– Друзья мои! Вы больше не дети малые, за которых я столько лет нес ответственность, теперь вы офицеры, взрослые люди и сами отвечаете за свою жизнь и судьбу. Потому сегодня я имею право именно таким образом вас поздравить, первый и последний раз выпив с вами водки. Завтра вы разъедетесь по всей нашей огромной стране, но никогда не забывайте, выпускниками какого учебного заведения вы являетесь! Не посрамите честь офицера! Желаю здравствовать и процветать!

После чего опрокидывал в себя без остатка все двести пятьдесят граммов и под троекратное «ура!» отправлялся дальше по коридору. В разные годы количество таких стаканов колебалось от семи до десяти за обход. И даже когда количество взводов было максимальным, он уходил из общежития ровным шагом, даже не шатаясь.

В тот год был и одиннадцатый стакан. С Большаковым и Рязанским. За новоселье и уважение. Генерал сначала ошибся дверью, затем очень удивился, что ни у того, ни у другого нет ничего выпить.

– Да мы особо и не пьем, – сказал осторожно Рязанский.

– Особо и не надо. Так, для снятия напряжения. Вы же центральный аппарат, а там на трезвую голову никак нельзя.

– А у нас даже ничего и не куплено, – растерянно заметил Андрей, на что генерал Протопопов только улыбнулся.

Стоящий рядом с ним полковник приподнял «дипломат» и отщелкнул замочки. Две бутылки водки и бутерброды с сыром тут же оказались на столе.

– Может, не надо?!

– Ребята, вы что?! Сегодня здесь со мной лейтенанты пьют, а вы, капитан и майор, меня уважить не хотите?!

Уважили.

А потом жизнь закрутилась, как потерявшая тормоза карусель. Работа, общага, сон. Работа, общага, сон. По выходным, и то не всякий раз, семья. И все бы ничего, но обещанную квартиру не дали. Ни через год, ни через два. Каждую пятницу он садился в электричку и по удостоверению, бесплатно, ехал домой. Каждый понедельник возвращался в Москву. Накопившаяся усталость давала о себе знать. На третий год кочевой жизни от прежнего жизнерадостного Андрея Большакова практически ничего и не осталось. Он мало улыбался, редко затевал разговор. Спросят – ответит. Прикажут – сделает. Он еще больше осунулся и отощал, и если находил отдохновение, то только в том, что, перед тем как провалиться в сон, несколько секунд мечтал, как приедет на выходные домой к жене и дочкам и заживут они в этот отрезок времени весело и счастливо.

Утро в главке начиналось приблизительно одинаково. В маленьком кабинете с единственным окном – на Садово-Спасскую – стояли два стола. За одним, заваленным бумагами, с дешевой шариковой ручкой в руках, просто и без излишеств существовал Андрей. На идеально отполированной поверхности стола Рязанского каждый документ знал свое место. Рязанский не просто любил чистоту. Он обожал свой рабочий стол и относился к нему как к живому существу. Тряпочки, баночки и тюбики с моющими и полирующими средствами каждое утро были ему в помощь. Он холил и лелеял эту мебель и болезненно относился ко всякому, кто только пытался облокотиться на нее. Хочешь поругаться с ним – просто проведи пальцем по его столу, и конфликт будет обеспечен на неделю вперед.

– Закругляйся уже. У меня аллергия на твою химию.

– А у меня аллергия на твой табак, но я же молчу. Не боись. Еще пару минут, последние штрихи, так сказать…

– Сейчас начальство зайдет, а у тебя тут бардак!

– Это у меня бардак? У меня идеальный порядок. Каждая папочка на своем месте, каждый документик в своей папочке. Ни пылинки на столе, ни отпечатка пальца. Не то что у некоторых.

– Но ведь не каждое же утро устраивать это чистилище?

– Почему? Почему раз в неделю или раз в месяц это было бы хорошо, а каждое утро – это плохо?

– Мартышкин труд, ей-богу.

– Как сказать. Все относительно. Зато и нервы успокаивает.

– На часах половина десятого. Ты когда успел разнервничаться?

– Я, в конце концов, имею право делать на своей территории все что угодно. А моя территория – это мой стол. Позвольте представить: самый ухоженный стол в Главном управлении по борьбе с организованной преступностью.

Спор прекратился, лишь когда в кабинет вошел начальник отдела полковник Серов. Большаков и Рязанский встали со своих мест и поприветствовали своего начальника.

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Доброе утро, Павел Дмитриевич!

– Здорово, парни! Чем у вас тут воняет? А… Ну да! Ну так что я вам хотел сказать. У нас тут объявились два хитрожопых мента с югов нашей Родины. Откуда конкретно, еще предстоит выяснить. Всем недорого предлагают стволы. Вам, кстати, не нужно? Шучу. Так вот, наш источник свел их с кем положено, и вот завтра надо провести реализацию. Помогите, парни!

– А нам это зачем? – удивился Рязанский. – Вроде не наша епархия.

– Ну как? Проведем – попадем в сводку. Будет за нами организованная группа, два человека. А что, есть возражения?

– Да нет, конечно! Надо – значит надо.

– Ну, добре!

Возражений, конечно, не было, но Андрей решил воспользоваться моментом и хорошим настроением руководителя. Он вышел из кабинета вслед за Серовым и задал ему вопрос, который не давал ему покоя последние месяцев пятнадцать.

– Пользуясь случаем, товарищ полковник, разрешите задать вопрос!

– Валяй!

– Когда мне квартиру дадут? Я уже полтора года должен жить в Москве, а до сих пор мой дом – общага.

– Уточню. А ты у нас как проходил?

– Под приказ министра.

– Даже так?! Тогда совсем непонятно. Уточню обязательно и доложу.

– Так я надеюсь на вас.

– Узнаю, узнаю.

– Спасибо. И по завтрашнему дню. Я так и не понял, а реализация-то где будет проходить?

– А я разве не сказал? В Туле.

– Ну, ё-моё, завтра же пятница!

– И что? Пятницу объявить выходным днем? Вот вы все-таки лимита! Все бы вам к бабам под подол. А кто дело будет делать? Успеете еще свалить. До последней электрички времени будет вагон.

* * *

Кто же виноват, что размеренная, вполне себе устоявшаяся за десятилетия жизнь вдруг резко вздыбилась и разрушилась на атомы даже не о скалы, а практически о пустоту. Ну ладно, пришел к власти бывший комбайнер, хвастун и демагог, выкормыш престарелой партийной верхушки, который наобещал народу и жилье, и еду, и одежду – все то, что эта вырождающаяся партия не могла из-за своего слабоумия дать советскому человеку семьдесят лет кряду. Ну не дал, ну обманул, ну что ж так все быстро рухнуло, словно это была не случайность, а заранее продуманный направленный взрыв, словно на каждом этаже государства ими же самими, простыми совгражданами, были заложены тонны и тонны взрывчатки?!

Еще десять лет назад, если бы кто сказал, что произойдет крушение системы координат и страны под гордым названием СССР не станет, он бы не поверил. И, может быть, дал бы тому «пророку» прямо в рог. А почему? Ведь и тогда было понятно, что жизнь, по сути своей, не может быть из десятилетия в десятилетие все хуже и хуже.

Насаждаемая по приказу, как кукуруза в Ленинградской области, коммунистическая идеология не давала всходов в душах простых людей. В нее никто, даже те, кто ее насаждал, не верил, и страна, уставшая смеяться от похорон генсеков, плыла в непонятном направлении. Телевизор – скучно и однообразно, как исповедь покойника. Хорошая еда – стой в очереди, красивая одежда и обувь – доставай по блату, машины… ох, о них и говорить нечего, тут совсем была беда. Но неужели из-за жрачки и телика, шмоток и иномарок стоило рушить привычный мир? А сколько жизней опять угробили, чтобы вновь устремиться в светлое будущее, уже капиталистическое? Кто-нибудь это считал?

Да, некому было остановить падающих в пропасть. Ушло время героев, и за державу уже никому не было обидно. Люди остались с виду прежними, но что-то в них затикало в обратную сторону. Почему так? Стас все время сам себе задавал вопросы, а ответить на них был не в состоянии. Если бы он знал, то уже сидел бы где-нибудь в правительстве.

– А может быть, она сама его спровоцировала? Нет, я понимаю, что вы сейчас мне можете ответить, но, поймите, этот же вопрос вам может задать и судья. А то, что адвокат будет на этом настаивать, я даже не сомневаюсь. Ну мало ли что синяки и царапины на теле, да и оторванные пуговицы не аргумент. То есть аргумент, но очень слабый. Ну представьте, сейчас я поеду на место происшествия – и что я там увижу? Да ничего. Вон сколько снегу за ночь накидало…

Вот ведь тварь! Она сидит перед ним и просто издевается. Но ведь была же советская милиция, думал Стас, с пониманием офицерской чести, служба в которой пусть тяжелая, грязная, но почетная и уважаемая народом. Или по крайней мере большей его частью. Где и как все это растерялось? Ведь и большинство из тех, кто начинал карьеру при Брежневе, и кто сейчас при должностях, помнят, что и как, так почему же даже он, капитан милиции, сейчас сидит напротив следователя райотдела, красивой девахи лет тридцати, то ли Татьяны, то ли Наташи, и ненавидит ее всеми фибрами своей души? И в ней – всю российскую милицию.

– Станислав, да вы не обижайтесь, но это дело, как бы это помягче выразиться, не то чтобы мутное, но, с моей точки зрения, лишено всяких перспектив. Тем более вам лучше было бы озаботиться, как вообще побыстрее это дело замять. Исходя из общего состояния задержанного, понимаете, о чем я?

Вот это Стас понимал. Ночью в УБОПе под магнитофон он записал показания Виталика и строго-настрого предупредил бойцов, чтобы те не оказывали никакого воздействия на задержанного. И что, они послушались? Они его так отмудохали, что, когда он утром приехал на работу, тот уже мочился кровью.

– Командир, это за твою жену!

Что такого-то? Насильник получил свое.

– Ребята, да как я его в таком виде в райотдел поведу?! Вы что, сдурели? Он по дороге сдохнет.

Фридман, проходя в свой кабинет мимо Виталика, озадаченно почесал репу и спросил, сколько времени товарищ отдыхает на полу.

– С ночи! – ответили ему.

Услышав ответ, он приказал немедленно или отпустить еле живого «как его там», или срочно переправить того в тот райотдел, на территории которого произошло преступление.

– Да вы что, пацаны, нас тут всех с такой работой пересажают. А если он коньки отбросит прямо здесь?

Стас ни в какую не хотел отпускать живодера на волю и желал законной мести. Потому потащил в райотдел, благо тот был через дорогу. Но вышло, что напрасно он надеялся за законное возмездие. Выходит, закон ему не поможет.

– Ну что же. Спасибо и на этом. Я вас понял.

– Вот и хорошо, что мы с вами нашли взаимопонимание. А с Самарским вы лучше по-хорошему договоритесь, чтобы он потом на вас телегу не накатал. Иначе я не им, а вами буду заниматься. И оснований, как вы понимаете, у меня будет предостаточно. А мне бы этого не хотелось. Мы же с вами одно дело делаем, не правда ли? Хотя вы и работаете, с моей точки зрения, не в очень уважаемой структуре. Ну-ну, без нервов давайте!

* * *

На широкой привокзальной площади Тулы непрерывно сновали десятки людей. Кто-то уезжал, кто-то возвращался, кто-то покупал, кто-то пересчитывал. Снег, смешанный с грязью, ветер, подгоняющий тучи, солнышко, равнодушно взирающее на грешную землю, хоть и дополняли картину зимнего дня, но не делали его радостнее и сколько-нибудь значительнее. Таких рядовых, будничных дней в жизни каждого из нас – тысячи, и что, помнит кто-нибудь хоть один?