– Клавдий… Клава, у нас проблемы! Он опять… ну, вы понимаете… Не удержался. Ночь не ночевал. Сейчас прислал мне сообщение: не волнуйтесь, я в порядке. Клава, он где-то пьет!

Пару звонков Клавдия Макар проигнорировал. Снял трубку лишь на третий, еле ворочал языком, фоном – громкие женские голоса и заливистый смех.

– Клава, отстань! Девчонок я встретил – отпад. Одна из Выборга, вторая… фиг ее знает откуда… Туристки у Исакия. Вторая вроде даже паломница. Но отвязная и требует исключительно просекко. И вообще, мы после… после… послезавтра возвращаемся.

Клавдий рыл траншею до вечера, жгуче завидуя другу: колобродит на Рубинштейна, где-нибудь в «Сайгоне» квасит, а я… И после черной, изнурительной работы, поддавшись внезапному искушению, спонтанно решил навестить Ювелиршу. Со своей бывшей пассией из Бронниц – Ювелиршей – он не встречался давно. Пышная пятидесятилетняя Ювелирша напоминала роскошную августовскую астру – яркая, цветущая, ухоженная. Одинокая. Не особо образованная, из простых, но в житейском плане ловкая, оборотистая тетка. У них с Клавдием имелся уговор – секс без обязательств. Но Ювелирша вечно ревновала Клавдия, называя изменником, выгоняла, а через минуту уже страстно отдавалась ему, осыпая поцелуями. Зрелые провинциальные милфы просто не могли устоять перед Клавдием – его высоким ростом, статью, мужественностью, его бесстрастным лицом, всем его имиджем «самого последнего окончательного самурая».

Вечером Клавдий подкатил на внедорожнике к подслеповатому «Бронницкому пассажу», где Ювелирша держала маленький бутик, сбывая продукцию местной ювелирной фабрики. Они встретились после разлуки – лед и пламень, стихи и проза… да-да, вода и камень… Дела Ювелирши шли неважнецки, на витрине бутика тускло поблескивали колечки с мутными фианитами да сусальные цепи грубой работы. Но ее взгляд и поцелуй после лавины упреков… Клавдий провел у Ювелирши бурную ночь. И все последующее ночи до возращения семейства Макара из Питера.

При домочадцах он сменил тактику. Он теперь навещал Ювелиршу сразу после закрытия ее магазина в пассаже с восьми до одиннадцати вечера, пропуская домашний ужин. В эти часы он со спокойной совестью ненадолго покидал дом на озере. Макар за ужином и после полностью посвящал себя детям: играл с дочками и Сашхеном, рассматривал новые картины шестилетней Августы в ее художественной мастерской, проверял уроки Лидочки, радуясь ее успехам в изучении античных мифов, истории искусств, счете, освоении компьютера и языках – русском (родным ведь был английский), французском, немецком, итальянском и латыни. Возвращаясь после свиданий с Ювелиршей, припозднившийся Клавдий порой сталкивался с горничной Машей в холле – неужели она караулила его? Ее взгляд – искоса, из-под набрякших век. Заплаканных глаз?

Когда начались репетиции домашнего театра, Клавдий от свиданий с Ювелиршей не отказался. Инициатором любительского спектакля явилась Вера Павловна. Она предложила однажды за завтраком в качестве «лекарства от смуты сердечной» поставить для детей и взрослых «Золушку» Шварца. И сама взялась за сценарий постановки. Они все окунулись в репетиции, домашний театр захватил! Роль Золушки отдали горничной Маше. Из Бронниц вызвали на дом портниху, и она за два дня сшила полной Маше упоительное платье из серебристой органзы с открытым лифом и пышной юбкой в пол. В качестве хрустальных туфелек выбрали слипоны Макара сорок третьего размера – в них свободно влезали опухшие Машины ступни. Слипоны Макар лично покрасил под серебро. А свое лицо перед спектаклем (он играл роль Короля) покрыл золотой краской, подражая Бенуа Мажимелю из фильма «Король танцует».

Спектакль удался на славу. В качестве зрителей присутствовали Лидочка, Августа – пусть она и не разговаривала, но следила за пьесой затаив дыхание, Сашхен (тот невпопад заливисто хохотал) и пожилая супружеская пара педагогов – Лидочкиных учителей иностранных языков и латыни. Вера Павловна триумфально играла Мачеху, золотоликий Макар в роли Короля танцевал под кавер «Дождей в Кастамере», разыгрывая диалог с Лесничим. Того играл Клавдий, облачившись в камуфляж и балаклаву из своей экипировки. Но ему досталась, по замыслу режиссера Веры Павловны, еще и роль Принца. Костюм Принца Вера Павловна выбрала для него лично: черные брюки, белая рубашка (рукава ее засучены до локтей), а поверх – стильный бронежилет секьюрити.

Клавдий переодевался в сорочку и бронежилет, когда на импровизированной сцене мерили хрустальный башмачок Анне и Марьяне: роль злых сестер Золушки отдали Лидочкиному мишке Тедди и ее же огромному плюшевому безымянному кролику.

А потом случилось ЭТО. Сцена Принца с Золушкой. Танец. И Клавдий и Маша особо не придерживались выученного текста, импровизируя на ходу. Маша вообще вкладывала в свои фразы нечто очень личное.

Принц: Вы задумались? Обо мне?

Золушка: Так ждала сегодняшний вечер, Клав… Принц.

Принц: А если задам вам один вопрос?

Сияющее лицо сильно загримированной Маши, обращенное к нему подобно подсолнуху, тянущемуся к солнцу…

Принц: Один мой братан… знакомый… тоже принц… тоже, в общем, не трус, не скуф и находчивый… встретил незнакомку… Короче, он на нее запал… Что бы вы ему посоветовали?

Король за роялем, по сценарию, заиграл Forsaken Waltz юного композитора-гения. И Принц закружил Золушку в вальсе. Сашхен таращился на танцующую пару и хохотал от счастья! Сильно прижимая горничную Машу к себе, обнимая ее здоровой рукой за необъятную талию, Клавдий отрывал ее от пола, приподнимая, заставляя серебристую юбку из органзы парусить. «Вы как сон или виденье, вдруг нечаянно коснусь… Перед вашей красотою словно мальчик я дрожу…»^[2]

Принц-Клавдий… Что на него нашло? «Вдруг забудусь на мгновенье…»^[3] Стук Машиного сердца… обожание в ее взоре… мольба… Принц, проигнорировав боль в раненом плече, лихо вскинул увесистую Золушку на руки и…

– И жить они долго и счастливо! – восторженно на русском возвестила Лидочка, полностью погрузившаяся в спектакль. И крикнула звонко на английском: – Kiss her!^[4]

Клавдий на глазах всех поцеловал горничную Машу. По ее инициативе их поцелуй продлился несколько дольше допустимого в домашней театральной постановке. Потом Клавдий, разжав объятия, поставил Машу на ноги. Но то ли голова ее еще кружилась от бешеного вальса, то ли кровь стучала в висках… Она уткнулась заполыхавшим лицом прямо ему грудь, в бронежилет.

Конец постановки доигрывали уже несколько нервно и скомканно. Все были взволнованы. Тайные чувства Маши к Мамонтову давно не являлись для домашних секретом. Пунцовые щеки Маши горели. А Клавдий… Он сразу после театра рванул к Ювелирше. Он завелся с пол-оборота. Он был ведь не чугунный чурбан, а молодой мужчина. Ему срочно требовалась разрядка.

В постели с Ювелиршей у него произошло то, что уже случалось между ними: на пике срасти Клавдий назвал Ювелиршу именем женщины, которую все никак не мог забыть и по-прежнему тайно любил. По иронии судьбы ту же женщину пылко любил и желал Макар. Непримиримо ревнуя друг друга, друзья-соперники довольствовались ролями отвергнутых ухажеров. А разъяренная оскорбленная Ювелирша в очередной раз выгнала Мамонтова.

В результате Клавдий вернулся раньше обычного, открыв входную дверь своим ключом. Детей, полных впечатлений от спектакля, уже уложили спать. В холле царил сумрак. Полоса света золотилась лишь из-под дальней по коридору двери кухни. Клавдий бесшумно миновал коридор, потянул дверь на себя.

В кухне – Макар, Вера Павловна и горничная Маша все еще в бальном платье Золушки и в гриме. У Макара вид растерянный, у Веры Павловны участливый. А у Маши, застывшей у стойки, – отчаянный, гневный.

– Со мной танцевал, целовался, а слинял к ней! – Маша наклонилась, открыла посудомоечную машину и начала выгружать тарелки на стойку. – Уж я терпела сколько, скрывала… Он, Клава, смотрит на меня – словно на пустое место. Ноль внимания. А я-то старалась… Заботилась о нем. Ужины готовлю, а он к ней вечерами сбегает. Сиськи ее с имплантами ему дороже! Да видала я ее в салоне-парикмахерской в Бронницах наших! Стерва! Она всего на год меня моложе! Чем она только его прельстила? Капиталами своими? Ну, ясен пень, ювелирша, торгашка, а я – черная кость… прислуга-повариха…

– Маша, вы член нашей семьи, – заверил Макар.

– Дождетесь – он ее и сюда притащит! Она его заставит. Поселится здесь у нас с ним! – Маша в сердцах швырнула на стойку супницу, та, опрокинувшись, соскользнула, разбилась вдребезги.

– Но личная жизнь неприкосновенна. – Макар не обращал внимания на расколотую «при разговоре» посуду. – Маша, дорогая, мы же не можем вмешиваться или запретить ему встречаться с избранницей. Они взрослые люди, и Клавдий сам решает…

– Со мной сейчас при всех целовался, на руках носил, а к ней – шалаве – отвалил на ночь! А мне слезы в подушку лить до зари, тосковать по нему… ироду проклятому! – «Золушка» заревела.

– Маша, он вернется, – пообещал Макар. – Жизнь есть жизнь. Надо стойко сносить удары судьбы. Любовные тоже. Я подумал… вы практически член моей семьи, давний, уважаемый всеми нами. Представить вместо вас кого-то на месте няни Сашхена для меня трудно, но… Если уж вам столь тяжело сейчас терпеть закидоны Клавы… может, стоит сменить место работы? Я вас устрою помощницей по хозяйству у знакомых мне людей…

– Избавиться от меня хотите? – яростно, давясь слезами, выкрикнула горничная Маша. – Взашей меня гоните? Это он, бабник, вас надоумил, да? Меня – вон, а шлюху его в наш дом!

И Маша с размаху запустила блюдом в стену в направлении двери.

Они все, обернувшись, узрели Клавдия, прислонившегося к косяку. Блюдо не разбилось. Клавдий поймал его на лету.

– Она не шлюха, – заявил он. – Маша, не бейте посуду.

Горничная Маша уставилась на него. Полные щеки ее побагровели от стыда даже под слоем белил и грима.

– Маша, я приношу извинения за свое неподобающее поведение во время спектакля, – раскаянно произнес Клавдий. – Никогда больше подобного не повторится.

– Да иди ты к черту! – крикнула, рыдая, Маша и пулей вылетела из кухни. Клавдий посторонился в дверях, но ее пышные юбки из органзы окутали его пеленой.

А среди ночи Маша сбежала из дома на озере.

И нашлась в заброшенном тупике рядом с мертвецом.

Глава 4. Рассеченный пополам

– Мне вас обоих опросить надо до приезда дежурного следователя с судмедэкспертом, – заявил Лейкин Макару и Клавдию.

– А когда они явятся? – спросил Клавдий.

Макар неотрывно глядел на группу патрульных, плотно окружавших Машу, уводивших ее к полицейской машине с мигалкой. Они обходили станционный фонарь, и в этот момент Макар увидел Машу. Она шла теперь молча, медленно, тяжело ступая. Покидая среди ненастной ночи дом, она переоделась из платья Золушки в спортивные брюки, кроссовки и зеленую хлопковую парку – в ней она обычно гуляла с детьми. Капюшон парки Маша откинула, и ее стрижка каре (волосы она всегда тщательно красила в блонд в салоне красоты в Бронницах) растрепалась, пряди намокли от моросящего дождя. Ее широкая, полная, приземистая фигура в длинной парке с капюшоном врезалась в память Макара.

– Когда, нас не спросят. Оба не в Бронницах живут, а машину служебную я за ними одну послал ради экономии бензина, – донесся до Макара недовольный голос Лейкина, обращавшегося к Клавдию. – Мне и машиниста пора уж опросить. Он же фактически мужика убил… то есть переехал.

Машинист тепловоза сидел, сгорбленный, у колес, прямо на полотне, потрясенный произошедшим. Патрульный подошел к нему, собираясь подвести его к начальству для допроса. Машинист привстал, покосился на лужу крови и внезапно начал мешком оседать на землю.

– Обморок у него! – крикнул патрульный.