– Да ведь из рапортички-то каждую неделю сами изволите видеть, как теперь дело идет. Когда я к вам поступил за буфет, в будничный день много-много что ведро выходило, а теперь мы и на трех не миримся. А в праздник – вот какая ярмарка! При прежнем буфетчике и наполовину здесь не торговали.

– Верно. Бога гневить нечего. Старайся… Поедешь в деревню – не обижу тебя.

– Теперь уж не скоро поеду. Перед поступлением к вам ездил. Жену думаю через полгода сюда выписать на побывку. Пусть побалуется.

– Я сам тебе ее выпишу, на свой счет. Бери деньги и посылай.

– Много вам благодарен-с, Акакий Хрисанфыч… Ужасти, как было у вас до меня тут дело запущено. Гости никакой ласки не видали.

– Что ж ты поделаешь с людьми-то! Дикий человек за буфетом стоял.

– Совсем дикий-с, – согласился буфетчик и крикнул на подошедшего полового: – На двоих или на троих? Что ж ты молчишь! Каша у тебя во рту, что ли?

– Я и марки вам за троих подал, – отвечал половой.

– Марки! Видишь, что я в разговоре с хозяином. Получай! С народом беда-с… – обратился буфетчик к хозяину. – Все неотес какой-то.

– А ты утюжь их.

– И то уж утюжу. Распустил их прежний-то ваш заправила. Здесь место золотое для торговли, но гостю ласковости никакой не было. А я вот, как поступил, первым делом из углового трактира всех гостей переманил. Теперь к нам ходят. У меня нет этого, чтобы жаться и над стаканчиком дрожать. Я постоянного гостя и в долг опохмелю. Ан смотришь – стаканчик-то десять стаканчиков принесет. Попало в голову мастеровому человеку на старые-то дрожжи, он тебе сейчас струмент в мытье несет.

– Ты насчет мытья-то не очень… – погрозился хозяин. – За это ответить можно.

– С умом ежели брать, то ничего. Неужели вы думаете, что я без опаски?

– Ну, то-то. Тебе с горы виднее.

– Будьте покойны, не провалимся. Ученый. До меня все артели в угловой трактир ходили, а я начал по субботам даром им чай сбирать – все к нам и перешли. Теперь в угловом-то волком воют. Вот вам и трактир на стрелке!

– Ты уж посторонним бобы-то про торговлю не разводи, а то как бы не дошло до кого-нибудь, да не навалили на меня наши при трактирной раскладке. Долго ли до греха? Сейчас вдвое акциз заплатишь.

– Помилуйте! Что вы! Да нешто я несмышленок? Буду я перед посторонним человеком торговлей хвастаться, а кольми паче перед своим братом трактирщиком. Мы тоже политику-то знаем. На то ума палата. А я ежели говорю, то вам только, как хозяину. К нам, Акакий Хрисанфыч, теперь и кадеты из Вяземского дома ходить начали. Три версты крюку дадут, да к нам придут. А отчего? Я им каморку устроил. Там они и дуван делят, там они и сговариваются промеж себя. При посторонних-то им неловко, так они в каморке. После хорошего дела ежели, то ведь они занятно для трактира пьют.

– Смотри, чтоб у гостей воровать бы не стали твои вяземские-то кадеты.

– Будьте без сумления. Я уж кадетов-то знаю. Ежели буфетчик с ними ласков и полицейских на них не наводил, то они его гостей ни в жизнь не тронут. Они хоть и по части карманной выгрузки, а на этот счет каторжная совесть у них крепка. Они ласковый трактир ценят. Надо же им где-нибудь притон иметь. Буфетчик с ними ласков, и они с ним ласковы. Лучше же они в незнакомом трактире у гостя что-нибудь стянут, нежели чем у знакомых.

– Ты только, бога ради, краденого-то у кадетов не покупай, – предостерег буфетчика хозяин.

– Ни в жизнь. Этого я боюсь. Да и зачем им мне продавать? У них свои мастера-покупщики есть. Эти уж постоянные. Тоже к нам ходят.

– Ходок, брат, ты! – похвалил хозяин буфетчика.

– Много уж я на своем веку насмотрелся-то. Я гостя вдоль и поперек знаю, насквозь его вижу и сейчас чувствую, что ему требуется, чем его привадить можно. Ведь вот, кажись, пустое дело – папироска. Рубль тысяча себе стоит. А как она пользительна, ежели ее гостю в угощение задарма отпустишь! Гость сейчас эту ласку чувствует и другим рассказывает, а через это самое народ в трактир прет. Папироска – великая вещь!

В это время к буфету подошел портной-штучник в опорках на босу ногу, в пиджаке с продранными локтями на рукавах, без шапки и с прядью ниток за ухом. Он держал что-то под полой, стоял молча и умильно смотрел на буфетчика и косился на сидевшего около буфета хозяина трактира. Буфетчик сразу понял мастерового.

– Переговорить хочешь? – спросил он его и, кивнув на хозяина, прибавил: – Это свой человек, хозяин здешний, при нем можешь без опаски… Кажи, что у тебя там?

Мастеровой вынул из-под полы сметанные брюки.

– Только до вечера продержи. Даже в третьем часу дня выкупим. У нас после обедни у хозяина расчет… Вынесем готовые вещи, получим деньги, придем сюда и выкупим. А теперь опохмели нас с товарищем.

– Давай уж сюда… Что с тобой делать!.. Баловник у вас буфетчик-то завелся… – ласково и снисходительно сказал буфетчик и налил два стаканчика водки. – Где же у тебя товарищ-то?

– За дверями дожидается. Думали, что ты не примешь брюки. Сейчас его позову, – отвечал мастеровой и, бросившись к выходным дверям, позвал с улицы товарища.

Тот вошел. Выпили и переглянулись.

– Полагаете, верно, что хромать будете? Ну, пейте по второму. Ужо разочтетесь.

Мастеровые выпили и, оставив в залог несшитые брюки, вышли из трактира счастливые. Поднялся с места и хозяин трактира и тоже начал уходить, снова помолясь на образ.

– Ну, прощай! Бог тебе на помощь. Торгуй… – сказал он буфетчику, продвигаясь к выходным дверям.

В птичьем ряду

Лавки с птичьими клетками на Щукином дворе, и в клетках прыгают птицы: синица, снегирь, клест, чиж. Некоторые птицы находятся в клетках около лавок на галерее. Кудахтают породистые куры в больших клетках, неустанно жрут какое-то месиво утки, посаженные в ящики. Сидит насупившись филин в особом помещении, есть орленок с обрезанными и обитыми крыльями, белка в колесе, морские свинки и целое семейство лисенят. Воскресный день. Около лавок бродят любители птиц. Виднеется гимназист, поп, старик-чиновник в форменной фуражке с красным засаленным околышем, меняла-скопец в беличьей шубенке. Торговцы, стоя на пороге лавок, попивают чаек из стаканов, засунутых в рукава шубенок. Любители птиц останавливаются около клеток, прицениваются к птицам.

– Почем лисицы-то? – спрашивает у торговца гимназист.

– Не купите ведь, барин, так нечего и спрашивать. Вам чижа надо, а вы про лисицу.

– Отчего же не куплю? Ежели дешево, то и лисицу куплю.

– А оттого, что маменька вас с этим зверем из дома прогонит. Ведь это зверь вонючий.

– И морские свинки вонючие, однако я их держу у себя дома. Белка у меня есть.

– Лиса или свинка с белкой! Лиса одной говядины на двугривенный в день съест. Два рубля лиса стоит. По два рубля лисенок.

– А вы рубль возьмите, так я куплю.

Торговец не обращает уже более никакого внимания на гимназиста и кричит проходящему мимо синему кафтану с кульком в руках:

– Хозяин! Кажи! Что продаешь?

Мастеровой подходит и подает кулек.

– Пару турманов не купишь ли? Настоящие турмана и перо знатное, – говорит он.

– Ну, уж это врешь, что настоящие. Настоящих турманов теперь днем с огнем поискать. Кажи! Иди сюда в лавку. Настоящие! Настоящие турмана теперь только в одном месте и есть, что у мусорщика за Нарвской заставой. Да и тот не надышится на них.

– А ты, прежде чем товар хаять, посмотри, – отвечает кафтан, развязывая кулек. – Так-то они у меня кувыркались, что любо-дорого смотреть, да вот хозяин фатеру переменяет, так негде держать. Это ли не голубь!

– Иди ты в лавку-то! Что здесь на галдарее показывать.

– Ничего. Ноги и крылья связаны. Это ли, говорю, не пара турманов!

– На одной голубятне они с турманами сидели, так это точно. Турман!

– А по-твоему, это не турман? Ах ты, торговец! Давай зеленую за пару.

– Неси назад, откудова принес, – передает торговец кафтану голубей.

– Я уступлю. Чего ты?

– Неси назад. Там у себя, может быть, скорей дураков найдешь. Ты у турмана-то, верно, и пера не видал. Туда же, охотник! Не охотник ты, а горе.

– Да ты что дашь-то? Я их прошлой зимой на простого голубя к себе на чердак заманил.

– Ну, простой голубь простую пару тебе и привел. Неси назад. Вам, купец, что? – обращается торговец к скопцу.

– Даешь два рубля за пару?! – кричит кафтан.

– Вам петушка требуется? Петушка хорошенького присматриваете? – допытывается у скопца торговец, не обращая уже никакого внимания на голубятника.

Скопец заминается.

– Охочую-то птичку купил бы с удовольствием, да ведь нет у вас, поди, породистых-то? Мне ведь простого петуха не надо. Мне для охоты.

– Для петушиных боев? Знаем. Действительно, настоящей птицы у нас нет, но ежели желаете, то припасти могу. Есть у меня петелок на примете… Картина, а не птица!

– Картины-то вот мне и не надо. Мне деловую птичку надо. Чтобы в деле была хороша.

– Понимаем-с. Господи боже мой! Что вы рассказываете! Первого бойца добудем. Генерала Вытнова на Петербургской стороне знаете? Так вот его вывода. Воевода, а не петух, удержу нет. Коли прикажете, то рубликов за тридцать припасти можно.

– Нет, я так, присматриваю. Наклюнется хорошенькая птичка случайно – куплю, а нет, так и не надо, – отвечает скопец, закутываясь в шубу.

– Сами знаете, что такие птицы случайно не попадаются.

– А не попадаются – и не надо. Десяточек птичек для потехи у меня есть – с меня довольно. Попадется случай дешевенький – куплю птичку. На корме птичка меня не проест.

– Дураков, значит, ищете? Ну, здесь, в Птичьем ряду, трудно беспонятных-то найти.

– Нет ли у вас чижовки? – спрашивает старик-чиновник в замасленной форменной фуражке. – Чижей-то у меня много, а вот чижовки нет. Четыре чижовки нынче пооколели. Ну, чижам-то и тоскливо.

– Чижовки нет, да в лавках и не найдете. У птицеловов надо поспрошать, – дает ответ торговец. – Припасти можно. Желаете, к будущему воскресенью припасу?

– Да ведь ты рубль сдерешь…

– Знамо дело, уж не пятачок. Парнишку на Охту придется к птицеловам посылать. На четвертак сапог истреплет. Желаете?

– Найду и так. Сечь того охотника надо, который за чижовку рубль заплатит.

Останавливается купец в легоньком тулупчике на лисах и с бобровым воротником.

– Скворца ученого нет ли? – спрашивает он.

– Есть скворцы, но только самому учить надо. Не буду и хвастать, – отвечает торговец. – Да и зачем вам ученый? Сами научите. Скворец живо учится. Нам, конечно, заниматься некогда, а то скворца можно в две недели выучить. Возьмите не говорящего. Сиделого, хорошего скворца дам, но только не говорит.

– Нет, уж это не рука. Нам тоже недосуг с ним вожжаться. У нас вон у одного артельщика с биржи так скворец песни докладывает. По постам «Да исправится молитва моя» поет, а в мясоеды «Ехал казак за Дунай» зудит.

– Таких редкостных птиц в лавках не сыщете. Таких птиц надо у охотников выменивать. Этим птицам крупные цены. У парикмахера на Офицерской был говорящий скворец и песни тоже пел, так парикмахер одному купцу за пятьсот рублей его продал.

– Ну?! – усумнился купец.

– А вы думали, как? Скворец при песне – дело редкое. Скворцов при словах много есть, а при песне поискать да и поискать. Триста, четыреста – это обыкновенная цена.

– За четыреста-то я жене лучше новую шубу сошью. Мне жена насчет говорящего скворца просила. Да такого, говорит, купи, чтоб и песни пел, – поясняет купец.

– А коли для жены, то зачем вам скворец? Скворец – птица мужская. А вы возьмите говорящего попугая. Вот говорящий попугай у меня есть.

– Да ведь, поди, и за говорящего попугая тоже несообразную цену заломишь?

– Попугая сходно уступлю. Купите только у меня клетку ему хорошую.

– Ну а как?

– А вот извольте видеть. Попугай у меня зеленый, хороший, но, обманывать не буду, с маленьким изъянцем. Вот из-за него дешево его и продаю.