Друзья остановились и посмотрели наверх. И ничего хорошего они там не увидели. Человек пятьдесят, не меньше, короткостриженых парней, цвет местного отребья, вооруженные металлическими прутками и свинцовыми кастетами, смотрели на них сверху вниз, как смотрят охотники на загнанную жертву. Добычу обреченную и, считай, уже освежеванную.

– Московские, суки.

– Теперь нам хана.

– Отлупцуют, живого места не оставят.

– Не, парни, надо валить.

– Куда? Вдоль берега бежать – догонят.

– Назад валить, домой!

– Это понятно, что домой, а не в Питер. Как? Обратной дороги нет.

– Как нет? Вот же она, за нашими спинами!

– Сдурел? Ты посмотри, что там творится! Льдина на льдину лезет. В порошок же сотрет, если свалишься в воду!

Наверху возбужденная ожиданием хорошей драки братва ждала, когда пришлые и незваные гости с противоположного берега поднимутся прямо к ним в руки. На расправу.

Все они откровенно стосковались по стычкам между районами города и ждали «открытия сезона», когда можно будет почесать кулаки о чужие морды. За зиму народец растерял форму. Спортзал спортзалом, но это как-то отдавало мазохизмом. Штанги, гантели, шведские стенки и турники только нагоняли тоску и усталость. А разрядки, эмоциональной, электрической разрядки не было. Рухнуть после тренировки на диван и проспать до утра – это было. Радости от побед, удовлетворения от того, что вон тот или этот рухнул как подкошенный после твоих ударов, – шиш.

То ли дело летом, когда новоявленный рабочий класс, пэтэушники призывного возраста, основательно прогретые портвейном и солнышком, в любую минуту по первому свистку готовы были выскочить на «терки» и «махаться» до потери сознания и пульса. Пара сотен буйволов, бегущих по саванне, выглядела бы куда миролюбивее, чем толпа гомо сапиенс местного производства, устремленных навстречу друг другу, размахивающих перед собой обрезками арматуры и самодельными нунчаками.

Давно – ох давненько! – не было хорошей шумной драки, такой, чтобы несколько сотен опытных бойцов и новобранцев посреди Старого моста, прямо под носом у Управления внутренних дел, бились за право быть самыми крутыми в областном центре, переименованном черт знает когда в честь какого-то отжившего свой век всесоюзного старосты.

Перекинутый через реку мост соединял поделенный поровну город, и, когда возникала большая драка, которую не могли, хотя очень старались, предотвратить ни областное КГБ, ни местное УВД, ни внедренные стукачи, единственное, что оставалось делать силовым структурам, так это блокировать мост с двух сторон, через громкоговорители убеждать толпу прекратить бесчинства и с плохо скрываемым удовольствием ждать, когда кровушки прольется столько, что поле боя будет усеяно десятками тел и драка затихнет сама собой.

Лежачих подбирали кареты «скорой помощи», стоящих на своих двоих пачками утрамбовывали во все, что движется, и развозили по райотделам, чтобы составить протоколы о хулиганстве, а затем отпустить домой. Лишь тех, кто числился негласными руководителями молодежных хулиганских группировок, отправляли на пятнадцать суток на нары. Обычное в общем-то дело, повторяющееся из года в год и большого ущерба не приносящее никому – ни советской власти, ни советской молодежи. Выбитые зубы, переломанные конечности в счет не шли. Одни вставлялись, другие срастались. Зато после подобных побоищ можно было уверенно говорить, что в ближайшие недели, а то и месяцы подобное не повторится. Бойцы повыбивали дурь друг из друга, и сил подняться на новое «побоище» нет ни у одной из группировок. Тем более и лето к той поре шло на закат. Не до драк, когда скоро школа, техникумы и ПТУ.

Но в тот день был не июль, а еще апрель. И надо было начинать. Кто-то из «московских», из самых молодых и борзых, дернулся всем телом вниз по лестнице.

– Стоять! – резко осадил его чей-то низкий голос.

– Хром, – тихо, с тоской, сказал Мишка Воронов.

– Что такое хром? Металл какой? – спросил Лева, явно не понимая, о чем идет речь.

– Какой металл? – мрачно отозвался Воронов. – Это его кликуха такая.

– А почему Хром?

– Да потому что Хромов.

– И он кто тут, главарь?

– Типа того. Он у этих идиотов самый главный. Без него они пикнуть не смеют.

– И что это значит для нас?

– А то, что бить нас будут основательно, взаправду.

– Эй, ссыкуны, – Хром выдвинулся к краю обрыва, – вы на хрена сюда к нам приперлись? Граница на замке. Забыли, что Московский район наш? Или не в курсе? Вам что, старшие товарищи не объяснили, что к чему? У вас там кто, Волчок заправляет?

– Мы не знаем, мы просто так, мы сами по себе.

– А зачем по льду бежали?

– Для смеха.

– Ну что, посмеялись?

– Было дело.

– А над чем смеялись?

– Над собой.

– Ну мы тоже хотим посмеяться. Но над собой это как-то делать не с руки. И у нас к вам предложение. Мы вас не трогаем, а вы возвращаетесь на свою территорию той же дорогой. То есть по льду. Идет?

Хром заулыбался, и ярким блеском сверкнула фикса.

– А какой смысл подыхать? Ты же понимаешь, что эту реку сейчас нам не перейти? Это же самоубийство.

– А ты кто такой умный?

– Человек.

– Это понятно, что не жираф. Фамилия есть у человека?

– Большаков.

– Вот смотри, Большаков. Если ты думаешь, что у вас есть другой вариант, то ты ошибаешься. Мои ребята устали от зимы и потому от вас живого места не оставят и все равно выбросят на лед. А куда уж вас он дальше доставит, не наша проблема.

– А тебя как зовут? Хром?

– Да тебе-то какая разница?

– Да просто ответь на вопрос. Вот на фига тебе это надо? Отпусти нас, и мы уйдем своей дорогой. Не бери греха на душу. Ты же видишь, что творится на Волге…

– Можно и так, но скучно мне, понимаешь? Вот вы тут пять минут назад ржали как кони, вот и я со своими парнями хочу понять причину вашего веселья. Тоже хочу посмеяться. Только не надо думать, что мы изверги какие. Мы будем за вас это… сопереживать. И не просто так. Зрелище обещает быть напряженным, и потому тот, кто доберется до своего берега живым и невредимым, завтра от нас получит по чирику. Слово даю. Кто потонет, тому на похороны тоже скинемся. Ну, договорились или как? Даю минуту на размышление.

Размышлялось как-то не очень. Врагов – а это были самые настоящие враги – было в десять раз больше. Десять на одного? Математика не в их пользу. Мордовороты были хорошо подготовлены к дракам и не знали жалости. По всему было видно, что сочувствие и сопереживание были у них отнесены к признакам слабости, которую они презирали, и они могли бы себе вены порезать, чтобы только не быть заподозренными в хилости и слабохарактерности.

И Андрею, и Стасу, и Виктору, и Леве с Мишкой было понятно без слов, что без повреждений и с нерастраченными до конца силами добраться до противоположного берега будет все-таки проще, чем со сломанными ребрами и травмами различной тяжести. А если еще и кого-то особо прибитого придется волочить за собой?

– Парни, с каждой минутой у вас шансов становится все меньше, льда все больше и больше, а это, сами понимаете… да и скорости растут.

Хром чувствовал себя повелителем мира. Но и его передернуло от вида перемалывающегося льда.

– Не хотел бы я там оказаться. Да, пацаны?

Пацаны смотрели на взбесившуюся реку как завороженные, и лишь некоторые что-то промычали в ответ.

Хром был в хорошем настроении. Он знал, что они, эти пятеро пойманных в их силки то ли зайцев, то ли людей, не побегут навстречу своей смерти, потому что только круглый дурак мог поверить, что Волга их пропустит. И весь этот затеянный им концерт закончится простой потасовкой. Но он ошибся. Пятеро непрошеных гостей молча и совсем не торопясь развернулись и, о чем-то негромко переговариваясь, зашагали вниз по видавшей виды лестнице.

– Мужики, удачи! – с ухмылкой крикнул им с высокого берега Хром, все еще ожидая, что те ломанутся вдоль берега поближе к набережной, к гуляющим в километре от них зевакам, выстроившимся посмотреть на захватывающее зрелище ледохода.

– Да сосешь ты…

– Чего сказал? – напрягся Хром, из-за шума реки не разобравший ответа, но шкурой чуя в нем какую-то просто запредельную борзоту.

– Увидимся!

– А. Ну-ну…

Перед тем как шагнуть в грохочущую, все сносящую на своем пути ледовую массу, Лева Милицин достал пачку «Беломорканала», которую он стянул из отцовского пиджака, и предложил каждому по папиросе. Никто до этого и в рот не брал этой дряни, но тут все протянули руки и закурили от единственной оставшейся в коробке спички.

Странное у них было начало курения. Никто даже не кашлянул. Глубоко втягивая в себя дым, они казались не подростками, а пожившими полной грудью мужиками, за спинами которых была жизнь, полная приключений, да куда там приключений – боевых действий.

– Не дрейфить, – сказал Большаков, оглядывая друзей.

– А никто и не дрейфит! – ответил за всех Стас и отбросил в сторону докуренную до мундштука беломорину.

– Значит, так, – вдруг принялся инструктировать всех Виктор, – движемся рядом, так, чтобы видеть боковым зрением каждого. Если кто-то проваливается, вытаскивать помогают все. Пятеро сюда пришли, впятером и вернемся.

– А этот Хром у меня еще схлопочет! – процедил сквозь зубы Миха Воронов. – За все ответит, гад!

– Ну, это произойдет не скоро, – подвел черту Большаков. – Наша задача сегодня посложнее будет. Нам бы в морге не оказаться или на дне подо льдом. Вперед!

И, как только мимо них проплыла подходящих размеров льдина, они молча вспрыгнули на нее, начав получасовую борьбу за жизнь. Двести пятьдесят метров растянулись на несколько километров, каждый метр из которых для них мог оказаться последним в жизни.

И все это время по берегу, который их заставили позорно покинуть, бежала толпа жаждущих крови, обезумевших от необычного зрелища полулюдей-полузверей. Их рты были оскалены, и время от времени вместо матерных слов из них вырывалось хищное рычание.

Когда кто-то из пятерых на льду падал или проваливался в воду, а остальные четверо из последних сил тянули к нему руки, они, эти похожие на всех фотороботов разыскиваемых преступников, начинали свистеть, что-то орать, показывая большой палец вниз, словно это происходило не в провинциальной и продрогшей от холода России, а в перегревшемся от солнечных лучей столичном Древнем Риме, в Колизее.

Друзья – а с этого часа никто не сомневался, что они стали настоящими друзьями до конца своих дней – все же каким-то чудом все вместе выбрались на свой берег. Выползли мокрыми, замерзшими, далеко от города, но почти невредимыми. Ссадины и ушибы не в счет. Но это уже были совсем другие люди. Свое детство и свои страхи они растеряли посреди скрежета битого волжского льда, которому, казалось, не будет ни конца ни края. На берег они выходили уже взрослыми людьми. И не важно, что паспорта получать им еще полагалось кому через год, кому через два, все равно они уже были мужиками. Мужчинами.

И, встав лицом к реке, отделявшей их от хромовских головорезов, они продемонстрировали свою «ответку». Одновременно помахали им средним пальцем в надежде, что увеличившееся за городом расстояние между берегами не станет препятствием и те, кому был предназначен этот жест, увидят его. Они не ошиблись. С той стороны реки раздался протяжный вой. Выходит, адресат получил послание.