Большинство принимаемых решений представляют собой уравновешивающую петлю: появление проблемы вызывает корректирующее действие, которое приводит к увеличению затрат, а те, в свою очередь, ведут к появлению новой проблемы и началу следующего цикла. Аналогично уравновешивающая петля описывает и процесс развития: постановка целей – достижение целей – появление неудовлетворенности – корректировка целей – достижение откорректированных целей и т. д. На практике уравновешивающие процессы редко протекают равномерно, обычно в них присутствуют задержки, что приводит к появлению скачков и усложнению принятия взвешенных решений^{29}.

Наиболее частым проявлением усиливающей обратной связи является эскалация. В качестве примера рассмотрим деятельность Черчилля на посту министра финансов, который он занял в ноябре 1924 года. Первой и одной из наиболее сложных проблем в новом ведомстве стало согласование военно-морского бюджета. В следующей главе мы подробнее остановимся на этом конфликте, а сейчас покажем петлеобразный характер возникшего спора. Адмиралтейство потребовало выделить на 1925/26 год 69,2 млн фунтов, что на 9,7 млн превышало объемы текущего года. Для Черчилля, который сам возглавлял Адмиралтейство и в свое время успешно добивался увеличения военно-морского бюджета, не составило труда определить, что предложения коллег фактически запускали усиливающий цикл: во-первых, строительство новых судов означало расширение численности персонала и увеличение потребностей в нефтяном топливе в последующие периоды; во-вторых, закладка в 1925 году новых судов была лишь частью масштабной программы перевооружения ВМФ, рассчитанной и на последующие годы.

С учетом этих факторов, по оценкам Черчилля, предложения Адмиралтейства должны были привести к следующему увеличению затрат относительно текущего бюджета на 1924/25 год: на 18,5 млн фунтов в 1926/27 году, на 22,75 млн фунтов в 1927/28 году, на 24,5 млн фунтов в 1928/29 году.

И это Черчилль описал только внутреннюю петлю. Но была еще внешняя. В свое время, возглавляя в довоенные годы Адмиралтейство, британский политик предупреждал коллег об опасности гонки вооружений, этого неизменного дитяти любого военно-технического достижения. «К тому моменту, когда контракт на строительство нового военного судна подписан, оно становится воплощением всех последних технических достижений мировой военно-морской науки; когда же строительство завершается, судно устаревает, фактически превращаясь в балласт, – отметит он во время своего выступления в парламенте в марте 1912 года. – Корабль еще не успел сойти со стапелей, а уже спроектированы аналоги, которые могут его уничтожить». На следующий год он вновь вернулся к этой теме, заявив, что «каждый год великие державы обесценивают флот не только своих противников, но и свой собственный, делая это без малейшего увеличения действительной безопасности и относительной мощи». «Можно ли поступать более глупо? – спрашивал британский политик. – Можно ли поступать более расточительно?»

Эти же доводы Черчилль использовал спустя десять лет, возглавив Минфин. Активное развитие Королевского флота могло спровоцировать симметричный ответ США. По мнению политика, «решительная программа строительства крейсеров» способна привести к соревнованию со страной, обладающей «значительно превосходящими ресурсами». Также не следовало забывать про активно вооружавшуюся Японию и тот факт, что выбор сторон возможного военного противостояния на тот момент еще не был завершен.

В результате, как заметил Черчилль, получалось следующее: «закладка нового судна одной из стран приводила к ответному строительству со стороны двух других стран, что вынуждало первую сторону предпринимать новые действия». Из чего следовало, что строительство пяти новых крейсеров могло спровоцировать появление десяти – двенадцати аналогичных судов, направивших дула своих орудий против «владычицы морей». Понятно, что дальнейшая эскалация вооружений могла привести лишь к взрыву, поэтому следовало искать совместное решение, которое «защитило бы частные интересы каждой из стран, сократив при этом общие расходы»^{30}.

К другим примерам самоусиливающихся процессов можно отнести эффект Пигмалиона, или самоосуществляемого пророчества; эффект Матфея, «ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет»^[3]; порочные круги нефтяного, банковского и биржевого кризисов, когда слухи о возможном дефиците резко увеличивают спрос, а тот, в свою очередь, обостряет дефицит; сарафанное радио с неформальным распространением в устной форме от потребителя к потребителю личного мнения о товаре или услуге; «проблему безбилетника», когда эксплуатация общего ресурса в угоду личным интересам одним лицом провоцирует аналогичное поведение у других, приводя в итоге к исчерпанию ресурса.

Общим свойством усиливающих петель является их стремительный рост, когда едва заметные изменения за непродолжительный период времени могут привести к кардинальным трансформациям, для исправления которых потребуются значительные затраты. Поэтому, принимая решения, нужно четко следить за их последствиями, избегать порочных кругов, а если в них оказался, стремиться выйти из них как можно скорее, заняв метапозицию.

Контринтуитивность

Понимание принципов работы отрицательной и положительной обратной связи дает руководителю широкий набор инструментов управления. Для решения проблемы не всегда обязательно выделять новые ресурсы, которые вместо исправления ситуации приведут лишь к усилению реакции торможения. Иногда бывает достаточно просто снизить ограничения, и усиливающая петля без дальнейшего вмешательства сделает свое дело.

Но не все так просто. В реальной жизни уравновешивающие и усиливающие контуры не всегда бывает легко выделить. Обычно они объединяются и образуют сложные сети взаимосвязанных петель, которые значительно затрудняют понимание процессов, происходящих в системе. Названная сложность приводит к тому, что действия, направленные на достижение желаемого результата, могут привести к противоположному исходу. Или, как однажды сказал Черчилль в годы войны, «порой правильные предпосылки приводят к просчетам, а неправильное представление – к верным выводам»^{31}. Свойство систем искажать изначальный замысел, приводя к неожиданному результату, получило название «контринтуитивность».

Контринтуитивность систем оказывает серьезное влияние на составление прогнозов и расхождение реального и планируемого результатов. В одной из своих статей в середине 1920-х годов Черчилль привел строки из басни Жана де Лафонтена (1621–1695) «Предсказание»:

Подчас находит нас судьбина
На том пути,
Где от нее мы думали уйти^[4].

Комментируя высказывание французского баснописца, британский политик привел пример египетских фараонов, которые, желая навсегда сохранить свое тело, быт и исключительное положение, приказывали хоронить себя в пирамидах, но достигли при этом прямо противоположного результата. Вместо вечного покоя и уединения они стали объектом жадного внимания, превратившись в музейные экспонаты.

У Черчилля перед глазами были и более близкие примеры проявления контринтуитивности. Взять, например, известное высказывание о том, что революция пожирает своих детей. Наблюдая за чередой свержений и потрясений, охвативших Европу после окончания Первой мировой войны, он признавал, что революция не щадит не только тех, кто лично выходил на баррикады, ворочал булыжники и истреблял противников, она также гулким эхом непредвиденных последствий отзывается в судьбе всех тех, кто в салонах, кабинетах и аудиториях призывал к свержению правящего строя. «Много ли генералов – из тех, что бросили своего монарха, – дожили до того, чтобы увидеть стреляющие отряды? – спрашивал Черчилль, прекрасно зная ответ. – Сколько передовых политиков и высоколобых писателей, которые травили монархию, стали изгоями собственной страны? Какая часть неразумной толпы, поприветствовавшей новые заветы, лежит теперь в могиле, приняв безвременную и насильственную смерть; какая часть ее носит в страданиях траур по погибшим и близким?»

Можно много говорить о роли личных качеств и призывать надеяться только на самих себя, но даже такой апологет индивидуального начала, как Черчилль, признавал, что «порой человек может вне зависимости от того, что он делает, постоянно достигать победы, а затем, наоборот, постоянно терпеть поражение».

Контринтуитивность накладывает серьезные ограничения на человеческие способности самим определять ход дальнейших событий, словно забирая ненавязчиво штурвал из крепких и мозолистых рук уверенных в себе капитанов. Можно много говорить и писать о роли личных качеств и призывать надеяться только на самих себя, но даже такой апологет индивидуального начала, как Черчилль, признавал в биографии отца, что «порой человек может вне зависимости от того, что он делает, постоянно достигать победы, а затем, наоборот, постоянно терпеть поражение».

В реальных условиях, принимая решение и инициируя действия, человек оказывается в потоке слабо контролируемых событий, который не только приводит его челн к неожиданным берегам, но и увлекает за собой, не давая возможности самому определить, когда лучше остановиться. Поэтому, как говорил Черчилль, «те, кто выбирает момент для начала войны, не всегда способны завершить ее по собственному усмотрению». Более того, «никто не может сказать, сколько продлится война и как она закончится», – констатировал британский политик^{32}.

Контринтуитивность влияет не только на отдельных людей, но и на более крупные образования. Например, государства. На протяжении многих веков Британия и Франция находились в состоянии вражды, но появление в начале XX века общей угрозы в лице кайзеровской Германии сплотило двух противников. В 1930-е годы англо-французский союз вновь стал обрастать скрепами взаимных интересов на фоне возвышающегося Третьего рейха. В Париже казалось, что история повторяется. Объединение с Лондоном отвечало их интересам и позволяло заручиться поддержкой мощного союзника, укрепив собственную безопасность и обеспечив сохранение суверенитета. Но французские политики просчитались. Антанта нового образца давала призрачные гарантии безопасности, что стало очевидно уже после первой военной авантюры Гитлера с вступлением вермахта в марте 1936 года в демилитаризованную Рейнскую область. Вместо поддержки союзника премьер-министр Болдуин убедил французов отказаться от военного ответа.

Черчилль, являвшийся на тот момент всего лишь депутатом палаты общин и наблюдавший за происходящим со стороны, считал, что французы допустили ошибку, обратившись на Даунинг-стрит за советом. По его мнению, «ни Клемансо, ни Пуанкаре^[5] не обратили бы на мнение Болдуина никакого внимания». Инцидент с Рейнской областью наглядно показал, что союз, который был направлен на защиту французских интересов, поставил под угрозу не только безопасность, но и суверенитет Франции. Фактически могущественная некогда держава передала первенство другой стране, разделив с ней ответственность, но лишившись самостоятельности.

Англо-французский союз привел к неожиданным последствиям не только для Франции. Британии тоже пришлось пожинать неприятные сюрпризы. На протяжении XIX столетия Королевский флот уверенно господствовал в Средиземном море. После укрепления отношений с французами военно-морские обязанности между двумя странами были поделены – Британия стала отвечать за безопасность Северного моря, а Франция – Средиземного, что выглядело вполне разумным разделением нагрузки в условиях ограниченных ресурсов. Не учли только, что в Средиземноморском бассейне есть и другие страны, одна из которых – Италия – начала проявлять заинтересованность в освоении стратегически важной акватории. В 1930-е годы против Бенито Муссолини (1883–1945) была выбрана такая же стратегия, как и против Гитлера, – умиротворение. Британские стратеги полагали, что, дав агрессорам желаемое, можно удовлетворить их аппетиты и избежать кровопролития. Черчилль сравнит такую политику с кормлением крокодила «в надежде, что он съест тебя последним».