III

Виллим стоял, опершись на перила балкона. Город лежал перед ним – с четвёртого этажа жилого корпуса (его, как сообщил служитель, разводивший новичков по выделенным им спальням, именовали Дормиторием) просматривался внутренний дворик с фонтаном, часть Латинского Квартала с примыкающими к окружающей его стене городскими переулками (теми самыми, где бравый зауряд-прапорщик Ремер и его бойцы встретили первую волну арахнидов городские переулки), да высился на горизонте зубчатый гребень Опалового Хребта. Если перегнуться через ограждение и, вывернув шею, посмотреть влево, то можно увидеть выглядывающую из-за стены Дормитория угрюмую, сложенную из грубо отёсанных каменных блоков башню Гросс-Ложи. Там, как сообщил всё тот же служитель, у них будут проходить занятия по Алхимии и ТриЭс. Виллим в который уже раз подумал, что будет, если его способностей окажется недостаточно? Семёну-то хорошо, ему, по его же собственным словам, дал рекомендацию учёный магистр, владевший премудростями этого таинственного искусства не хуже инри, – но его-то, Виллима практика во владении им до сих пор сводилась лишь к робким попыткам воспользоваться «контактным слизнем»! Офицеры из отцовского окружения все до одного умевшие пользоваться этим приспособлением, охотно демонстрировали юноше свои способности, объясняя заодно, что офицеру, в особенности, штабному или пилоту, без них не сделать и шага. Юноша пару раз попробовал прилепить на лоб зеленоватую полупрозрачную блямбу и даже ухитрялся, сосредотачиваясь до предела, добиться того, чтобы картинка на круглой стеклянной пластине отзывалась на его мысленные приказы. Но – хватит ли этого, чтобы одолеть академический курс ТриЭс? Вот разочарование- то будет, если нет…

А кое-кто, пожалуй, обрадуется – например тот же камер- юнкер барон фон Тринкеншух, полагавший подобные занятия неподобающими для отпрыска аристократического семейства. Другое дело – верховая езда, фехтование и, в особенности, придворный этикет, премудрости которого он старательно вбивал в многострадальную виллимову голову.

Позади, за приоткрытой балконной дверью, что-то грохнуло – видимо, упал на пол один из толстенных томов, извлечённых из дорожного кофра парнем, занимавшим кровать с права от той, что досталась Виллиму. Раздался взрыв смеха, посыпались язвительные советы, заскрипели по каменному полу передвигаемые кровати. Всего в спальне их было десять, по числу обитателей, и на одной из них Виллим с удовольствием вытянулся, едва успев поставить чемодан. Им с Сёмкой повезло – они прибыли раньше остальных и заняли места у широкого, в половину стены, витражного окна, и теперь прочие обитатели спальни препирались, передвигая тяжеленные дубовые кровати в попытках расставить их поудобнее. В общем хоре явственно различался голос Семёна обещавшего разбить нос всякому, кто покусится на их места. Судя по ответным репликам соседи оценили уверенный тон и крепкое телосложение бывшего взводного «попрыгунчиков», и более попыток не предпринимали.

Виллим в который раз подумал, что ему повезло с новым знакомым. По дороге сюда они решили, что будут держаться вместе, и юноша вспомнил тогда отцовские наставления, полученные перед самым отъездом. «Учись подбирать верных людей… – говорил он. – Прихлебателей и льстецов возле тебя всегда будет достаточно, а вот по-настоящему надёжных, готовых служить не за страх, не за корысть, а только потому, что будут считать тебя другом и предводителем – таких надо уметь не только выбирать, но и растить. И лучше всего искать их среди выходцев из простонародья, далёких от интриг, заговоров и прочей недостойной возни, которыми, увы, полна жизнь таких, как мы с тобой, сын…»

Возможно, подумал юноша, он поторопился с выбором – а может и наоборот, первый порыв как раз оказался верным. В любом случае – это лишь первый его день в Академии, и будет ещё время пересмотреть своё решение. Но ему почему-то казалось, что делать это не потребуется, и их двоих – сына драгунского ротмистра из Новой Онеги и единственного законного отпрыска самой аристократической фамилии КайзерРайха – ожидает немало того, что им суждено преодолеть вместе. И он, Виллим фон Мёверс (именно это имя значилось на табличке, прикрученной к двери спальни) не позавидует тому, кто рискнёт встать у них на пути. А таких, можно не сомневаться, найдётся много – и людей, и инри и мало ли ещё кого…

Так что – прочь сомнения! Время для них ещё придёт, не может не прийти, жизнь есть жизнь. А пока свежеиспечённый студент Имперской Академии облокотился на чугунный парапет балкона и стал заново прокручивать в голове события этого долгого – и, между прочим, ещё не закончившегося! – дня.

****

– Мальчишки-пшеки в Туманной Гавани всегда были пахитосниками. – говорил Семён, шагая по мостовой. Виллим, навьюченный увесистым, неудобным чемоданом, едва за ним поспевал, гадая, как это спутник ухитряется не замечать собственной поклажи. – И всегда на прыгунцах. Оттого они и в "кузнечики" так охотно шли – привычны к такому способу передвижения и чрезвычайно ловко им пользуются. У нас, в Новой Онеге эти штуки у многих были, а в Туманной Гавани, если кто рисковал появиться с ними на улице – мог тут же получить по физиономии. Пахитосники очень ревностно к этому относились, как и к своему праву торговать пахитосами и прочим курительным товаром… Так что другие мальчишки- разносчики либо бегали по городу на своих двоих, либо катались на чём-то ещё. Газетчики, к примеру, часто на лисопетах разъезжают, одноколёсных или двухколёсных. Вон, как этот…

Он кивнул на парнишку, размахивающего тонкой пачкой газет, сидя верхом на единственном большом колесе. Колесо приводилось в движение парой педалей, и газетчик лихо нёсся на нём, подпрыгивая на булыжниках мостовой. Блестящие спицы стреляли по сторонам солнечными зайчиками, и Виллим невольно зажмурился, когда один из них угодил ему в глаз.

– Я заметил, тут вообще очень много газетчиков. – сказал он. – Пока шли по городу – хорошо, если двоих встретили, а тут чуть не на каждом шагу, и пешие, и такие вот, ездоки…

– Так ведь латинский Квартал! – весело отозвался попутчик. – Сплошь студенты да профессора, народ читающий. Да и не все тут газетчики. Видишь, вон тот, в мантии – непременно раздаёт листовки Ратдерштудентенгемайншафтена, или агитирует. Известное дело, студенты, вечно они чем-нибудь недовольны!

Действительно, стоявший на углу тощий, неопрятного вида парень в чёрной потрёпанной мантии размахивал над головой пачкой листков и что-то выкрикивал. Прохожие, те, что помоложе и тоже в мантиях, подходили и брали листки, не оставляя, как заметил Виллим, платы.

– Ратдер… штудентенгемайншафтен? – он с трудом выговорил незнакомое слово – Что-то связанное с обществами? Это, что ли, корпорации студенческие, цветные шапочки, которые дуэли устраивают?

– Надеюсь, здесь эта дурость под запретом. – хмыкнул Семён. – Академия готовит будущих офицеров, не хватало им ещё друг друга резать! Хотя, конечно, всякое может быть, идиотов хватает…

Виллим поморщился – ему не понравилось отношение собеседника к столь почтенной традиции. Юноша знал, что дуэли на эспадронах практиковались во всех престижных учебных заведениях КайзерРайха, и многие в окружении отца щеголяли шмиссами, шрамами на лицах, полученными во время этих поединков. Впрочем, смертельных исходов в мензурах – так назывались эти дуэли – как правило не случалось, и насчёт «резать друг друга» Семён преувеличивал. Оно и понятно – в студенческие корпорации (те самые цветные шапочки), устраивавшие эти мероприятия, а заодно, и буйные попойки, доставлявшие немало неудобств горожанам и полиции,) принимали, как правило, студентов аристократического происхождения да отпрысков богатых семейств. Тех, кто кроме фамильных гербов и длиннющих родословных, способен выложить немалые суммы в качестве ежемесячных взносов – а ни то, ни другое уж точно не относилось к сыну скромного драгунского ротмистра.

– А Ратдерштудентенгемайншафтен – это совет студенческих общин. – продолжал Сёмка, не заметивший недовольства спутника. – Они всякой ерундой занимаются, вроде благоустройства общежитий да склок из-за графиков занятий. Да ты подойди, спроси, он объяснит…

Виллиму ничего не оставалось, как последовать совету – в конце концов, сам напросился. Выяснилось, что раздаваемые листки в самом деле призывали студентов и профессоров поддержать инициативу совета по поводу устройства общей трапезной. Неряшливый агитатор (Виллим брезгливо косился на его сальные, сосульками, волосы) разъяснил, что раз уж студентам обоего пола можно находиться в одной учебной аудитории – что мешает им вместе принимать пищу? Говорил он путано, взахлёб, то и дело упоминая незнакомые имена, и Виллим вздохнул с облегчением, когда они, наконец, избавились от назойливого собеседника.

– Не знал, что в Академию берут девушек. – заметил он, пряча в карман смятый листок (придворное воспитание не позволяло швырнуть его на тщательно выметенную мостовую). В Воздухоплавательном Корпусе их нет, да и в других военных училищах тоже…

– Ну, Академия – место особенное. – заметил Семён. – Туда берут прежде всего, за способности к ТриЭс, а они у девушек встречаются ничуть не реже, чем у парней. Из них готовят специалистов по связи – встречал я таких, со штабными нашивками… Говорили, что скоро и пилоты женского пола будут, но до этого пока ещё не дошло.

Виллим хотел ответить, что и хорошо, что не дошло. В конце концов, есть же приличия – девушкам место в гостиных, музыкальных салонах и бальных залах, а отнюдь не на мостиках воздушных кораблей и в кокпитах флапперов. Но не успел – Семён остановился перед широкой, с мраморными ступенями, лестницей, ведущей к обрамлённому колоннадой дверям на фасаде большого здания.

– Ну, вот мы и пришли! – сказал он, расстёгивая чемодан и извлекая оттуда чёрную мантию – от её слежавшихся жестяных складок тянуло чем-то едким – пылью, химическими реактивами, пылью и почему-то машинным маслом. – Вот она, Академия!

****

– Слушай, а почему у него клюва нет? Тоже следы боёв?

Приятель пожал плечами.

– А я знаю? Вообще-то, непохоже. Тогда было бы ещё что- нибудь – выбоины от пуль, перья выщерблены, сколы всякие… А тут – обе статуи целёхоньки, и колонны на фасаде тоже, только клюва нет. Словно нарочно отбили!

Они стояли у подножия парадной лестницы и разглядывали одну из украшающих её статуй. Статуи изображали имперских орлов – раскинувших крылья, с топорщащимися перьями и грозными, загнутыми вниз клювами. Один из этих клювов – вернее, его отсутствие – и вызвал у будущих студентов недоумение.

– Так его нарочно и отбили! – раздалось за спиной. Виллим обернулся – говорил парень в чёрной студенческой мантии, складками свисающей до самых ботинок. На вид ему было на пару лет больше чем им.

– Вы, похоже, тут впервые? Новички? – парень кивнул на чемоданы. – Иначе знали бы, что клюв Хмельного Орла – это местная достопримечательность. Когда открывали новое здание Академии Натурфилософии – дело было давно, лет за пятнадцать до Вторжения, – то студенты стали обливать статуи орлов шипучим вином, а один из них попытался разбить бутылку о клюв орла. Но не вышло, вернее, вышло, но не то. Бутылка была из толстого стекла, и раскололась не она, а камень. Шутнику натурально дали по шее, а клюв быстренько приделали – новый, временный, из гипса. Согласитесь, нехорошо, если главный имперский символ у парадного входа главного учебного заведения всего города будет стоять в таком виде!

Сёмка хмыкнул – как показалось, Виллиму, одобрительно.

– Заменить-то его заменили, – продолжал студент, – Но наутро клюва снова не было, собутыльники обиженного студента постарались. Клюв заменили снова, и, как вы, полагаю, догадываетесь, на следующее утро его и след простыл» И пошло- поехало: ни администрация, ни студенты сдаваться не желали, так что клюв с упорством, достойным лучшего применения, приделывали на место, а ночью его с таким же упорством откалывали!

– А охрану ставить не пробовали? – осведомился Виллим.

– Конечно, пробовали! – студент широко ухмыльнулся. – Долго пробовали, не меньше года. Только ничего из этого не вышло. Студенты считали делом своей чести, чтобы чёртов клюв не дотянул до утра – и стражников поили, и драки с ними устраивали, пока кто-нибудь прорывался к статуе с кувалдой… Однажды, как говорят, даже отстрелили клюв из штуцера, с противоположной стороны площади. В итоге администрация сдалась – Хмельной Орёл так и остался бесклювым, и это стало новой академической традицией.