А по чему определил? По запаху? Да кабы по запаху! Нет, братцы, по вони, точную формулу которой не смог бы определить даже самый уважаемый в России химик Дмитрий Иванович Менделеев, хотя она, эта самая «вонизма», существует и живет в России своей собственной жизнью уже не десятки, а кабы не сотни лет. И не поддается она, эта райотделовская тошнотина, точному определению символами химических элементов. В райотделе нельзя дышать полной грудью. Только отключив обоняние, еще можно было более-менее нормально существовать в этих стенах.

В райотделе возле дежурной части было шумно. Большаков и Рязанский с только что написанными рапортами в руках стояли перед оперативником по фамилии Матвеев.

– Единственная просьба, чтобы вы нас указали в сводке, – как бы между прочим сказал Большаков. – Пятый отдел по коррупции и собственной безопасности.

Оперативника уже практически не видно в дыму сигарет. И хотя от итогов только что завершенной операции у того хорошее настроение, а просьба «вышестоящего начальства» настолько ничтожна, что ему хочется только улыбаться, но образовавшаяся несговорчивость «клиентов» заставляет его набивать себе цену и стоимость паршивой бумажки под названием «рапорт о проделанной работе».

– Да легко, – ответил Матвеев бодро и уверенно. – Только тогда и к вам будет встречная просьба. Помогите расколоть этих гавриков. Они в несознанку пошли. Уперлись и никаких показаний давать не хотят. Мол, мы менты и с вами, шелупонью, разговаривать не станем.

– Вот даже как. Так, может, им сразу позвать министра внутренних дел? А что, он запросто приедет… Вот идиоты.

– Так что?

– Мы вообще-то торопимся, но уж ладно, баш на баш. Где они?

«Они» были пристегнуты наручниками к двум столам в кабинете начальника РОВД, просторном и с огромными встроенными шкафами, и вот уже второй час сидели, молча прижавшись друг к другу спинами. Двух крепких, под два метра парней мучила туалетная нужда, но они лишь ерзали на стульях и молчали. Знали, что с этого дня все их желания гроша ломаного не стоят. Были они теперь под присмотром постового милиционера, их ровесника, практически такого же мента, как и они. Вчера они при случае могли бы даже пожать друг другу руки, но теперь они как на линии фронта. Враги. В глазах охраняющего – презрение вперемешку с равнодушием. В глазах задержанных остолопов – безнадега и страх. А еще ярость к самим себе и к ситуации, в которую они попались, как лохи, простые мужики с улицы.

На вошедших Рязанского и Большакова они даже не покосились. Как смотрели себе под ноги, так и продолжали разочарованными зенками сверлить крашенный бордовой краской пол.

– Значит, так, – Большаков решил брать за рога быка, то есть быков, сразу, не раздумывая, – мы должны с вас сейчас снять информацию и через пару часов вернуться в министерство, чтобы сообщить в сводке, что там-то и тогда-то в ходе оперативно-разыскных мероприятий задержаны некие граждане, являющиеся сотрудниками милиции. А эти милиционеры, вместо того чтобы охранять порядок, продавали пистолеты. Давайте колитесь, вы кто? У нас мало времени.

Первым подал голос тот, кому, похоже, при задержании досталось больше всего. С хорошо помятым лицом, набычившийся мент свой спич начал непрофессионально, с демонстрации чувства собственного превосходства и какой-то уж очень противной усмешки:

– Ну, это у вас, москалей, мало, а у нас его теперь, похоже, девать некуда.

– Ты давай не хами, – строго осек его Рязанский, хотя мысленно порадовался началу диалога. – Фамилия твоя как, путешественник во времени?

Но тут в разговор вступил и второй задержанный. Говоря негромко, он то и дело морщился от боли. Лицо его было в большей сохранности, чем у напарника, но чувствовалось, что всему его остальному организму досталось от группы захвата не просто по полной программе, но и с хорошей «стахановской» переработкой. Не раз и не два приклады автоматов пытались проверить на прочность его спину и плечи.

– Начинается. Как я тебе и говорил. Один изображает доброго следователя, другой – злого. Это даже неинтересно.

Большакову сразу стало понятно, что этот «помятый» и есть лидер группы и именно его чугунную головенку надо прищемить дверью посильнее. Образно, конечно, выражаясь…

– Ребята! – сказал он как можно доброжелательнее. – Давайте по-хорошему. Вот наши удостоверения.

Поднесенные к носам документы задержанные изучали внимательно и долго.

– Ну и что? – процедил «помятый». – Такие у нас за сто баксов рисуют. Делов-то! И вообще, разговаривать мы с вами не будем. Я лично на себя показаний давать не собираюсь, вызывайте адвоката!

– Вот-вот, – подхватил второй, шлепая разбитыми губами. – Вот именно, вот именно.

Тут в кабинет без стука зашел командир собровцев. Он брезгливо оглядел прикованных и уже бывших ментов и обратился к Большакову и Рязанскому:

– Товарищи офицеры, можно вас на минуту?

В коридоре прямо у кабинета обосновались московские собровцы. Одни оседлали подоконники, другие мрачно раскачивались на скрипучих табуретах. А самый уставший и вовсе во всю длину растянулся на скамейке, обнимая двумя руками автомат. Напряжение почувствовалось сразу, и было видно, что мужики хорошо на взводе. На вышедших из кабинета Большакова и Рязанского они посмотрели так, что стало понятно – народ недоволен сложившейся ситуацией и ропщет здесь, за дверью, уже давно.

– Ну что, командиры, давайте что-то решать. Время идет, а у нас дежурство заканчивается. Мы сутки уже на ногах! Нам надо возвращаться на базу. Есть какая-то движуха?

Рязанский попытался сгладить напряжение шуткой. Он широко развел руки и весело сказал:

– Молчат как партизаны.

Но тут же получил смачную «оплеуху», сразу изменившую его тон на деловой. Развалившийся на скамейке боец, даже не приоткрывая глаз, заметил:

– У меня дед был партизаном. Немцы его сожгли. Это не партизаны, это скоты продажные. Таких уродов в партизанских отрядах расстреливали. Так что вы это, господа офицеры, выбирайте выражения.

– Извини, брат. Не подумал.

– Проехали. И вообще, что вы с ними цацкаетесь? Побеседуйте с ними пожестче!

– Ну что мы, ментов будем бить? – поинтересовался Большаков, закуривая сигарету.

И тут собровцы выразили свое мнение. Выражения и слова были разными, но суть приблизительно такая:

– Да какие это менты? Менты стоят перед вами, менты – это вы, а это… Тьфу! Козлы.

Большаков властным жестом прекратил базар и, делая последнюю, на полсигареты, затяжку, объявил свое решение:

– Ладно. Дайте нам еще полчаса. Мы доведем дело до конца. Но бить не будем. Мы с ними очень культурно поговорим. Значит, так, Серега. Ты забирай на себя того первого, а я крупного начну окультуривать. А вы тут стойте, можете понадобиться.

– Что-то я сомневаюсь, что мы сегодня вовремя уедем, – сразу помрачнел Рязанский.

Большаков весело оглядел его с ног до головы и сказал:

– Спорим, через полчаса мы уже будем в дороге?

– По рукам!

Собровцы недоверчиво хмыкнули. Им стало интересно, каким гаечным ключом опер из главка будет развязывать языки решившим поиграть в молчанку двум бугаям, задержанным за продажу огнестрельного оружия, которые фактически еще числились работниками Министерства внутренних дел, но они промолчали. Они просто одновременно посмотрели на свои часы, всем видом своим говоря: время пошло.

* * *

В кабинете их было двое. Большаков и второй задержанный.

– Знаешь, мы ребята не местные, – спокойно начал Андрей. – Нас за триста километров отсюда дети и жены ждут. Знаешь, что такое контрразведка? Вот мы министерская контрразведка.

– Да мне по барабану, откуда вы.

– Вот ты странный человек. Да ты скажи нам только свои данные для протокола, в каком отделе служишь, а потом сам с местными разбирайся. Мы тебя пробьем в любом случае, но у нас время ограничено. Пока сводку напишем, пока начальнику доложим, пока дежурный подпишет. Сейчас пять вечера, а пока мы доберемся до Москвы, мы потеряем кучу времени.

– Закругляйся, в натуре, начальник, со своим гнилым базаром.

– Вот это речь! Да ты на ходу переобуваешься! Откуда такие познания в жаргоне? Молодец! Еще вчера сотрудник милиции, а сегодня идеальный зэк. Далеко пойдешь, прямо в Магадан. Так, значит, не будешь говорить?

– Нет! Нет. И еще раз нет. Иди ты к черту. Американское кино… Ты добрый следователь, за дверью злой следователь… Ну-ну… Это не американское кино. Это Россия, а вы как были энкавэдэшниками, так ими и остались.

– Даже так? Тогда мне придется пойти на крайние меры. Заходите!

В кабинете тут же появились два спецназовца, ростом как на подбор под два метра. Они посмотрели на задержанного, как на кусок говядины, которую перед употреблением требуется хорошо отбить.

– Ну-ну. Бить будете?

Большаков засмеялся.

– Зачем? Ты меня навел на одну мысль. Ты человек необразованный, высшего образования не имеешь, а мы все-таки Главное управление по борьбе с организованной преступностью… отдел коррупции и собственной безопасности. Ты сам сейчас все расскажешь. Те, кто с нами не разговаривают, тем мы аккуратно языки развязываем самым изощренным способом. Я, когда в Харькове учился на высших курсах, а там когда-то учили сотрудников НКВД, нам преподавали, как из людей выбивать информацию, не нанося им телесных повреждений.

– А как? – встрепенулся парень.

Большаков подошел к собровцам и приказал:

– Берите его и ставьте в шкаф вниз головой.

– Зачем меня вниз головой?

Задающий вопрос уже был пропитан страхом. Но ответ опера его просто вогнал в первобытный ужас:

– Понимаешь, человек может так провисеть не больше пяти минут, потом кровь приливает к голове, и в лучшем случае у тебя будет инсульт, а в худшем… Ну ты понимаешь.

– Чего-чего? А как же прокуратура, закон?

– Какая прокуратура?! Доказательств нет никаких, мало ли по какой причине тебя инсульт прошиб. А потом корешку твоему покажем твой теплый труп, он нам все расскажет и без тебя. Ребята, ну что, давайте!

Спецназовцам повторять два раза не требовалось. Они отстегнули наручники, подвели задержанного к высокому шкафу и перевернули безвольное тело вверх тормашками, но не успели они и дверцы шкафа приоткрыть, как раздался то ли вопль, то ли визг, в котором можно было разобрать все то, что требовалось следствию на данный час:

– Не надо! Не надо меня вниз головой! Я все скажу. Петренко моя фамилия. Родился во Львове. Мне двадцать пять лет. Звание – младший сержант. Служу в патрульно-постовой службе постовым в Краснодаре. Служил.

«Семерка», управляемая Рязанским, еле поспевала за тяжелым автобусом спецназа, хотя и рычаг переключения скоростей легковушки то и дело перебрасывался с четвертой на пятую, и педаль газа, чуть что, утапливалась практически до упора. Движение по Москве и на неделе-то вязкое и плотное, а в пятницу ехать по ней сотню в час мог только большой и нахальный чиновник с кучей мигалок, свитой и разгонной сволотой впереди процессии. Рязанский и начальник был так себе, всего лишь майор милиции и за рулем всегда вел себя, как прилежный школьник, но тут была другая история, тут он боялся отстать. В минуты, которые иначе как критическими и назвать было нельзя, чувствуя себя самоубийцей, он то громко ругался по матери, то тихо повторял молитвы, которым его научила в детстве бабушка. Но сотню держал уверенно. Больше всего в тот вечер он завидовал Большакову, который ехал впереди на автобусе со спецназом. По крайней мере тому хотя бы не приходилось покрываться потом от страха за жизнь, свою и чужую.

Но и Большакову, чтобы остаться целым и не поломать ребра, требовалось хорошо потрудиться. Он еле удерживал равновесие, схватившись двумя руками за поручни автобуса. Его бросало из стороны в сторону, но цель оправдывала средства. Надо было успеть на последнюю электричку, надо было попасть домой к женам и детям, чтобы субботнее утро, как сказка, выплыло из-за домашней занавески, а не из окна рабочего кабинета.