– Вы не застряли в лифте. Вы застряли в себе. И пока вы не посмотрите правде в глаза, эта дверь не откроется. Начните с малого. Спросите друг у друга, почему имя «Марина» для него – как раскаленный нож, а для вас, Дарья, слово «папа» – до сих пор звучит как приговор.

Щелчок. Тишина обрушилась с новой силой, но теперь она была другой. Звенящей, тяжелой, наполненной ядом только что произнесенных слов. Я не смотрел на нее. Не мог. Я смотрел в пол, видя перед собой не глянцевый кафель, а ее лицо. Марины. Той, которую я сам вытолкнул из своей жизни, потому что ее попытки докопаться до сути были страшнее любой измены. Потому что она видела того мальчишку, которого я терпеть не мог.

И этот Голос… этот Голос знал. Какого черта он знал все?

Я медленно поднял голову и встретился взглядом с Дарьей. В ее глазах уже не было страха. В них было острое, болезненное понимание. Она слышала. Слышала мое падение. И впервые за этот вечер мы молчали не потому, что ненавидели друг друга. А потому, что мы оба были абсолютно, до мозга костей, голы. И друг перед другом. И перед этим всевидящим Голосом.

Я стукнул ладонью по панели с кнопками, и глухой удар отозвался эхом в тесной кабине.

– Кто ты такой, а? – мой голос сорвался на низкую, грубую ноту, которую я сам не узнавал. – И откуда знаешь наши имена?! Что вообще происходит? Назови свое имя!

Тишина. Та самая, оглушительная, намеренная. Он сделал свое дело. Бросил в нас две зажигательные бомбы и удалился, чтобы наблюдать за пожаром. Бессилие заставило кровь с новой силой ударить в виски. Это я был тем, кто задает вопросы, и тем, кто получает ответы. А не тем, кого игнорируют.

Рывком отойдя от панели, я уперся взглядом в решетку динамика, словно мог силой воли заставить его заговорить. Но там была лишь немая, черная дыра.

Сзади раздался шорох. Я обернулся. Дарья медленно сползла по стене на пол, словно у нее подкосились ноги. Она глухо, обреченно вздохнула и спрятала лицо в ладонях. Ее плечи слегка вздрагивали. И тут мой взгляд, сам того не желая, зацепился за ее руки. За аккуратные, миндалевидные ногти с покрытием нежно-розово оттенка. Цвета розового йогурта. Такой беззащитный, такой… девичий.

Эта дурацкая, ничтожная деталь врезалась в сознание с нелепой яркостью. Посреди этого кошмара, всеобщего хаоса и голой психологической бойни – ухоженные ногти цвета розового йогурта. В них было столько тихого, упрямого женского усилия жить, продолжать быть красивой, несмотря на работу курьера и маленького ребенка, которого я успел увидеть у нее на заставке телефона. И это самое ее маленькое, частное усилие кто-то сейчас так же хладнокровно, как и мои тайны, выставил на всеобщее обозрение.

И я вдруг с абсолютной, кристальной ясностью понял: мы здесь не случайно. Нас не просто так столкнули в этом лифте. Нас подобрали. И теперь вскрывают, как два сложных, поломанных механизма, чтобы посмотреть, что внутри. А Голос… Голос просто ждет, что мы будем делать дальше.

Даша глухо усмехнулась, не отрывая взгляда от стены.

– Кто-то говорил мне о спокойствии пять минут назад.

В ее голосе не было привычной колкости, лишь усталая, горькая усмешка. Она была права. Я сам себя изобличал с каждым словом, с каждым жестом. Я устало провел ладонью по лицу, ощутив, как щетина отдавала легким покалыванием. За стеклом бушевала вечерняя Москва с предновогодней суетой – чужая, невероятно далекая жизнь. Я громко выдохнул, пытаясь выдохнуть вместе с воздухом это чувство парализующей беспомощности.

Затем, не думая, присел перед ней на корточки, чтобы оказаться с ней на одном уровне. Паркетные полы залов заседаний не шли ни в какое сравнение с холодным полом этой клетки.

– Послушай… – произнес я тихо, почти конфиденциально, даже не заметив, как перешел на «ты». – Кто бы это ни был, он пытается нас задеть. Спровоцировать для каких-то только ему известных целей.

Мой взгляд скользнул по потолку, инстинктивно выискивая слабое место, и наткнулся на маленькую, черную полусферу в углу. Камера. Конечно.

– Он видит нас прямо сейчас, – я перевел взгляд на нее. – Давай не будем давать ему поводов и просто молча дождемся помощи. Ок?

Курьерша медленно подняла на меня взгляд. В ее янтарных глазах не осталось ни злобы, ни страха. Только обреченная, выстраданная ясность. Она чуть наклонилась ко мне, и ее медные волосы скрыли ее лицо от камеры. Ее шепот был едва слышен, но каждое слово било точно в цель.

– Думаешь, нас и вправду кто-то едет спасать?

Мы оба, словно по команде, повернули головы в сторону темной, безмолвной решетки динамика. И в этой тишине ее вопрос повис не как надежда, а как самый страшный из возможных ответов. Что если помощи нет? Что если этот Голос – не досадная помеха на пути к спасению, а единственная реальность, что у нас осталась?

И самое ужасное, что в глубине души я уже и сам начал в это верить.

Я прошелся из угла в угол, мысленно лихорадочно перебирая контакты. У меня в голове был целый арсенал: номера юристов, которые решали проблемы посерьезнее, бизнесменов, которые за одно мое слово были готовы горы свернуть, влиятельных чиновников, чьи интересы были тесно переплетены с моими. Я знал, кого позвать, кому надавить, какие рычаги дернуть. Черт возьми, я и сам не раз вытаскивал других из такой задницы, где этот дурацкий лифт показался бы курортом. Один звонок. Одно правильно подобранное слово, брошенное в нужную больную точку, и все решалось.

Но сейчас… Сейчас я был абсолютно беспомощен. К такой идиотской ситуации жизнь меня не готовила. Кто вообще застревает в лифтах в новогоднюю ночь?!

В конце концов, с глухим раздражением, поборов брезгливость, я опустился на пол напротив девушки, поджав колено. Натянутая ткань брюк напряглась. По моим часам, наше молчание длилось уже полчаса. Мы молча смотрели на предновогоднюю суету Москвы, каждый в свою бездну.

Мне не о ком было думать. Она оказалась права в своих колких высказываниях. Никто не ждал меня у новогоднего стола. Ни с бутербродами, ни майонезными салатами, ни с шампанским. Даже когда я был женат, у нас не было такого. Максимум Марины – заказать пиццу, сет роллов и килограмм мандаринов. Это и был наш «семейный» новогодний стол. И я был этому безумно рад. Потому что уставший приходил домой не к еде, а к любимому человеку.

Я взглянул на профиль Дарьи. Прямой нос, упрямо поджатые губы. И мне стало интересно, о чем она думала. Вопрос созрел сам собой, и я опомнился лишь тогда, когда произнес его вслух, нарушив тишину:

– Кто тебя ждет?

Курьерша, облокотилась об окно и медленно перевела на меня усталый взгляд. Те самые янтарные глаза, которые я, кажется, видел впервые в жизни, пронзили меня.

– Моя дочь Ева и… мама, – вдруг ответила она быстро и совершенно без издевок. – Мама наверняка уже вся изворчалась, что меня нет. По-любому уже обзвонила все больницы и морги.

Я кивнул, представив эту картину. Не идиллическую, но… живую. Наполненную шумом, тревогой и жизнью.

– А тебя? Ждет та самая девушка? Марина, кажется… – вдруг спросила она.

Я сделал громкий вдох.

– Мы… развелись пару лет назад. Но я любил приходить после работы домой в новогоднюю ночь, – неожиданно для самого себя признался я, продолжив глядеть на новогодние огни Москвы. – Но отныне я женат только на работе. Собственно, поэтому… я сейчас здесь.

В этот момент из динамика раздался тот самый, ненавистный Голос. Он прозвучал тихо, но с нескрываемой, язвительной насмешкой.

– Как мило.

Мы оба вздрогнули и подняли головы.

– Первая искренность, рожденная не в ссоре, а в тишине. Поздравляю. Вы сделали шаг. Но это лишь начало пути. Макар, вам не показалось странным, что вы, человек, привыкший к тотальному контролю, даже не попытались спросить Дарью, почему она, зная, что ее ждут, с такой яростью бросается на амбразуру работы в праздник? А вас, Дарья, не смущает, что этот человек, у которого, по вашим же словам, «нет никого», только что признался, что был счастлив в браке, который, судя по всему, распался? Вы оба так мастерски избегаете сути, что это уже похоже на талант.

Голос умолк, оставив нас снова наедине. Но теперь его слова висели между нами, как повестка, которую нельзя проигнорировать. Он снова был прав. Мы оба увидели в ответах друг друга только то, что хотели увидеть, и пропустили мимо ушей самое главное.

Я подорвался с места, как будто по полу ударили током. Все эти копошения в моральных душах – эта чушь меня достала. В мире, который я понимал, у всего были цена, мотив и заказчик.

– Назови свое имя! – ребро ладони со всей силы хлопнуло по металлической решетке динамика, отчего та звеняще задрожала. Боль пронзила запястье, но я ее почти не почувствовал. – Ты действуешь в интересах моих конкурентов? Тебя нанял Градов?!

Имя моего главного оппонента вырвалось само собой, жгучее и реальное, как удар ножом. Оно было единственным логичным объяснением в этом кошмаре.

Я мысленно лихорадочно перебирал контакты. У меня был на быстром наборе номер мэра, губернатора, замминистра. Я, Макар Бейлиц, создатель и единоличный владелец «Бейлиц-Пресс» – компании, чьи прессы гнули сталь для кораблей и космических модулей от Урала до Юго-Восточной Азии. Трехкратный «Предприниматель года», человек, которого государство ставило в пример и с чьим мнением считались в высоких кабинетах. Я вытаскивал из долговых ям целые заводы, обходил в конкурентной борьбе международных гигантов. Один мой звонок решал судьбы контрактов на сотни миллионов.

И все это оказалось бесполезным. Пылью. Потому что какой-то псих в динамике играл с нами в кошки-мышки. Самая горькая ирония заключалась в том, что, пока я тут сидел, Градов, мой вечный спутник-тень, который срисовал мою бизнес-модель и теперь дышал мне в затылок, наверняка уже праздновал мое исчезновение. Он бы оценил ситуацию.

Градов бился за крохи с моего стола. Его самый крупный контракт – мой прошлогодний неудачный эксперимент. Я строю заводы, а он копирует мои чертежи с опозданием в два года. Государство доверяет мне стратегические проекты, а он ходит по коридорам министерств с папкой моих же идей. Если это его рук дело, то он явно переоценил свои скромные способности. Он был воплощением всего, что я презирал – вторичности, отсутствия собственной мысли, готовности питаться чужими успехами.

Но тут же в голове щелкнуло несоответствие.

– Тогда на кой чёрт тут эта девчонка?! – я отшатнулся от стены, сжимая онемевшую руку в кулак.

Из динамика донесся тихий, растянутый выдох, словно Голосу было жаль, что я оказался настолько наивен.

–Градов?.. Игорь Градов? – он произнес это имя с такой легкой, уничижительной насмешкой, будто назвал имя дворовой собаки, а не владельца многомиллиардного холдинга. – Он бьется за контракты, Макар Александрович. За рынки. Его мир так мал и… предсказуем. Он бьется за вашу компанию «Бейлиц-Пресс». А я… я наблюдаю за куда более интересными битвами.

Голос замолк. Воздух сгустился, наполняясь новым, леденящим смыслом.

– Битвами, которые происходят не в офисах, а внутри. Между долгом и желанием. Между гордостью и страхом. Между тем, кем вас сделали… и тем, кем вы могли бы стать. И поверьте, зрелище это куда увлекательнее, чем дележ металлического пресса.

Он снова сделал паузу, и следующая его фраза прозвучала уже без тени насмешки, с холодной, неоспоримой уверенностью:

–Что же до девчонки… Она здесь по той же причине, что и вы. Чтобы дать вам последний шанс задать друг другу правильные вопросы. Пока не стало слишком поздно.

Глава 3

Имя «Градов» прозвучало как выстрел. Я не знала, кто это, но по тому, как Макар выпалил его, стало ясно: это его личный дьявол в дорогом костюме. Он метался по кабине, как раненый зверь, а я сидела на полу, ощущая, как холод от плиток проникал сквозь тонкие лосины.