Калинов мост (страница 9)
На второй этаж поднялись по одному, с тревогой прислушиваясь к каждому скрипу лестницы. В спальне Ксении Егор долго ходил из угла в угол, пытаясь понять, это ли место видел в зеркале. Время изменило комнату. От уютной бежевой обивки не осталось и следа. Стены были выкрашены «больничной» зеленой краской, давно выцветшей и облупившейся. Массивная дверь уцелела, но лишилась бронзовой ручки. Лицо девы-птицы рассекала глубокая трещина. Казалось, это слезы вещей Сирин за долгие годы источили дерево, оставив в нем глубокий след.
– Инга, если бы это была твоя комната, где бы ты поставила трюмо? – наконец спросил Егор.
Инга закрыла глаза, прислушиваясь к чему-то внутри себя, а потом указала на стену справа от заколоченного окна. Опустившись на корточки, Егор увидел на потемневшем от времени паркете две длинные царапины. Итак, трюмо стояло здесь. Антикварное чудовище благополучно пережило революцию и войну. А потом какой-то вор или, что еще хуже, деятельный идиот выволок его наружу, спустил на первый этаж, застрял с ним в узком коридоре и сломал уже безнадежно.
– Нужно собрать все осколки, – вслух закончил мысль Егор. – Первое, что надо сделать, когда ищешь человека, – восстановить по минуте его последний день. Зеркало, долгое время стоявшее в спальне княжны, станет нам свидетелем.
– Ты часто это делаешь? – спросил Юра. – Часто ищешь пропавших?
Егор вздохнул. Чаще, чем ему хотелось бы.
До того как стать тем, кто он есть, превратиться в чудовище без лица, он был Егоркой – некрасивым мальчиком, который никогда не снимает кепку. В десять лет, съездив на одну смену в пионерский лагерь, он привез вшей. Отец с тех пор стал стричь его налысо. Зато на день рождения родители подарили Егорке красно-белую бейсболку «Спартака». В ней Егор считал себя почти красивым, потому что козырек бросал тень на неприятное лицо с грубыми чертами и прятал взгляд белесых глаз.
– Какой у тебя несимпатичный ребенок, – сказала маме одна знакомая тетушка, как будто Егора не было рядом.
Они все так думали, но сказать посмела только она. Мама заискивающе улыбнулась и ответила с несчастным лицом:
– Зато хорошо учится. Математик будет!
Она будто извинялась за вопиющую некрасивость сына. Простите уж, какой получился.
– Ну, мальчишке быть миловидным и необязательно, – согласилась тетка. – Повезло, что у тебя не девочка родилась.
Радуясь собственной шутке, она отвратительно загоготала. Егору, который все это слушал, хотелось провалиться сквозь землю.
В детстве ему часто казалось, что родители его стесняются. Чувствуя это, он старался чаще бывать один и не передавал приглашения на школьные мероприятия. Он легко учился и охотно занимался сам, а не только по учебнику. Любил математику и физкультуру, ненавидел изо и музыку. Собирал в альбом марки с автомобилями, выменивая самые редкие у одноклассников. Делал модельки кораблей. Читал Жюля Верна, но стеснялся говорить об этом во дворе: книжным червем или ботаником задразнят. Обычный ребенок с нормальными увлечениями. Что ему, не жить, если родился некрасивым?
Егор рос молчаливым, стыдливым и замкнутым. Разговаривал через губу. Все это, вкупе с лысой, как мяч, башкой, не добавляло ему популярности среди ровесников. У него почти не было друзей.
Разве что Славку он мог назвать приятелем. Они сходились на почве кораблей. Слава тоже клеил модели парусников, очень хорошие, с настоящими матерчатыми парусами из наволочки. К счастью, он не был писаным красавцем: сутулый, похожий на хорька, весь усыпанный веснушками. Особенно впечатляли его уши – большие, розовые, одно чуть выше другого. Слава даже умел ими шевелить, но очень стеснялся и редко показывал это умение публике. Только если старшие ребята загоняли в угол под лестницей, где хранятся швабры, и побоями заставляли устроить им шоу.
У него было еще много мелких странностей. Он верил в приметы истово, как деревенская старуха. Носил в башмаке монетку, перешагивал через трещины в асфальте, плевал через плечо и пришептывал: «Чур меня!» Славка знал кучу присказок и приговоров, стучал по дереву и складывал козой пальцы, чтобы отогнать злых духов.
Егора это не смущало. Хватало того, что приятель клеил парусники и не лез с задушевными беседами.
Когда им было по одиннадцать, Славка пропал без вести. Вышел из школы, проводил Егора до поворота, пообещал зайти вечером, чтобы показать новый корабль, и исчез навсегда. Он не появился в семь, как обещал, и утром не пришел на урок. Парусник с тремя мачтами и шелковыми парусами так и остался пылиться на полке. Потом оказалось, что Слава даже не дошел до дома. Он исчез на отрезке между поворотом, где Егорова улица загибалась колбасой, и своим двором. Больше его никто не видел.
– У меня в детстве был друг, но однажды он пропал. Я был последним, кто с ним общался, – сказал Егор. – Может быть, последним человеком в мире, который видел его живым. Знаешь, сколько лет я крутил в памяти наш разговор накануне?
Его расспрашивали о приятеле столько раз, что он не смог бы сосчитать. Милиционер, родители, Славина мама – все хотели добиться от него новых подробностей, которые прольют свет на внезапное исчезновение ребенка. Егор и сам старался вспомнить. Тогда он впервые почувствовал невидимый груз вины, опустившийся на плечи. Ему казалось, он обязан найти в том последнем разговоре, в походке, в жестах приятеля какую-то мелочь, упущенную в первый раз деталь. И все встанет на свои места.
День, когда Славка пропал, остался выжжен в памяти Егора навсегда.
В тот день в школе они ходили в столовую. Купили по булочке с котлетой и сладкий чай. На уроках Славка много зевал и часто смотрел в окно, а пальцы с обгрызенными ногтями нервно барабанили по парте. Он так всегда делал. Учительница раскричалась и поставила его перед всем классом: опять он стучит, опять не слушает, опять не может ответить. Слава смотрел на перепачканные чернилами руки и беззвучно шевелил губами.
Потом они пошли домой. Задержались на десять минут: гардероб был закрыт, пришлось ждать. В красных пальцах Слава крутил деревянный номерок с дыркой. На улице началась капель. Егор набрал полные ботинки мокрой снежной каши и злился. Слава снял шарф и показал на худой гусиной шее новую родинку.
«Это плохо, – озабоченно сказал он. – Много родинок и веснушек – несчастливая судьба».
На перекрестье улиц они остановились под голым кленом. Слава пообещал зайти ровно в семь. Зашагал по тротуару. Обернулся, чтобы махнуть рукой.
Вот он – стоит, машет лапкой из прошлого. Ветер ерошит светло-рыжие волосы. Солнце бьет ему в затылок, просвечивает сквозь уши, поэтому они пылают алым. Куда он пойдет дальше? Почему не вернется домой? Кто встретится ему по дороге на этом крохотном отрезке до знакомого двора? Эти вопросы мучали Егора годами.
Он не привык к вниманию. Некрасивый мальчишка слишком долго учился быть незаметным в классе и преуспел в этом. Но с тех пор на него смотрели постоянно. Вся школа, казалось, оборачивалась на Егора, косилась, показывала пальцем. Смотрите, идет последний, кто говорил с пропавшим мальчиком! Чужие взгляды постоянно следовали за ним, вызывая ощущение удушья.
Его спрашивали, что он помнит, с упреком и разочаровывались, если не добивались ответа. Как будто он мало думал об этом сам. В те отвратительные дни, слипшиеся в воспоминаниях в один темный бесконечный ком, Егор перестал существовать. Пропал вслед за приятелем стыдливый мальчик с нормальными детскими увлечениями, корабликами и марками. Родился на свет человек, который видит чужие отражения, но не любит собственное.
– С тех пор ко мне стало приходить прошлое в зеркалах, – закончил рассказ Егор. – Сначала я решил, что этот талант послан мне, чтобы я искал пропавших людей. Как бы исправил ошибку, помог хоть кому-то. Потом я понял, что это все чепуха, предназначения нет, но привычка искать пропавших уже осталась.
Юра слушал, открыв рот. Инга – равнодушно: она уже знала эту историю. В отличие от других людей, отмеченных талантом, Егор никогда не стыдился о нем рассказывать.
– Ты же выяснил, что случилось с твоим приятелем? – с азартом спросил Юра.