Адским автобусом управлял мужичок с автоматом на груди. С давно затухшей папиросой в зубах, он мрачно смотрел впереди себя, и ни одна мышца не дергалась на его широком монголоидном лице. Правой рукой он крутил баранку, в левой держал полосатую деревянную палку. Время от времени он и еще один собровец с переднего сиденья высовывались наполовину из окна автобуса, чтобы разогнать медленно едущие машины. А уж тому, кто перегораживал дорогу, они со всего маху били по кузову палками, словно это были не «мерседесы» или «вольво», а спины овец и баранов.

– Куда прешь, я тебе сейчас в лоб дам! – громкоговорителем орал спецназовец. – Не видишь, падла, кто едет?

Водитель молчал. Хоть тело его и передвигалось по Москве, мысленно он скакал на лошади по бескрайним степям Бурятии. Где свежий ветер в лицо, где один запах трав лечит от смерти, где понятный теперь только старикам и предкам первобытный мир полон красоты и гармонии. Где ему уже никогда не жить.

Машины, не снижая скорости, одна за другой въехали на плац. Резкий скрип тормозов – и вся группа захвата вываливает наружу, чтобы сначала закурить, а потом, получив разрешение, скрыться с глаз долой на выходные.

Рязанский, пошатываясь, как после выпивки, вплотную подошел к Большакову и зашипел ему на ухо, как карликовый змей Горыныч:

– Вы что так гнали? Я за вами на «семерке» не поспевал. Я только догоняю, как вы опять отрываетесь вперед! Сто тридцать километров в час. Сдурели? Да за это надо прав лишать! И погон, если они есть…

Большаков, не слушая Рязанского, обратился к командиру отделения СОБРа:

– Построй личный состав.

Спецназовцы мгновенно выстроились в одну линию.

– Ребята, я благодарю вас за службу!

– Рады стараться, товарищ подполковник! – дружно ответили спецназовцы.

– Да я не под. Никогда так не ездил по Москве. Спасибо, братцы!

Когда народ уже почувствовал себя выполнившим свой долг, к Большакову подошел старший группы и негромко спросил:

– А что, правда, если человека перевернуть вниз головой, у него будет инсульт?

– Понятия не имею, – ответил ему Большаков.

– А вы же сказали, что вас этому обучали.

– С ума сошел? Кто ж этому в наше время будет обучать. Я даже не знаю, обучали ли этому раньше. Разозлил он меня, понимаешь, своими словами, вот и пришлось на ходу выдумывать. Что смотришь? Да, это психология давления. Но его и пальцем никто не тронул. Прессанули? Это да. Но только на словах. Как видишь, после этого они раскололись и оба дали показания. Слышь, только не вздумай проверять это на задержанных, иначе вслед за ними пойдешь по этапу.

Собровец даже перекрестился.

– Не дай бог! Господи, спаси и сохрани!

– Всё, тогда по домам!

Начальник группы захвата щелчком отбросил сигарету в сторону и громко крикнул подчиненным:

– Разойдись!

* * *

Внутренний дворик УВД в конце рабочего дня был уже тих. Ни задержанных, уткнувшихся мордами в кирпичную стену, ни шныряющих по только им понятным маршрутам тыловиков, ни сотрудников, поднимающихся из складских подвалов с огромными рюкзаками, плотно утрамбованными только что выданным обмундированием.

Тишина.

Но тишина обманчивая.

Стас это сразу понял, как только на мгновение взглянул на стоящие рядком машины Сипона, благо окна кабинета прямиком выходили на площадку временно задержанного автотранспорта. Мало того что внутри каждой тачки кто-то шарился и при этом помогал себе фонариком, так и капоты иномарок были широко раскрыты, словно пасти неведомых существ, находящихся во власти стоматолога. И «стоматологи» в милицейской форме свое дело делали ловко. Они то и дело что-то вынимали из чрева немецких автомобилей и содержимое складывали в безразмерные сумки.

– Вот ведь черти, – пробурчал Стас. – Ничего не боятся. Еще начальник УВД в здании, а они уже грабят.

Он открыл оконную раму и негромко – акустика во дворе была просто превосходная – сказал:

– Отставить осмотр автомобилей! Занятие по изучению конструкций немецкого автопрома закончить. Через минуту построиться в коридоре.

Когда личный состав стоял перед ним по стойке смирно, он задал только один вопрос:

– Вы менты или мародеры?

Собровцы нахально молчали и как-то даже вызывающе посматривали на своего непосредственного начальника. Но по их виду была понятно, что чувств угрызения совести или паче того стыда они не испытывали очень давно.

– Отвечайте, когда вас спрашивают!

– Всем разом отвечать или кому-то одному? – нахально поинтересовался собровец с подбитым глазом по фамилии Быков.

– Ну ответь хотя бы ты.

– Мы менты.

– Тогда какого черта вы лазаете по чужим машинам?

– Ну вы же сами сказали, изучаем немецкий автопром.

– Это я крикнул, чтобы вас, дураков, потом не обвинили в краже чужого имущества. Вы же не на пустыре это делали, вы решили распотрошить сипоновские машины прямо под окнами начальника УВД. Вы ж такие бесстрашные, что даже не поинтересовались, где генерал, в кабинете или домой уехал.

– А он где?

– У себя в кабинете.

– Что-то у нас сегодня разведка плохо сработала.

– Что успели натырить?

– А что там тырить? Там уже до нас все было украдено.

– Поконкретнее можно?

– Да по мелочи. Наборы ключей, пару блоков сигарет и освежители воздуха.

– Ну ладно ключи и сигареты, а освежители-то вам на кой хрен сдались?

– А что, прикольно. Едешь, а в машине пахнет дорогими духами или еще там чем…

– Ну вы как дети.

В этот момент зазвонил телефон. Стас махнул рукой, и строй рассыпался по коридору.

– Здорово, начальник, – басила трубка голосом Сипона, – когда там мне можно свои тачки забирать?

– А что, тема закрыта?

– Абсолютно. Ты прикинь, оказывается, эта подлюка и есть тот лошара, который фингал моей Ольке поставил. Она его опознала. Тех двоих я еще не нашел, но это фигня, дело времени, а этот все, больше светиться в нашем городе не будет. Уезжает. К родителям в Астрахань. Мы ему даже билеты за свой счет купили. Так что я свое слово сдержал, дело за тобой.

– Завтра приходи. Получишь свои драндулеты назад.

– Тогда жму лапу.

Сказал это Сипон и выключил «Нокию», телефонный аппарат размером с пару силикатных кирпичей. Стоял Сипон далеко за городом, под звездным небом, посреди Волги, рядом с аккуратно пропиленной прорубью. Бензопила уже была убрана в машину. Кубики льда горкой уложены прямо у черной воды, которая уже подергивалась слоем наледи.

– Ну что, падла, готов к путешествию?

– Не убивайте, пожалуйста, – разбитым ртом молил Виталя Самарский. – Я для вас что угодно буду делать, только не убивайте!

– Да что ты там можешь? Баб насильничать? Так мы не по этой части. Нам бабы сами дают, без всякого принуждения. Правда, пацаны?

Пацаны, а их было с десяток, как по команде, закивали головами.

– Вот видишь, и парни так же считают, как и я. Понимаешь, самая твоя главная ошибка не в том, что ты жену начальника СОБРа хотел на кукан натянуть. С кем не бывает по ошибке. И не то, что ты на каждом углу представлялся сипоновским, то есть моим человеком. Хрен с ним, и это можно простить, в конце концов, ты бы мог отработать нанесенный лично мне ущерб. Самая главная твоя ошибка в том, что ты ударил по лицу мою жену. Это не прощается. Я могу ей влепить по рылу, а ты нет. И никто не может, кроме меня. Если, конечно, она заслужила.

– Не убивайте, прошу вас, – опять заскулил Виталя.

– Да что ты, милый, убивать – это не наш профиль. Ты сам помрешь. Ты просто нахлебаешься воды и сдохнешь. И поплывет твое тело в Астрахань, к твоим родителям, как я и обещал только что одному человеку. Все. Базар закончен. Ту-ту. Поезд отправляется. Начинайте!

То ли от страха, то ли от безысходности Виталик потерял дар речи и скрылся подо льдом, даже не пикнув.

В прорубь подручными Сипона были возвращены все ранее выпиленные ледовые кубики, еще чуток поработали лопаты, и снег навсегда скрыл от посторонних глаз ту станцию, с которой отправился в последний путь некий Виталя Самарский, охотник до беззащитных баб.

До Астрахани он, конечно, не добрался, его труп был сначала обглодан многочисленной речной живностью, потом, весною, его протухшие останки были перемолоты мощными льдинами, а уж все то, что осталось после этих злоключений, в итоге погрузилось в глубокий ил и стало частью речного дна, а сам он – цифрой в статистике без вести пропавших.

Глава третья

Волга замыслила ледоход. А что, ее время пришло – апрель. Сколько можно ждать? Солнце припекало, на полях стаивал снег, то и дело накрапывали дожди, делая лед не только противно мокрым и скользким, но и предательски слабым.

Пока, правда, вытянувшиеся поперек всей России тысячи километров полуметрового покрова еще не стали ничем не сдерживаемым потоком расколотых на миллиарды частиц льда. Пока это был единый организм, который хотя и разрывали изнутри противоречия сил природы, но из-за крепких ночных заморозков еще оставался смысл прижаться поплотнее к берегам, подождать с пару дней и не крошить созданное за полгода величие.

Но, как ни крути, близилось мгновение «Большого взрыва». Белая лента реки была напряжена, словно змея перед атакой. Шел день за днем, и вдруг нечто, не познанное человеком, нарушило внутреннее единство стихии льда. Целое и величавое сбросило напряжение. Несколько раз где-то далеко от города что-то очень звонко грохнуло, затрещало по всей реке, и миллиарды тонн льда сдвинулись и устремились куда-то вниз, навстречу батюшке Каспию, по пути становясь все рыхлее и меньше, чтобы однажды стать простыми каплями воды.

– Ну что, слабо на тот берег слетать?

Конечно, кто-то там признается в собственной трусости! Ломанулись все. Все до одного лихо попрыгали на проплывающие мимо льдины. Те только разгонялись, еще не набрали ходу и не раскололись на мелкие куски. Прыгать с одного ледяного поля на другое, бежать изо всех сил и мысленно высчитывать, куда снесет потоком, к центру города или к мелькомбинату, – занятие для настоящих пацанов.

Что там пробежать на адреналине какие-то двести пятьдесят метров, запыхаться не успеешь, кабы не инстинкт самосохранения, который существовал сам по себе и не любил глупых шуток с водой. Усиливающийся грохот ломающихся льдин заставлял стучать сердца как станковые пулеметы, не выдуманный, не книжнокиношный страх рисовал одну картину безнадежней другой, но они неслись и неслись по льдинам, пока их отяжелевшие ноги не уперлись в землю, неизменчивую, неподвижную и надежную, как бетонная плита.

Пару минут их трясло от пережитого, но они не стучали зубами – все ж пацаны! – они хохотали. Хохотали над собой, над своими личными минутами страха. Над тем, как кто-то поскользнулся, как кто-то чуть не угодил в открытый водоворот черной воды, как, перепрыгивая с одного большого островка жизни на другой, меньший, кто-то подумал, что тут-то и кончится его жизнь.

И в этих словах не было мальчишеского позерства и хвастовства. Река зверела прямо на их глазах. Она теперь шуршала и гудела, ухала и скрипела какими-то низкими, утробными звуками, от которых стыла кровь в жилах. Переполненная битым и крошеным льдом, она все больше становилась похожей на жуткую, вытянутую в пространстве мясорубку, выжить в которой не было шансов даже у самого ловкого человека, окажись он в воде между льдинами. Пара секунд – и от провалившегося неудачника останется груда перемолотого корма для всяких обитателей волжских глубин.

Правда, возвращаться в родной район никто и не собирался по льду. Самоубийц не было, дураков тоже. Галдя и все еще посмеиваясь над пережитыми страхами, они стали подниматься по крутой лестнице к мелькомбинату. Оттуда до трамвайной остановки было пять минут быстрым шагом, и новенький трамвай девятого маршрута, весь из себя общественный транспорт, через полчаса вернет их на родную конечную остановку.

– Эй… Мелочь пузатая! – вдруг кто-то зычно закричал на них сверху. – Кто разрешил в наш район без спросу заходить, да еще толпой? Давно по рылу не получали?