Людей в церкви собралось очень много. Учителя, ученики Мэйв с родителями. Несколько бодрых стариков, которые бывают на всех похоронах. Любопытные соседи-островитяне, пришедшие посмотреть не столько на похороны, сколько на «беглую» Финну Древер.

Пришла и моя учительница миссис Элинор МакКрэй. Сухая, блеклая особа в черном костюме со скромной брошью на лацкане и накинутом на плечи пальто. Волосы убраны в сетку, на лице – очки в неприметной оправе. Рядом с ней стояла миссис Изобель Шинн, хозяйка продуктового магазина: плотная женщина в темном, вышедшем из моды плаще.

Катриона сидела в правом нефе с двумя сыновьями лет десяти-двенадцати. Оба в темных куртках и галстуках. Они беспокойно вертели головами, воспринимая службу как развлечение.

Священник поднялся на кафедру и раскрыл книгу. Гроб с телом Мэйв, задрапированный сукном, стоял в центре нефа перед простым деревянным аналоем. Священник произнес несколько слов, но я их не слышала. Все мое существо жаждало другого.

И вот оно началось. Тихий голос псаломщика пробился сквозь гулкую тишину:

«Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…»

Это был Двадцать второй псалом. Община подхватила строфу. Знакомый, заунывный напев заполнил своды кирки, словно туман. И этот звук был холоднее ветра с Атлантики. Он был тем же, что звучал на похоронах моей матери.

Мне чудилось, что я снова та восьмилетняя девочка в черном платье, что стоит, сжимая руку старшей сестры…

А теперь эта рука в гробу.

Псалом проплывал над головами собравшихся, констатируя неизбежный факт: жизнь коротка, смерть реальна, а остров и вера не изменятся никогда. Это был голос самого острова Сторн.

После пения псалма священник произнес несколько слов о Мэйв. Рассказал о школьном кружке чтения, который она вела, об учениках, которых любила и наставляла.

Деревянные скамьи заскрипели, когда прихожане поднялись на «аминь». Священник объявил завершающий псалом. Пение зазвучало снова, но для меня оно слилось в один непрерывный гул. Я смотрела на гроб с моей любимой сестрой, и время сплелось в узлы. Я словно отключилась и, когда снова смогла сосредоточиться, гроба на месте уже не было.

Люди медленно потянулись к выходу. Я замерла, сбитая с толку, и меня пронзила острая, иррациональная паника:

«Я пропустила прощание. Я не увидела, как ее уносят.»

И здесь я снова подвела ее.

Двигаясь к выходу в потоке черных пальто и опущенных голов, я машинально искала взглядом знакомые лица, измененные временем, но все еще хранившие отголоски прошлого. И в этот момент с самой дальней скамьи поднялся высокий крепкий мужчина.

Мой взгляд будто натолкнулся на скалу. Я видела только его глаза. Серые, как небо над Сторном. В них отражалось северное море в ясный, ветреный день.

И тогда меня обдало жаром. Странным, стремительным и совершенно не к месту – будто внутри вспыхнула спичка. Жаром стыда, растерянности и чего-то давно и прочно забытого. Я резко опустила глаза, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Сердце, замершее в скорби, забилось с неожиданной, предательской частотой.

Усилием воли я заставила себя посмотреть на него. Да, это был он. Эйдан Маклеод. Моя первая и, наверное, единственная настоящая любовь. Та самая, что обжигает в семнадцать и оставляет на сердце шрам на всю оставшуюся жизнь.

Он стал крепче. Плечи, широкие в юности, теперь казались вытесанными из гранита. Они знали тяжесть ящиков с рыбой, мокрых сетей и упрямство атлантического ветра. Волосы, когда-то соломенно-русые, потемнели до цвета мокрого песка и чуть поседели у висков, выдавая возраст.

Лицо… Загорелое, обветренное, с сетью мелких морщинок у глаз. Здесь, на Сторне, морщины появлялись не от улыбок. Они появлялись от брызг соленой воды и постоянного прищура на ветру. Но именно эта островная суровость делала его неотразимым. В нем была вся правда этого места, его простая и тяжелая красота.

Эйдан смотрел на меня прямо, не отводя взгляда. В его глазах не было удивления, лишь невысказанность всего, что было между нами и осознание пропасти, которая нас разделяла.

Он шел ко мне наперекор потоку людей, которые расступались перед ним с почтительными кивками. Я чувствовала, как ноги становятся ватными, а в ушах звенит тот самый, знакомый шум, что всегда накрывал меня в минуты волнения.

– Финна. – Его голос был глубже, чем я помнила.

– Эйдан, – мой собственный звучал невыразительно и фальшиво.

– Я сожалею о Мэйв, – сказал он, глядя мне в лицо. – Она была… хорошим человеком. Частью этого острова.

В этих словах мне послышался упрек, несказанный вслух: «А ты уехала. Ты бросила ее. Ты бросила всех нас. Ты бросила меня». Глубокая боль тлела в глубине его глаз, и от этого у меня перехватило дыхание.

– Спасибо, – прошептала я, сжимая ремешок своей сумочки. Я не смогла выдержать этого взгляда. В нем были наши поломанные жизни. – Мне… мне нужно идти…

Почти бегом я вышла из церкви и подставила лицо холодному ветру, который показался благословением после удушья.

Во дворе, на щебенчатой стоянке, гроб с Мэйв уже погрузили в зев черного катафалка. Двери захлопнулись с глухим, окончательным звуком. Не было и речи о том, чтобы садиться в машины. Островной ритуал предписывал идти пешком, следуя за усопшим в его последний путь.

Небольшая процессия потянулась по узкой дороге к кладбищу Сторна, что располагалось неподалеку от кирки, на голом, продуваемом всеми ветрами холме. Островитяне хоронили здесь своих мертвецов на протяжении нескольких сотен лет.

Это было настоящее каменное поселение. Тысячи надгробий – от почерневших, покосившихся плит до новых, гранитных. Они торчали из земли и смотрели на море, которое кормило, наказывало и забирало жизни. Сотни поколений ложились в эту каменистую землю с видом на вечную, равнодушную стихию.

Теперь здесь будет лежать моя Мэйв.

И тут, среди безмолвного леса камней, горечь и вина накрыли меня с такой силой, что я едва не задохнулась. Это была не просто скорбь о потере. Это было осознание всей окончательности и непоправимости. Я хоронила последнего человека, который связывал меня с этим островом. Последнего, кто помнил меня девочкой, кто слышал отцовский смех и чувствовал запах маминых пирогов.

Вместе с Мэйв умерла моя собственная, личная история. Я осталась одна со своими воспоминаниями, которые уже никто не сможет подтвердить или оспорить. Одна с чувством вины за то, что не приехала раньше, не позвонила, не смогла защитить.

Я смотрела в черную яму и понимала, что хороню не только сестру. Я хоронила часть себя самой. И остров, молчаливый и суровый, не предлагал утешения, а лишь констатировал суровый закон: все, что уходит со Сторна, рано или поздно должно вернуться.

Гроб медленно скрывался под земляными комьями. Их монотонный стук о крышку был самым ужасным звуком на свете. Я стояла, окаменев, не в силах отвести взгляд от черной дыры, поглощавшей последнее, что у меня осталось.

Именно в этот момент ко мне подошел человек в черной форме с желтыми нашивками. Я скорее догадалась, чем узнала в нем Джека Коннелли. Веснушчатый пацан, что бегал за Иви Андерсен, исчез. Его сменил мужчина с коротко стриженными волосами и серьезным, обветренным лицом. В его спокойных, ясных глазах читалась уверенность человека, который знал свое дело.

– Финна, – его голос был низким и спокойным, каким и должен быть голос стража порядка на маленьком острове. – Приношу свои соболезнования. Мэйв была прекрасным человеком.

– Спасибо, Джек, – выдавила я.

– Если захотите узнать о том, что случилось, – он сделал небольшую паузу, – моя дверь для вас открыта. Приходите в отделение. Иногда полезно просто проговорить.

В его словах не было и намека на формальность. Он коснулся пальцами козырька фуражки и отошел.

Когда могилу засыпали и люди начали расходиться, Катриона взяла меня под руку.

– Пойдем к твоим родителям. Я провожу.

Мы побрели в глубь кладбища, пробираясь между замшелыми камнями. Здесь покоилась вся история Сторна: Мэнсоны, Маклеоды, Кинкейды, Коннелли… Все они лежали так же, как жили – тесным, закрытым сообществом, которое не распалось даже после их смерти.

Наконец мы нашли два скромных гранитных камня.

ЭЛЛЕН ДРЕВЕР. Любимая жена и мать.

ДОНАЛЬД ДРЕВЕР. Любимый отец. Ушел в море, чтобы вернуться в землю.

Я смотрела на эти имена, и все, что я держала в себе с момента прибытия на пароме – холодный страх при виде девочки в желтом, боль от встречи с Эйданом, давящая тяжесть вины перед сестрой – все это вырвалось наружу. Слезы потекли по моим щекам. Я не рыдала, а тихо плакала, как та восьмилетняя девочка, которая когда-то стояла здесь, прощаясь с матерью.

Катриона положила руку мне на плечо, и в этом жесте было больше понимания, чем в словах.

Когда слезы иссякли, мы пошли обратно к воротам кладбища.

У каменной арки стоял Койньях Сиврайт – в своей твидовой куртке и смятой шляпе. Когда мы поравнялись, он сделал шаг, преграждая нам путь.

– Она задавала не те вопросы, – его голос был похож на скрип старого каната.

Сиврайт поднял руку, большим и указательным пальцем сделал в воздухе петлю и резким движением затянул ее.

Глава 4. Дело Мэйв Древер

Версия – ничего. Истина не оставляет следов на камнях

Мне снилось, будто я, снова семнадцатилетняя, стою на утесе над бушующим морем. Ветер обвивал мое тело красным шелком, как струящейся кровью. Платье было живым. Оно трепетало на ветру, и его рукава вздымались, превращаясь в огромные крылья. Потом я воспарила над Сторном, и это было не страшно, а невыразимо прекрасно.

И тут я увидела его. Эйдан стоял внизу, на пирсе, запрокинув голову, и смотрел на меня. Его лицо исказил ужас. Он что-то кричал, но ветер уносил его слова. Эйдан протягивал руки, умоляя остаться.

И я послушалась. Крылья-рукава ослабели, и я камнем упала вниз, но не в черную воду, а прямиком в распахнутую дверь дощатого эллинга. Дверь захлопнулась с оглушительным треском, отрезав свет, голос Эйдана, и весь сущий мир.

Внутри сарая пахло рыбой, дегтем и тяжелым мужским потом. Меня прижали к дощатому настилу. Грубая шерсть пиджака уткнулась мне в лицо. Чужие пальцы впились в платье на груди. Раздался звук рвущейся ткани…

Я дернулась и села в кровати. Сердце билось о ребра, как перепуганная птица о прутья клетки. Комната плыла в предрассветных сумерках, и мне почудилось, что все вокруг было залито красным светом.

Я сбросила одеяло. Деревянный пол леденил босые ступни, но я не чувствовала холода. Животное, иступленное желание гнало меня вперед: немедленно избавиться от него!

Сбежав вниз по лестнице, я бросилась к подоконнику, на котором лежало красное платье. Скомкав его в тугой, бесформенный ком, я метнулась к мусорному баку и затолкала его в самую глубину.

Потом замерла и, опершись о столешницу, слушала, как в ушах затихает бешеный гул.

Полицейский участок Сторна был таким же непритязательным, как и все остальное на острове. Он ютился в двухэтажном каменном здании на центральной улице, отличаясь от жилых домов лишь темно-зеленой дверью и табличкой с единым логотипом «Police Scotland»^[3], который здесь, на краю света, смотрелся чужеродно, как значок инопланетного корабля.

Внутри пахло кремом для обуви и чистящим средством. Диспетчерская, как я помнила, располагалась на втором этаже.

В коридоре первого этажа было несколько дверей. Его тишину нарушал лишь гул оборудования, скорее всего – сервера, и стук флагштока на ветру во дворе.

Мне не пришлось искать дверь с табличкой «Сержант Коннелли». Она была первой слева. Чуть помедлив, я сделала вдох и постучала костяшками пальцев по темному дереву.

– Войдите, – донеслось из-за двери.