал требовать, чтобы брат его, отец Флегонта, гнал их вон. Произошел скандал. Мужиков стали выпроваживать вон. Один из них, уходя, подбоченился перед Еленой Парамоновной и насмешливо сказал ей: