Гишпанская затея, или История «Юноны и Авось» (страница 10)
Раздалась матерная ругань. Беспомощный, морально истерзанный, Резанов заперся у себя и, чтобы снова не подвергнуться оскорблениям, оставался взаперти безвыходно, страдая от тропических духоты и зноя. В результате он серьезно заболел. Судовой врач узнал об этом, но не пришел его навестить, боясь немилости командира. Так Резанов пробыл безвыходно в своей каюте до прихода на остров Овайя в начале июня, где жил с «своим двором» самодержавный повелитель сотни тысяч островных дикарей, гавайский король Камеамеа. Тут, наконец, Резанов вышел из своего добровольного заключения и съездил повидаться с ним. Король, смышленый, здравомыслящий человек, оказался большим поклонником правителя Русской Америки Баранова, которого он очень почитал за сильный характер, крутой нрав и сноровку управлять дикарями, особенно индейцами. Величал он его не иначе, как «великий русский» или «король северных островов». При помощи двух своих «министров», простых американских матросов, он обменивался с Барановым письмами и мечтал рано или поздно встретиться с ним лично, чтобы завести прочные торговые сношения путем обмена своих кокосовых орехов, плодов хлебных деревьев и соленой свинины на меха и русский ситец.
– Великому русскому все это очень нужно, – добродушно заметил при этом король. – Мы слышим, он почти всегда голодает с своими подданными. Дивлюсь, как живы еще до сих пор.
От «министров» Камеамеа Резанов узнал очень неприятную новость. Проезжий американский штурман Кларк, совершавший рейсы между Бостоном и Русской Америкой, сообщил им, что год с лишним назад Баранов проник на Аляску с Кадьяка и построил там первый форт с поселком, названный Св. Михаил. Но туземные индейцы, недовольные появлением русских, форт сожгли, а половину населения перерезали. С другою половиной Баранов спасся и сейчас же начал строить второй форт и поселок, названные Ново-Архангельск. Ко времени отплытия Кларка с Аляски форт был почти готов, но Баранов сильно нуждался в продовольствии и в помощи против индейцев. В виду такого положения вещей на Аляске, Резанов настоял, чтобы Лисянский немедленно шел на выручку Баранова. «Надежда» же, взяв воды и провизии, тоже поторопилась сняться с якоря, чтобы поскорей добраться в Петропавловск и там починиться.
В Петропавловск пришли 4 июля. Попросив коменданта порта, майора Крупского, оказать ему гостеприимство, Резанов сейчас же съехал на берег. Дольше оставаться на судне под постоянной угрозой новой вспышки злобы со стороны Крузенштерна и его моряков сил не стало. Положение вещей настолько вообще обострилось, что он даже стал колебаться, идти ли ему дальше в Японию на «Надежде», и прежде, чем решить этот вопрос окончательно, он надумал попытаться привести Крузенштерна и его подчиненных к полному повиновению. С этой целью, переехав в комендантский дом, он сейчас же послал письмо к представителю местной высшей административной власти, военному губернатору Камчатки, генерал-майору Павлу Ивановичу Кошелеву, жившему в Ново-Камчатске, милях в двухстах слишком от Петропавловска, уведомив его, что ему срочно нужна помощь по «высочайше вверенным поручениям», так как взбунтовались морские офицеры на его корабле и он насилу смог «с буйными умами дойти до отечества».
«Сколь ни прискорбно мне, соверша столь многотрудный путь, остановить экспедицию», писал он, «но при всем моем усердии не могу я исполнить японского посольства и особливо, когда одни наглости офицеров могут произвести тревогу и расстроить навсегда государственные виды. Я решил отправиться к государю и ожидаю только вас, чтобы сдать, как начальствующему краем, всю вверенную мне экспедицию». Строки эти показывают, до какого нервного состояния был доведен задорными моряками верховный их начальник. Послав письмо, Резанов распорядился выгружать с «Надежды» компанейские товары, причем Крузенштерн и тут напоследок насолил ему, запретив своим матросам помогать в разгрузке, даже за плату.
Получив письмо, энергичный генерал прискакал в сопровождении сильного отряда. Расспросив Резанова и успокоив его, генерал открыл походную канцелярию в доме майора Крупского и вызвал Крузенштерна и всех его офицеров для формального следствия. Оно велось в присутствии Резанова. Все его обвинения подтвердились. Дело начало принимать очень плохой оборот для командира и его офицеров, так как поведение их в отношении Резанова формулировалось следователем как бунт против государя в лице его полномочного представителя. Крузенштерн струхнул. Помимо наказания по военно-морскому суду впоследствии, ему, прежде всего, угрожало отрешение от должности командира «Надежды», о чем генерал Кошелев собирался возбудить дело пред государем чрез иркутского генерал-губернатора Селифонтова. В виду такого острого поворота дела, Крузенштерн от имени своего и всех офицеров принес повинную генералу Кошелеву, сказав, что они раскаиваются в случившемся и готовы принести чрезвычайному посланнику публичное извинение и впредь почитать его законные права, как верховного своего начальника. Чтобы не откладывать отплытия в Японию, Резанов в интересах дела согласился простить своих обидчиков, и те, надев полную парадную форму, извинились пред ним в присутствии генерала Кошелева и майора Крупского.
В тот же день Резанов официальным письмом просил генерала Кошелева дело прекратить, сообщив, что о прекращении его по его просьбе он сам доложит государю. Так кончилось это громкое дело, взбаламутившее тихую жизнь захолустного Петропавловска.
Через несколько дней назначено было отплытие «Надежды». Чтобы по выходе в море снова не очутиться в беспомощном положении, Резанов, наученный горьким опытом, решил принять меры предосторожности и попросил генерала Кошелева дать ему почетный караул – «для большей представительности посольства». Поняв истинную причину этого желания, генерал велел отобрать семь рослых гренадер с унтер-офицером и барабанщиком, которые должны были нести охрану посланника, во всем подчиняясь только лично ему. Под охраной такого караула Резанов мог спокойно продолжать путь, тем более, что пред отплытием из Петропавловска он решил избавиться от главного буяна, графа Толстого.
Натерпевшись обид на «Надежде» и расхворавшись, академик Курляндцев просил Резанова отпустить его домой в Петербург сухим путем. Он был отправлен под наблюдением доктора Брыкина, также не пожелавшего ехать дальше. И им был поручен граф Толстой при письме на имя генерал-губернатора Селифонтова от 18 августа, в котором Резанов, между прочим, писал:
«Я возвращаю также лейб-гвардии Преображенского полка подпоручика графа Толстого, раздоры во всей экспедиции посеявшего, и всепокорнейше прошу ваше превосходительство, когда прибудет он в Иркутск, принять начальнические меры ваши, чтобы он не проживался в Москве и действительно к полку явился. Я доносил уже из Бразилии его императорскому величеству о его шалостях и что исключил я его из миссии, а ныне повторил в Донесении моем».
Вернувшись в Россию, этот «шалун» станет знаменитым самодуром. Выйдя позже в отставку с чином полковника, он будет жить в своих костромских лесах соловьем-разбойником, делая набеги на соседей и держа их в постоянном страхе. Когда ему разрешат поселиться во Всесвятском без права въезда в Москву, Грибоедов устами Репетилова скажет про него: «Ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом и крепко на руку не чист». Пушкин посвятит ему свою злую эпиграмму: «В жизни мрачной и презренной».
Прославившись своим шулерством, граф женится на выкупленной из табора красавице цыганке Паше, которая будет крапить для него карты и говорить с гордостью, что она таким образом помогла ему нажить крупное состояние. От нее у него будет любимая дочь Сара, которая выйдет за московского губернатора Перфильева – Стиву Облонского из «Анны Карениной». К концу долгой жизни этот легендарный человек будет простаивать часами на коленях пред образами, каясь в своих грехах, и умрет, оставив добрую по себе память в своем двоюродном племяннике Л.Н. Толстом, домашних и крепостных.
Вместо графа Толстого, Резанов взял себе в адъютанты брата генерала Кошелева, исполнительного капитана местного гарнизона Дмитрия Ивановича Кошелева, и в конце того же августа отплыл в Японию под охраной надежного караула, чувствуя уверенность, что на этот раз он доведет свою миссию до конца.