– «В первых сих строках посылаю тебе мой низкий поклон», – прочитала барыня.

– «Низкий поклон от неба и до земли с любовию», – прибавила кухарка.

– Можно и это прибавить. А дальше-то что?

– А то, что все это от Настасьи Васильевой. Вы так и напишите, что от меня.

– Внизу под письмом будет же подпись, так он и поймет, что это от тебя.

– А вы так: «Низкий поклон с любовию от Настасьи Васильевой».

– Изволь. Ну, что еще?

– Да что хотите, то и пишите, только почувствительнее. Хотел, подлец, все мне отписать, как он приехал, как с родственниками своими обо мне разговаривал, и хоть бы одно письмо!..

– «О себе скажу, что я, слава Богу, здорова и благополучна. Но что значит, что об тебе нет никаких вестей и отчего ты не сдержал слова и не написал мне ни строчки?» Хорошо так будет?

– Хорошо-то хорошо… – замялась кухарка. – Напишите уж, сударыня, что у него бесстыжие глаза, а я сирота… «Слезами, мол, горючими обливаюсь, ни днем ни ночью покоя не знаю, а ты пятнадцать рублев у сироты взял»…

– Ты что же хочешь-то? Хочешь, чтоб он тебе эти деньги прислал?

– Пес с ним. Пусть его подавится. А только бы отписал, жив ли он, и здоров ли, и когда в Питер приедет?

Барыня потерла себе лоб, подумала и написала.

– Он на тебе жениться обещался, что ли?

– Всяких тут от него обещаниев было! – махнула рукой кухарка. – И жениться обещался, и сапоги сшить обещался. Вы пишите так: «Слезно, мол, прошу тебя уведомить: жив ли ты?»

Барыня написала и прочла.

– Больше ничего? – спросила она.

– А еще вот что: «И ежели у тебя на дорогу денег нет, то пять рублей я тебе вышлю на дорогу, только отпиши насчет твоих обещаниев, про которые ты говорил».

– Еще хочешь денег посылать? Вот так любовь!

– Не любовь это, сударыня, а так уж… Пусть только поласковее отпишет-то он мне. Ну да пишите, что знаете!

Письмо было готово. Барыня прочла его.

– Довольна ты теперь? Все тут, что ты хотела сказать? – спросила она.

– Все-то все, а только…

– Что «только»?

– Да насчет подлеца-то и бесстыжих глаз нельзя ли прибавить?

– Нет, нет! Этого я не стану писать.

– Ну, благодарю покорно, – сказала кухарка, взяв от барыни письмо и поцеловав ее в плечо, прибавила: – А насчет подлеца и бесстыжих глаз, я как пойду в лавку марку покупать, то мелочного лавочника попрошу приписать. Нельзя, сударыня, без этого. Жалостно не будет. Без этого он не прочувствуется.

Во время танцев

Женился купец средней руки. Свадебный пир справлялся у кухмистера. Обед состоял из целого десятка блюд. За обедом басистый официант провозглашал бесчисленное множество тостов за здоровье разных дядюшек и тетушек. Гости кричали «ура», били в тарелки вилками и ножами, музыканты играли туш, причем особенно надсаживалась труба. Большинство гостей состояло из серого купечества. Фраков было очень немного, но мелькали сибирки и длиннополые сюртуки. От некоторых сибирок пахло дегтем и керосином. Впрочем, на обеде присутствовал и генерал в ленте, ничего ни с кем не говоривший и очень много евший. Пока не садились еще за стол, купцы подводили к генералу своих дочерей в белых и розовых платьях и рекомендовали их. Генерал при этом тоже ничего не говорил, а только испускал звук «хмы» и при этом кланялся.

После стола полотеры вымели пол от объедков, и в зале начались танцы. Сначала все пошли польским. Две сибирки, до сего времени обнимавшиеся, влетели в круг и хотели плясать русскую, но шафера вывели их из зала. Начался кадриль.

В первой паре танцевал с белокудренькой девицей в розовом платье маленький брюнетик, поверх белой перчатки которого красовался на указательном пальце большой бриллиантовый перстень. Брюнетик был в белом галстуке, но в сюртуке. Волосы на голове его были завиты бараном, усы закручены в шпильку. От него отдавало самыми крепкими духами. Пока устанавливались пары, брюнетик попробовал занять разговором танцующую с ним девицу. Он долго думал, о чем начать разговор, и наконец спросил:

– Капусту изволили рубить?

– Это в каких же смыслах? – недоумевала девица.

– А в тех смыслах, что теперь самое настоящее капустное время. Ежели к Покрову не срубят, то уж аминь… Сейчас она в такую цену вкатит, что и рубить не сходно.

– Мы капустой не занимаемся. Я в гимназии училась и даже по-французски говорю, – обидчиво произнесла девица. – Мы совсем другого образования.

– Пардон-с. Я про вашего папеньку с маменькой, так как у них есть же хозяйство.

– Хозяйство есть, но мы к нему не причинны. Рубили ли они капусту или не рубили – мы внимания на это не обращаем.

– Так-с. Но может быть, мельком слышали? Ваш папашенька по какой части?

– Они ломовых извозчиков держат. Есть и подряды по мусорной части.

– В таком разе, значит, капусту рубили, потому иначе чем же рабочий народ кормить?

– Могут и вовсе не рубить, а в мелочной лавочке покупать.

– Для обстоятельного купца несходно-с. Мы теперь почем фунт-то продаем? Шесть копеек. Ежели и бочкой на Сенной купить, то дешевле пяти копеек с провозом не обойдется. Поверьте совести, мы это дело очень хорошо знаем, так как сами мелочные лавочники. Семь мелочных лавок у нас.

– Что вам вздумалось про капусту меня спрашивать?

– Какое дело на уме, про такое и спрашиваешь. Мы, почитай, прямо от капусты и на свадьбу-то сюда приехали. Сегодня у нас такой день, что мы гнет на бочки с капустой клали и в подвалы их спущали. Мы на Сдвиженье пять тысяч голов вырубили.

– Все-таки капустный разговор к танцам совсем не идет.

– Очень даже идет и, можно сказать, прямо в центру… Теперича ежели со стороны посмотреть, то эта самая кадрель совсем с рубкой капусты вровень. Все кавалеры и дамы при танцах точь-в-точь будто бы капусту рубят.

– Однако неужели вы не можете начать какой-нибудь современный разговор? – сказала девица.

– Хорошо, извольте. Можем и по другой части. Нам начинать-с…

Станцевали первую фигуру кадрили.

– Какие у вас крепкие духи… – начала девица и сморщилась.

– Первый сорт-с. Француз на Невском надушил. Там и галстук себе покупали, там и завивку себе делали. Рубль за всю эту музыку с меня содрал.

– Мужчины по-настоящему не должны душиться. Это дамское занятие.

– По нашей торговле невозможно, потому прямо от капусты. Приятно бы вам разве было, ежели бы от меня капустой несло?

– Можно бы было вымыться.

– Насквозь пропах-с. Впрочем, когда соленую рыбу принимаем, еще хуже бывает-с. А огурцы вы изволили солить?

– Мы никакими этакими делами не занимаемся. Мы с сестрой вышиваем да книжки читаем.

– Огурцы – занятие чистое-с… Конечно, от капусты пользы больше, нежели от огурца, но рубка капусты интереснее. Тут и для барышень есть занятие: можно кочерыжки грызть, любовные сердца из них вырезать ножичком.

– Хорошо сердце из капустной кочерыжки!

– По своему коварству и бесчувственности – самое женское.

– Дамские сердца мягче мужчинских, – возразила девица.

– Помилуйте, что вы! – заспорил кавалер. – Нешто мало мужчинских слез из-за женской бесчувственности проливается? То и дело в газетах пишут, что поднято неизвестного звания тело с простреленной грудью. Все это от любви-с. Кабы ежели женские сердца были так мягки, как соленый огурец в Великом посту… Впрочем, у нас такой способ сольки, что наши соленые огурцы и после вешнего Николы со свежепросольным огурцом вровень. Мы насчет огурцов специалисты и этим товаром хвастаем. У нас мелочные лавочки в Коломне, а к нам за огурцами с Песков присылают.

– Делайте соло-то перед вашей визави, а то вы из-за огурцов и кадриль забыли, – указала кавалеру девица.

Танцевали вторую фигуру. Кавалер вернулся к даме и, делая с ней круг, сказал:

– Соло – не чеснок-с. Вот ежели чесноку забыть в огурцы положить, то можно весь бочонок испортить. А ежели черносмородинный лист да укроп, то и еще хуже…

Девица вспыхнула.

– Неужели вы думаете, что так приятно для образованной барышни про огурцы с капустой слушать! Вот уж не девичий-то разговор! – огрызнулась она.

– В таком разе мы сейчас девичий заведем, и это уж будет по вашей части, – нашелся кавалер. – Ягодное варенье изволили летом варить?

– Варили. Ну и что ж из этого?

– Нет, я к тому, что малина нынче из-за дождливого лета не удалась.

– А у нас удалась. Только послушайте, ежели вы не можете образованный разговор про театр вести, то хоть бы в критику кого-нибудь из гостей пущали. Все-таки было бы интересно. Смотрите, сколько серого народа на свадьбе и даже ни одного офицера. Вон, какая тумба в ковровом платке стоит. Она давеча три груши со стола из вазы взяла и в карман запихала.

– Которая-с? – спросил кавалер.

– Да вот эта, в длинных бриллиантовых серьгах и в лиловом платье.

– Это наша маменька-с. Только они не для чего-либо прочего груши взяли, а чтобы внучкам домой гостинца снести.

Девица сконфузилась.

– Я не про эту, я совсем про другую… – заминала она.

– А хоть бы и про эту-с. Не извольте беспокоиться, мы их и сами за тумбу считаем.

– Нет, нет, я вон про ту, что в синем платье.

– А в синем платье невестка наша. Вдова-с. Два кабака у ней, и сама ими заправляет. Только, разумеется, молодцы на отчете стоят. Это бой-баба-с, а уж вовсе не тумба. Она пятерым мужикам глотку переест.

– Господи! Да что вы все то о мелочных лавочках, то о кабаках. Неужели не можете о театре разговор начать?

– Извольте. Жирофлю недавно в «Буффе» смотрели.

– Ну и что же? Интересная игра?

– Игра-то интересная, госпожа актриса на совесть свою роль доложила публике, но у меня с новым сюртуком вышло недоразумение. Весь в краске перепачкался. Стулья были выкрашены масляной краской и не высушены. Очень многие из публики за это ругались. Нам начинать фигуру. Пожалуйте галопом… Вот уж теперь совсем будем капусту рубить.

– Пожалуйста, без капусты…

– Да что ж делать, коли похоже.

И кавалер, обхватив девицу, понесся галопом.

Хороший буфетчик

Рано утром встал в праздничный день трактирщик Скороносов, сходил к ранней обедне, расставил к иконам свечей на целый рубль без остатка и из церкви зашел в свой черный трактир посмотреть на торговлю и порадоваться на нового расторопного буфетчика, который в два какие-нибудь месяца удвоил ему продажу в трактире и чая, и водки. Про своего нового буфетчика Скороносов рассказывал на стороне, только, разумеется, не трактирщикам, так:

– Цены ему нет. Золотой человек. К каждому гостю ласков и сметка удивительная.

Войдя к себе в трактир, Скороносов долго и усердно молился на образ, потом кивнул ласково буфетчику, поклонившемуся ему в пояс, и сел около буфета. За буфетом кипела торговля. Подбегали половые и выкрикивали:

– Чаю на троих и два стаканчика! Чаю на четверых и пять чашек! Три стаканчика! Четыре стаканчика! Пять стаканчиков!

Слово «стаканчик» так и звенело. Под словом «стаканчик» здесь нужно понимать не стакан к чаю, ибо простой народ пьет чай из чашек, а стаканчик с водкой. Буфетчик суетился, отпуская требуемое. Независимо от половых, к буфету так и валили входившие в трактир мужики, извозчики, мастеровые и, бросая на буфет пятаки, требовали тоже стаканчики. Им наливал подручный буфетчика. Гости пили, закусывали крошеным рубцом, черными сухариками, отирались полами и рукавами и проходили в дальние комнаты, чтобы спросить себе чаю. А входная дверь так и визжала на петлях, хлопая блоком и впуская в трактир еще новых гостей. Скороносов сидел и улыбался. Радовалось его сердце.

– Ну что? Как? – спросил он буфетчика, воспользовавшись паузой среди кипучей торговли.

– Благодарение Создателю… Сами видите. Всего еще только девять часов утра, а уж у меня четырех ведер вина нет, – отвечал буфетчик.

– Что ты?! – усумнился хозяин.