В тот год я не попробовала ни одной редиски. Я мыла их, связывала в пучки и после школы продавала на остановке. В начале июня рядом с редиской лежала свежая зелень. Я была так одержима идеей зимовать в новом доме, что перестала обращать внимание на насмешки одноклассников, которые пытались меня как-то задеть. Очень быстро я обросла клиентурой, особенно часто ко мне заходили жители многоэтажек, у которых не было своих огородов. В конце июня к ассортименту добавились первые огурцы – хрустящие, в пупырышках. В июле я начала продавать их ведрами. Чтобы домохозяйки из многоэтажек не ломали голову, как и с чем их закатывать в банки, я стала продавать «ароматные букетики» из листьев смородины, хрена и зонтиков укропа. Именно их чаще всего использовали для маринада. Однажды Лариса предложила мне еще одну идею – торговать крышками для закрутки банок. Вечером я покупала их на оптовке, а утром выставляла на лоток с наценкой двадцать процентов. Кто-то возмущался такой ценой, кто-то, наоборот, радовался, что не надо ехать в город. Бабушка, которая планировала взять кредит на достройку дома, от этой идеи отказалась примерно в июне. Отныне ее огородные дела тоже стали частью бизнеса. Она рассчитала, сколько овощей нам понадобится на зиму, а все излишки, которые раньше отправлялись родне в город или Ларисе, в этот раз продавались. Бизнес процветал еще и потому, что в тот год на озере недалеко от нашего дома открылась турбаза. Туда по выходным толпами ехали отдыхающие. Им мы продавали и овощи, и зелень, и свежие куриные яйца. Пробовали продавать дрова, но кругом хватало валежника, поэтому этот пункт из ассортимента предлагаемых товаров был вычеркнут. К первому сентября, когда и мне, и бабушке нужно было отправляться в школу, мы смогли собрать достаточно денег, чтобы достроить дом полностью. На обои и мебель мы заняли у Ларисы. Отдать долги я планировала в конце сентября. Туристы продолжали ехать на турбазу и с большой охотой покупали помидоры, которых у нас было в изобилии, и яблоки тети Лизы. За десять процентов от стоимости она разрешала мне набирать у нее фруктов и торговать ими на остановке. В октябре строители разобрали наше старое жилище, распилили его и вынесли через двери. Внутри начались отделочные работы. Мы в это время жили у Ларисы. Бабушка так замучила Умида и Алишера советами и претензиями, что работу они сдали раньше срока. Первое ноября того года с тех пор я считаю одним из лучших дней в своей жизни. Мы заселились в новый дом: большой, просторный, до потолка не допрыгнуть, сколько ни прыгай. По случаю новоселья мы собрали родню и организовали пышное застолье, каких никогда не устраивали.

Глава 3

Прожила бабушка в новом доме чуть больше пяти лет. Ее не стало в тот год, когда я закончила университет. Как и все в ее жизни, смерть, как мне показалось, тоже случилась по плану. Бабуля умерла в тот день, когда все огородные дела были закончены. Картошка выкопана, высушена, рассортирована и перетаскана в погреб. Лук, заплетённый в тугие косы, висел на веранде, морковка и свекла были закопаны в бочки с песком. «Неприбранной» осталась только капуста. Срубить кочаны бабушка успела, а вот засолить во флягах – нет.

Бабушка оставила точные указания относительно того, как должны были пройти ее похороны. Все это она передала своей младшей сестре, той самой, к которой мы раз в год ездили в гости. Баба Лена, как мы ее звали, как только узнала о смерти сестры, тут же принялась исполнять ее последнюю волю. Покойная повелела купить гроб не дороже десяти тысяч рублей, запретила покупать венки и цветы. В том случае, если кому-то из нас захочется положить цветы на ее тело, их следовало нарвать в огороде. Это при условии, если смерть случится летом или осенью. Если зимой или весной, то вообще без цветов. Бабушкой были одобрены георгины, астры, космеи, гладиолусы. Под запретом оказались бархатцы и гвоздики. С тех пор, как я заработала денег на астрах, бабушка изменила свое отношение к цветам. И теперь, пусть и не в таком количестве, как у соседки Лизы, мы их все же выращивали. Думаю, что ей нравилось, как новый дом сочетался с цветущими клумбами. Были также указания относительно одежды: черный сарафан и белая блузка, туфли-лодочки, никаких украшений. В гроб положить мою детскую фотографию и фотографию Лариски. Последний пункт нас с Ларой очень растрогал.

На похороны пришло удивительно много народу: ученики бабушки за все годы работы, коллеги по школе, соседи, родственники, какие-то чиновники от отдела образования. Три дня, что гроб стоял в доме, к нему было паломничество. Люди несли цветы, венки, еду, деньги. Мы с Ларой в черных платках на головах встречали каждого входящего и принимали соболезнования.

Новость о смерти бабушки была настолько оглушительной, что и я, и Лара словно были контужены этим событием. Все, что нам говорили, звучало откуда-то издалека и, казалось, к нам не имеет отношения. Конечно, на автопилоте мы исполняли все соответствующие событию ритуалы, но в глубине души не осознавали, что это наша бабушка умерла, и что это ее мы скоро будем хоронить. Около гроба, как и положено, много плакали, а иногда и ревели. Обычно это начиналось, когда приезжал кто-то из родственников. Входящий пускал слезу, все остальные подхватывали. И так все три дня.

– Плачьте, девочки, плачьте, потом легче будет, – говорила нам соседка Лиза.

Она была одной из тех, кто не стал частью общего горя. Наоборот, Лиза активизировалась и взяла на себя все организационные моменты. Вместе с бабой Леной они ездили по магазинам, закупали еду для поминального обеда, заказывали надгробный памятник, писали некролог в местную газету. Последний, кстати, и стал причиной паломничества бывших учеников.

Полушепотом люди у гроба обсуждали тот факт, что тихая смерть бабушки во сне – верный знак того, что человеком она была хорошим. Было бы иначе, не послал бы бог такой смерти. Эту мысль в разных интерпретациях озвучивали несколько раз в день, и все соглашались.

Мы с Ларой несли дежурство у гроба по очереди. Если спала она, значит, рядом с бабушкой сидела я, если уходила я, она занимала мое место. О будущем мы не думали: жизнь без главы семейства была туманной, страшной и непредсказуемой.

В день похорон шел дождь, на кладбище собралось, наверное, человек сто, не меньше. Мы с Ларой держались друг за друга, словно боялись упасть в могилу вместе с бабушкой. Осознание, что она больше не с нами, пришло в момент, когда гроб закрыли крышкой. Когда сосед стал забивать гвозди, мы завыли. И вой этот подхватила добрая половина пришедших проводить бабушку в последний путь. Горе охватило нас только тогда, когда тело начали опускать в яму. Я безостановочно плакала, а Лара беспрестанно повторяла: «Прости, пожалуйста. Прости, пожалуйста». Просить прощения у покойных у нас считалось нормой. Этот обряд словно говорил о том, что покойный, что бы он ни совершил, фактом смерти делал себя правым, а все оставшиеся в живых с этим соглашались и просили прощения.

Поминальный обед прошел спокойно. К облегчению бабы Лены и соседки Лизы, на него пришла только половина тех, кто был на похоронах. Еды хватило всем. По традиции, за стол первыми сели мужчины, после них – женщины, а уж потом – дети. Мы с Ларисой подавали так называемую милостыню: первому столу – носки, второму – платки, третьему – карамель на палочке. К вечеру, когда посуда была перемыта, а столы и стулья, позаимствованные для поминок, унесли соседи, мы с Ларисой остались вдвоем. Впереди была жизнь без бабушки. Первым делом мы убрали простыни с зеркал, пропылесосили и вымыли пол, убрали в холодильник оставшуюся еду. Когда все дела были сделаны, мы сели на диван, посмотрели друг на друга и снова заревели. Нам без нее было так плохо, что в эту минуту мы жалели, что не умерли с ней в один день.

Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, мы посвятили первые дни после похорон домашним хлопотам. Тем самым, которыми занималась бы бабушка, если бы была жива. Начали с засолки капусты. Весь день мы крошили кочаны и терли морковь, в больших тазах перемешивали все с солью и ссыпали в алюминиевые фляги. После каждой закладки вместе брались за большой деревянный пест и утрамбовывали капусту. Все так, как делала бы бабушка. В какие-то минуты мы беззаботно болтали о повседневных делах, в какие-то молчали. Примерно раз в час, не сговариваясь, начинали плакать.

В последующие дни, после того как с капустой было покончено, мы перешли к уборке огорода. Собрали в кучи и подожгли картофельную ботву, срезали и связали в снопы укроп, скрутили и убрали в погреб целлофан с огуречных гряд, выкопали клубни георгинов, чтобы не вымерзли за зиму. Примерно через неделю все дела по дому были сделаны. Все, кроме одного. Мы не разобрали вещи бабушки.

К нам каждый день заходил кто-то из соседей или дальних родственников, предлагал помощь, от которой мы отказывались. Дела в те дни были нашим спасением. Мы навели порядок везде, кроме бабушкиной спальни. Любое обстоятельство, прямо говорящее о том, что она умерла, вызывало у нас приступ такого горя, с которым мы пока еще не могли справиться. А потому решили, что наведем порядок в ее спальне после поминального обеда, который собирают на девятый день.

Он выпал на субботу. Людей было немного, к этому времени все близкие смирились с горем и за столом не плакали, а без конца рассказывали истории про бабушку. Коллеги вспоминали, как она однажды подралась с физруком, который всему ее классу, где она была классным руководителем, из-за того, что она отвергла его ухаживания, ставил заниженные оценки. Как оказалось, после той драки бабушку чуть не уволили, но поскольку педагогом она была отменным, все же сохранили за ней рабочее место. С тех пор она никогда не брала классное руководство и исключение сделала только в тот год, когда я перешла в старшие классы. Один из учеников, которого не было на похоронах, рассказал, как бабушка помогла ему подготовиться к вступительным экзаменам в университет и не взяла ни копейки. Все эти истории я слушала очень внимательно. О прошлом бабушки мы с Ларой мало что знали все наши представления о ее жизни основывались на том, что она сама нам рассказывала, а это была очень скудная информация. Я, например, с удивлением обнаружила, что совсем не знаю, что случилось с ее мужем – моим дедом. Мы знали, что он умер, но как и от чего, понятия не имели. Бабушка своей смертью словно сняла запрет на распространение информации о себе, в тот день рассказы о ней лились бесконечным ностальгическим потоком. Вместе с гостями мы смеялись и плакали. Все эти истории рисовали бабушку совершенно по-иному: не властную, держащую все под контролем Зинаиду Павловну, а как будто другого человека, который мог и подраться, и прийти на помощь, одолжить денег, выручить в трудную минуту. В тот день говорилось о многом, кроме одного. Ни слова не прозвучало о моей матери. Эта тема была по-прежнему под запретом. Те, кто хоть что-то мог об этом сказать, молчали.

В дни перед похоронами, когда в наш дом шли десятки людей, в каждом входящем я надеялась разглядеть мать или отца. И хоть я понятия не имела, как они выглядят, все же предполагала, что обязательно их узнаю. Какими бы ни были прошлые обиды, смерть бабушки обнуляла все: ее старшая дочь обязана была приехать. Я видела, что баба Лена и другие старшие родственники о чем-то шептались в уголке комнаты, где стоял гроб, но из их неразборчивых разговоров услышала только: «Бог ей судья». Это точно было о моей матери, я даже не сомневалась.

Теперь, когда бабушки не стало, можно было говорить о моих родителях, не опасаясь обрушить на себя ее гнев. Но с кем? С Ларисой? Она мало что знала. Когда я родилась, она была подростком. Разница в возрасте у нас была небольшая, а учитывая то, как мы были похожи, многие вообще считали нас сестрами. Да мы и сами себя ими считали. Мы с ней были и родственницами, и лучшими подругами. Когда бабушка перегибала палку в своих воспитательных мерах, мы с Ларой втихаря ее осуждали, сидя на скамье у бани. Делали это очень осторожно, косвенно, без прямых выражений недовольства, словно боялись, что она нас услышит и накажет. Я решила, что, когда боль от утраты утихнет, а горе перестанет быть таким ранящим, я все же с Ларой поговорю. А пока нам надо было разобрать бабушкину комнату.

В ней царил невероятный порядок. Думаю, что бабушка была перфекционисткой. Возможно, слова такого она и не знала и, скорей всего, оскорбилась бы, услышав его в свой адрес, но именно перфекционизм царил во всем ее личном пространстве. Мы с Ларисой зашли туда вечером того дня, когда состоялся поминальный обед. Кровать была заправлена кем-то из родственников. Бабушка так не заправляла, она всегда взбивала подушки и на старый манер клала одну на другую, теперь же они просто стояли, прислоненные к изголовью.

– С чего начнем? – спросила Лариса.

– Может, со шкафа? – я смотрела на наше отражение в зеркале дверцы.

– Хорошо, – она потянула за ручку, – подожди, а что мы с ее вещами вообще собираемся делать?

Это был интересный вопрос. В эту секунду я захотела оставить все как есть. Пусть все висит и стоит на своих местах, словно бабушка не умерла, а уехала в гости и задержалась. Но потом я вспомнила, что ей бы такое точно не понравилось.

– Давай вещи отдадим соседке Лизе, книги в школьную библиотеку, а все остальное… – я задумалась.

– А всего остального тут и нет, – сказала Лариса и распахнула шкаф.

У бабушки и правда был спартанский подход к своему быту. Для жизни было все, что требуется по минимуму. И ни вещью больше.