Падать и подниматься (страница 4)
Жизнь в интернате не сахар: у крошечных комнатушек стеклянные двери – так воспитатели контролируют нас круглые сутки. Из мебели – стол, где лежат все учебники, пара полок для вещей и стул для одежды. Монастырь, да и только. Я много молюсь и даже пытаюсь читать розарий, как мама. Со стороны, наверное, и правда напоминаю монаха. Каждое утро в полседьмого нас будят стуком в дверь. Одни воспитатели – немного деликатнее, другие – не церемонясь. Больше всего ненавижу тех, кто колотит в дверь со всей силы, так что стекла дрожат, словно сейчас треснут; по вечерам не могу уснуть от одной мысли, что меня так разбудят.
Без десяти семь мы строимся в колонну и отправляемся завтракать в гробовой тишине. В семь пятнадцать возвращаемся в комнаты, забираем рюкзаки и расходимся по школам и колледжам. Наконец-то я чувствую себя свободным. Двадцать минут пешком и чуть-чуть на автобусе. После школы бегу в интернат на обед, потом – пулей в автобус и на тренировку; вечером – домашнее задание, а после ужина положено выключать свет. Я никогда не мог заснуть сразу, думая о том, что завтра надо снова рано вставать. Вся жизнь была подчинена одному – только бы никуда не опоздать, и, признаюсь честно, я много раз ловил себя на мысли: «Твою мать, Джиджи, если ты не станешь вратарем Серии А, я тебя… я тебя живьем сожру!»
В выходные можно немного расслабиться, а в субботу, когда уроков нет и интернат пустеет, наконец отправиться в город и встретиться с новыми друзьями.
В свободное воскресенье я провожу время с группировкой, которая ездит на матчи «Каррарезе». Сначала на поезде к семье, потом на стадион с Commando Ultrà Indian Tips. Надпись CUIT на перчатках у меня была до конца профессиональной карьеры. Наверное, я один из немногих футболистов с прошлым ультрас. О них часто говорят в новостях (в основном из-за неприятных событий), но мало кто знает мир ультрас изнутри. А ведь это объединение людей, охваченных общей страстью и со своим кодексом чести. Многие группировки занимаются благотворительностью. Слово «ультрас» несправедливо испачкано чужими грязными делишками. Ультрас ценят не столько результат команды, сколько самоотдачу игроков. Это история о страсти – и даже о любви. Мне нравится ходить на стадион, заряжать, выплескивать энергию на трибуне. Рядом со мной тифози, которые так же, как и я, верят в команду и не просто болеют за своих в конкретном матче, а проецируют на поле свои настроения, желания, разочарования, радости – в разумных пределах, конечно. Никакой политики, денег или наркотиков. Вот настоящий менталитет ультрас. К сожалению, в их рядах есть представители гнилого, преступного мире, горстка людей, которые живут по своим законам.
Но большинство ультрас – совершенно нормальные люди, и я чувствую себя одним из них до сих пор. Да, на многих стадионах меня освистывали, оскорбляли, в меня швыряли чем попало с трибун – как бывает с любым вратарем, – но к людям, которые живут своей страстью и никому не причиняют зла, я продолжаю относиться с уважением.
Вечера легкомысленной юности я провожу в закусочной Гротта Мафальда. Отдохнуть – значит взять пару панини да несколько бокальчиков ламбруско. Не самое здоровое питание для молодых спортсменов. Нам 15, а ламбруско опасно тем, что исчезает слишком быстро: один бокал, второй, третий – и вот уже не можешь встать. Сейчас я думаю: какой ужас, если бы так делал мой сын! Одна мысль сводит с ума. Переходный возраст – что вы хотите? Лучше сейчас, чем потом, когда вырастешь.
Много событий произошло тогда в моей жизни. В 14 лет я впервые поцеловался. Помню, она ходила в ту же школу, но в другой класс. Очень симпатичная девушка, правда. На перемене мы иногда перебрасывались шутками. Я и не думал, что нравлюсь ей, пока как-то утром она не сказала: «Джиджи, пойдем со мной, я тебе кое-что покажу». А возле столовой, в темном углу коридора, толкнула к стене и поцеловала. И все. Я оторопел. Подумал, может, кому-то проспорила или хотела испытать свою храбрость, кто ее знает. Я был высоким, крепким, был готов дать сдачу, но такого не ожидал. Искра между нами так и не вспыхнула. Я тогда немного разозлился: это мой первый в жизни поцелуй, а в девушку я даже не влюблен.
После поступления в колледж нас переселили в другое здание; теперь воспитатель был только один. Распорядок оставался очень строгим, но мы чувствовали себя немного свободнее: привыкнув к дисциплине, я сам понимал, что можно делать, а чего нельзя. Как я уже говорил, у меня появились новые друзья. Самым близким был Стив Балланти – мой сверстник из Романьи. Он многому меня научил, мы поддерживали друг друга, делили радости и печали.
Нам стали платить зарплату – по сути, возмещать расходы родителей.
Хорошо помню, как получал ее в первый раз, ведь я и знать не знал, что такое вообще возможно. Через месяц после приезда в «Парму» (мне тогда исполнилось 14) ко мне подошел один из самых старших парней и сказал: «Иди в кабинет, там сегодня зарплату выдают». – «Нам что, еще и платить будут?» – изумился я. «Да, конечно». И мы опять выстроились друг за другом, как по дороге в столовую, душ или свои комнаты. Только эта очередь была куда более веселая.
И вот он, первый конверт. Мне велели расписаться в квитанции и вручили две банкноты, 200 тысяч лир. Для такого мальчишки, как я, это было все равно что 18 миллиардов евро. В полном восторге от мысли, что у меня есть целых 200 тысяч лир на месяц, я подумал: футбол, конечно, – игра, но раз за это платят, значит, и работа тоже.
Я рассказал обо всем родителям, и они, очень удивившись, пообещали: «Джиджи, мы на следующей неделе к тебе приедем». Так от 200 тысяч лир у меня осталось 30. Мать с отцом не верили, что я смогу как следует распорядиться деньгами. Кто знает почему, ведь я так хорошо считал сдачу в магазине тети. Однако это научило меня бережно относиться к деньгам, которые мне оставляли, и не тратить их на всякую ерунду, что со временем привело к интересу в сфере финансов, бизнеса и инвестиций.
Даже Полли был доволен тем, как я прогрессирую, и меня впервые в жизни вызвали в сборную до 16 лет. И взяли на чемпионат Европы в Турцию. Шел 1993-й. В четвертьфинале мы обыгрываем Испанию по пенальти. Я делаю два сейва и забиваю сам. В полуфинале с Чехословакией ошибаюсь с точки, но три раза спасаю свои ворота в серии пенальти. Мы выходим в финал, правда, проигрываем Польше.
Вернувшись в Италию, я продолжал тренироваться как обычно, словно ничего особенного не произошло. Тот чемпионат был чем-то вроде школьной экскурсии, где я познакомился со многими молодыми талантами – например, одним парнем по имени Франческо, реджистой[4]: римский акцент, коротко стриженные на висках волосы, орлиный нос и шутка на любой случай; мы с ним сразу понравились друг другу. Даже обменялись номерами домашних телефонов. Его фамилия – Тотти.
Тогда же, после чемпионата, по дороге из Каррары в Парму, в поезде ко мне вдруг подошел парень, окинул взглядом с ног до головы и спросил: «А ты, случайно, не Джанлуиджи Буффон?» В ответ на мое удивление он сказал, что обожает футбол и видел мое фото на первой странице La Gazzetta dello Sport. С заголовком «Бентивольо, Буффон, Италия вам аплодирует». Мария Франческа Бентивольо – восходящая звезда тенниса, только что отлично отыграла турнир, а кем был я? Да никем! Вероятно, из-за отсутствия других хороших новостей мы с серебром чемпионата Европы до 16 лет попали на первую полосу самой главной итальянской спортивной газеты. В 14 от этого может снести крышу. Даже если тебя воспитывали правильно, риск все равно велик.