В продолжение первых шестнадцати месяцев плавания Резанов, войдя во вкус морской жизни, чувствовал себя отлично. Он много занимался языками и начал брать уроки японского у одного из четырех японцев, плывших на «Надежде», по имени Тадзиро. Моряки ему не досаждали. Иностранцы же оказывали при случае большой почет, как представителю русского государя, и это льстило его самолюбию. Так, например, когда при входе в Ламанш «Надежде» попался английский сорока четырёх пушечный фрегат «Виргиния», командир ее, капитан Берсфорд, узнав, что послу его величества хотелось бы побывать в Лондоне пока его корабли будут грузиться в Фальмауте, пригласил его на фрегат, чтобы доставить в Лондон, а при съезде оказал высокие почести: команда была послана на реи, вызван был почетный караул, играл оркестр, люди кричали хип-хип-ура. Позже в испанской Санта-Круц на Тенерифе, генерал-губернатор Канарских островов, изящный и любезный маркиз де-ла-Каза Кагигаль, дал в честь Резанова большой обед, а пред отплытием вручил ему открытый лист, в котором от имени испанского короля повелевалось всем властям попутных испанских портов оказывать чрезвычайному русскому послу всяческое содействие, помощь и внимание.

За эти 16 месяцев Крузенштерн и офицеры держали себя, хотя и сдержанно, но вежливо. Чувствуя себя бельмом на глазу у них, Резанов, как человек очень деликатный и стоявший неизмеримо выше их по общему уровню культурности, старался избегать всяких поводов, которые так или иначе могли бы хоть сколько-нибудь задеть морское самолюбие их, не пропуская в то же время случая отдавать должное их опытности и морским знаниям. Благодаря этому, отношения были настолько гладкими, что, при переходе российского флага в первый раз через экватор 14 ноября 1904 года, Резанов пригласил капитана и офицеров к себе чокнуться бокалом шампанского, несколько ящиков которого были предусмотрительно запасены им еще из Петербурга.

Но с прихода на остров св. Екатерины у берегов Бразилии в том же ноябре отношения моряков вдруг резко изменились. Началось с того, что при подробном осмотре штурманом Каменщиковым подводных частей «Надежды» и «Невы», давших сильную течь на последнем переходе, оказалось, что суда эти далеко не «почти новые», за каковые они были проданы, и, следовательно, не стоют заплоченных за них денег. Клеймо, выжженное на подводной части «Надежды», показало ясно, что строена она девять лет назад, и общее состояние корабля подтверждало это. Связи, на которых держалась палуба, так прогнили, что крошились от прикосновения руки. Фок с гротом тоже совсем сгнили и надо было заменить их новыми. Приехавший на «Надежду» с визитом с французского фрегата, стоявшего в том же порту, лейтенант сразу признал ее за старую знакомую, объяснив, что несколько лет назад она побывала в плену у французов после стычки с англичанами и в подтверждение этого он показал след французского ядра в фок-мачте. Не многим лучше было состояние «Невы». Оба судна требовали большого ремонта. Как ни неприятно все это было, Резанов не выказал никакого недовольства и переехал на время ремонта в дом губернатора, шевалье дона Хозе де Курадо, милейшего человека, оказавшего русским широкое гостеприимство. Но сами Крузенштерн и Лисянский, чувствуя, что попали впросак, нервничали, чему и тропическая духота способствовала, и в конце концов на Резанове же сорвали свою досаду.

Вышло это так.

Со следующей остановки в Нукагиве, Лисянский должен был идти прямо в Русскую Америку сдать Баранову привезенные из Кронштадта товары и припасы и там дождаться Резанова. На случай, если бы «Неве» почему-либо пришлось разойтись с «Надеждой» до Нукагивы, а такие случаи, когда корабли теряли друг друга, уже бывали, Резанов, живя у губернатора, написал Лисянскому письмо с поручениями хозяйственного характера, которые он должен был исполнить, придя в Русскую Америку. Вдруг капитаны вломились в амбицию, – как посмел Резанов писать официально Лисянскому помимо Крузенштерна, старшего командира в экспедиции! И пошла кутерьма. Лисянский вернул письмо, не читая, с надписью, что оно послано «не по команде», а Крузенштерн разразился тремя письмами, которые он послал Резанову одно за другим, требуя объяснений, на каком основании он нарушает его права, как старшего командира, и подрывает дисциплину.

Получив третье письмо в сочельник, Резанов на следующий день излил свое раздражение в письме к директорам компании, которое вместе с другим губернатор взялся переслать в Европу с отходившим через несколько дней бразильским кораблем.

«С сердечным прискорбием должен я сказать вам, милостивые государи», – писал Резанов, «что г. Крузенштерн преступил уже все границы повиновения: он ставит против меня морских офицеров и не только не уважает сделанной вами мне доверенности, но самые высшие поручения, за собственным его императорского величества подписанием мне данные, не считает для исполнения своего достаточными. Он отозвался, что не следует Лисянскому принимать от меня никаких повелений, так как он, Крузенштерн, главный начальник и что мне дали сидеть на корабле до Японии, где он знает, что поручено мне посольство».

В этом же письме Резанов впервые упоминает о разгульном поведении одного из трех «кавалеров посольства», поручика лейб-гвардии Преображенского полка графа Федора Толстого, двоюродного дяди Л. Н. Толстого, ставшего впоследствии известным в России под именем «американца, хотя в Америку, как увидим, он не попал. Этот в недалеком будущем легендарный буян и головорез пушкинской эпохи уже в ту пору начал проявлять себя скандальными выходками, порочившими имя полка, и его постарались спихнуть в резановскую экспедицию в надежде на то, что в течение долгого кругосветного плавания буян остепенится. Но надежды не оправдались. Резанов писал о нем:

„Крузенштерн взял себе в товарищи гвардии поручика Толстова, человека без всяких правил и не чтущего ни Бога, ни власти от него поставленной. Сей развращенный молодой человек производит каждый день пиры, оскорбляет всех беспрестанно, сквернословит и ругает меня без пощады“.

Спустя месяц, в письме от 20 января 1804 года, к тем же директорам, Резанов уже начал сомневаться, удастся ли ему исполнить свою миссию.

„Мы ожидаем теперь благоприятного ветра“, писал он, но, когда пойдем, донести не могу по неповиновению г. Крузенштерна, не говорящего со мною ни слова о его плавании. Не знаю, как удастся мне совершить мою миссию, но смею вас уверить, что дурачества его не истощат моего терпения, и я решил все вынести, чтобы только достигнуть успеха».

Однако, три дня спустя, корабли неожиданно снялись, взяв курс на Маркизские острова. Переход опять был бурен, и «Надежда» снова дала большую течь. В виду этого Крузенштерн сообщил Резанову, что с Сандвичевых островов придется идти кратчайшим путем прямо в Петропавловск, не заходя в Нагасаки, как предполагалось, еще раз капитально починиться, а оттуда уже идти в Нагасаки. Резанову ничего не оставалось, как ответить согласием.

Стоянка в Нукагиве, куда оба судна пришли почти одновременно 25 апреля, была очень несчастливой для Резанова. Началось с того, что умер его личный повар Нейланд, очень заботившийся об его диете. А только что похоронили Нейланда, опять начались неприятности с Крузенштерном, принявшие на этот раз очень резкий характер. Случившееся тут Резанов мягко назвал в письмах в Петербург «прискорбным происшествием на островах Мендозиновых», фактически же это «прискорбное происшествие» было бунтом всего офицерского состава против верховного начальника экспедиции.

Вышло дело так.

Придя в Нукагиву, Крузенштерн приказал лейтенанту Рембергу и доктору Эспенбергу выменивать у туземцев припасы на разные вещи. Резанов с своей стороны приказал компанейским приказчикам добыть у туземцев наиболее любопытные предметы местного домашнего обихода для этнографической коллекции императорской кунсткамеры в Петербурге, просившей его об этом. Почему-то это не понравилось Крузенштерну, и он приказал выменянные вещи у приказчиков отобрать и впредь никаких мен не разрешать. Возмущенный это новой дерзостью, Резанов, увидя Крузенштерна на шканцах, подошел к нему и спокойно сказал:

– Не стыдно ли вам так ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению возложенного на меня?

Крузенштерн сразу пришел в раж.

– Как вы смели сказать, что я ребячусь! – Крикнул он.

– Так то, сударь, весьма смею, как начальник ваш, – так же спокойно ответил Резанов.

– Вы начальник? – окончательно озлился Крузенштерн. – Может ли это быть? Знаете ли, что я поступлю с вами, как не ожидаете?

Ссылаясь на недавний случай, когда член экспедиции академик Курляндцев был подвергнут аресту на баке по приказу Крузенштерна, Резанов ответил:

– Нет, я не знаю. Не думаете ли вы и меня на баке держать, как Курляндцева? Матросы вас не послушают, и я сказываю вам, что если коснетесь только меня, чинов лишены будете. Вы забыли законы и уважение, которым вы и одному чину моему обязаны.

Сказав это, Резанов пошел к себе. Через несколько минут ворвался к нему Крузенштерн.

– Как смели вы сказать, что я ребячусь! – снова крикнул он. – Знаете ли, что есть шканцы?! Увидите, что я с вами сделаю.

И он убежал.

Боясь дальнейших дерзостей со стороны рассвирепевшего капитана, Резанов позвал к себе в каюту советника Фоссе, доктора Брыкина и академика Курляндцева. Тем временем Крузенштерн помчался на «Неву», откуда вернулся в сопровождении Лисянского и мичмана Берга, крича на весь корабль:

– Вот я его сейчас проучу!

Все офицеры собрались на верхнюю палубу. Поднялся шум. Крузенштерн кричал, что Резанов самозванец. Офицеры выкрикивали по его адресу площадные ругательства. От обиды и волнения Резанову стало дурно. Только он пришел в себя, как раздался крик: «Наверх его!» И поручик граф Толстой кинулся было по направлению каюты Резанова, но его остановили и вместо Толстого прибежал лейтенант Ромберг.

– Извольте идти на шканцы, – потребовал он. – Офицеры обоих кораблей вас дожидаются.

Лежа почти без чувств, Резанов отказался. Тогда опять прибежал Крузенштерн.

– Вам сказано – извольте идти на шканцы, – повторил он приказ. Я требую публичного прочтения вашей инструкции. Оба корабля находятся в нетерпении, кто их начальство, и я не знаю, что делать.

Тогда, чтобы положить конец разгоравшемуся скандалу, Резанов заставил себя встать, вышел на шканцы и прочел собравшимся высочайший рескрипт и высочайше утвержденную инструкцию в части, касавшейся назначения его верховным начальником экспедиции.

Один из офицеров крикнул:

– Кто это подписал?

– Ваш государь Александр Павлович, – ответил Резанов.

– Да кто писал? – крикнул кто-то другой.

– Этого я не знаю, – пожал Резанов плечами.

– То-то что не знаете! – обрадовался Лисянский случаю придраться. – А мы хотим знать, кто писал. Подписать то, знаем, он все подпишет.

Тут все офицеры закричали:

– Ступайте, ступайте с вашими указами! Нет у нас начальника, кроме Крузенштерна.

Ничего не оставалось, как уйти.

– Еще прокурор! – крикнул ему вслед лейтенант Ратманов. – А законов не знает! Где объявляет указы! Его, скота, заколотить в каюту надо!