– Трамба-дубамба! – воскликнул теперь Сэм. Ругательства у него были странные, поскольку он не позволял себе сквернословить. – Тяжело быть гением: успех за успехом – поди совладай! А как смотрел на меня Грязный Джек! Откинул назад голову, да так и впился в меня своими шарами. Думал, запугает. А сам он всем вообще до лампочки. Хоть бы кто обратил на него внимание. Эх, бедняга Грязный Джек. – И Сэм тихо запел себе под нос: – Милая, милая Нелли Грей, тебя увезли, и о-хе-хей. Э-эх! – громко воскликнул он. – Как же меня распирает! Жаль, что дома все спят. Ну а кто ж в этот час не спит? Разве что сам дьявол во плоти. А мы, Поллиты, народ боевой, жизнерадостный. Однако посмотрим, как мои маленькие бандиты отреагируют, когда узнают, что им придется расстаться с папой на целых девять месяцев! Выть будут, рыдать, зубами скрежетать! – Сэм хлопнул в ладоши. Он шел к дому своей любимой дорогой – в горку по 34-й улице, мимо тихих домов, под сенью деревьев. Первый раз он шел здесь, исследуя округу, когда был еще молодым отцом и вдовцом. Тогда на руках у него сидела, болтая голыми пухлыми ножками, годовалая Луиза; рядом со скучающим видом ступала элегантная мисс Генриетта Кольер – его невеста, с которой ему предстояло через несколько месяцев сочетаться браком. Это было десять лет назад. С тех пор не счесть, сколько раз он ходил этой дорогой туда-сюда вместе с детьми – водил их в обсерваторию, в парк, к реке, в лес у канала Чесапик-Огайо или в парк Кэбин-Джон, рассказывая про птиц, цветы и всех прочих обитателей лесного массива.

И вот в поле его зрения вплыл Тохога-Хаус – дом, некогда принадлежавший старику Дэвиду Кольеру. Теперь это был его дом. Сэм называл Тохога-Хаус своим небесным островом. На скопление звезд, мерцавших в вышине над темным пространством на середине холма – двухакровым участком, на котором стоял Тохога, – медленно наползало облако.

Сэм поднимался в горку неспешно, не отдуваясь, а вдыхая жар ночных улиц, и все смотрел вверх на большой дом, который заслоняли деревья. Наконец он пересек Пи-стрит, и вот перед ним холм, на котором раскинулись его владения. С одной стороны длинный забор из оцинкованного железа тянулся к 35-й улице и к стоявшим в ряд убогим кирпичным домам, больше похожим на трущобы. Над забором нависали подрезанные ветки гигантских кленов и дубов. Справа находился старый пруд. Заметив слабое сияние, Сэм понял, что в длинной столовой горит свет. Он взбежал по боковой лесенке и крадучись пробрался по траве к заднему фасаду дома, правой рукой раздвигая знакомые растения, левой – касаясь невысокой колорадской голубой ели, которую он посадил для того, чтобы у детей было свое древо желаний. Теперь эта ель уже достигала в высоту пяти футов.

Будучи шести футов ростом, Сэм спокойно заглянул через заднее окно в длинную комнату, которая тянулась через весь дом. Еще одно окно выходило на Р-стрит. В центре зала стоял раскладывающийся дубовый стол, за которым, лицом к нему, сидела на украшенном резьбой отцовском стуле Луиза, старшая из его детей (ей скоро исполнится двенадцать), и единственный ребенок от его первой – почившей – жены, Рейчел. Луи горбилась над книгой, застыв в неподвижной позе, так что казалось, будто она одна во всем доме. За все то время, что он наблюдал за ней, она лишь переворачивала страницы, накручивая на палец золотистую прядь длинных волос, – эту привычку Луи переняла у отца. И вдруг, хоть Сэм ничего не услышал, девочка резко вскинула голову и замерла, вытаращив серые глаза. Затем встала неловко и украдкой глянула на окно у нее за спиной. Ухо Сэма не улавливало ничего, кроме потрескивания ветвей окутанных ночной мглой деревьев. Потом он заметил, что створка подъемного окна медленно опускается. Луиза стремительно шагнула к этому ожившему окну, словно движимому некой волшебной силой, проследила за тем, как створка вошла в подоконник. Тряхнув головой, девочка повернулась лицом к комнате, словно к собеседнику, и рассмеялась. Никакой магии – просто крепления разболтались. Луи открыла окно, потом тихо его закрыла и прислонилась лбом к стеклу, вглядываясь в плывущие по небу облака, высматривая что-то на улице. Он делала это не в первый раз, и Сэм, тихо насвистывая мелодию гимна «Понесем снопы», уже хотел было войти в дом, но тут в дверях комнаты появилось костлявое темное пугало в застиранном белом халате – его жена Генриетта.

– Ночь на дворе, а ты книжку читаешь, свет везде повключала, – услышал Сэм ее бесцветный голос через неплотно закрытое окно. – Все равно что полуночная сова! Отец вернулся?

– Нет, мама.

– Почему у тебя кровь на коленке? Опять болячки сдираешь?

Луи покраснела, опустила голову, глядя на коленку, исчерченную старыми шрамами и новыми ссадинами и ушибами. Растрепанные волосы упали ей на лицо.

– Отвечай, отвечай, хмурая дикарка!

– Ударилась.

– Опять лжешь.

Девочка выпрямилась, со строптивым видом завела за спину руки, угрюмо глядя на мачеху во все глаза. Хенни кинулась к ней, вытянув вперед руки, тонкими костлявыми пальцами обхватила ее шею, впиваясь в горло и приговаривая:

– У-у-у! У-у-у!

Луиза, корчась, смотрела в лицо мачехи, но не пыталась вырваться. Во взгляде ее сквозил вопрос, потребность понять, что нашло на Хенни, в которой она видела товарища по несчастью. Генриетта резко уронила руки и с выражением отвращения на лице обхватила себя за шею. Затем оттолкнула девочку обеими руками и бросилась вон из комнаты с криком:

– Я должна положить конец нашим страданиям!

Луиза вернулась к своему стулу и встала рядом, глядя на книгу. Потом села и, опустив подбородок в ладони, снова погрузилась в чтение.

Сэм повернулся спиной к дому и сквозь темноту и шелестящий сад устремил взгляд на юг, в сторону далеких огней Рослина. Ласковый легкий ветерок, кравшийся вверх по склону, словно ночной зверь, окутывал Сэма привычными запахами домашнего хозяйства, даря ощущение покоя. В самом доме бушевала гроза: день и ночь, неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом длилась нескончаемая война с передышками и перемириями. А здесь, в темноте, его окружали безмятежность и любовь.

– Мать Земля, – прошептал Сэм, – я люблю тебя, люблю все человечество – мужчин и женщин, люблю маленьких детей и все непорочное. Я – само воплощение любви. Как мог я выбрать женщину, которая так сильно меня ненавидит?!

Решительным шагом он направился к клеткам с животными.

– Процион! Процион! – позвал он енота. – К тебе пришел малыш Сэм!

Но енот не пожелал подойти к ограждению, и он снова стал подниматься по склону, размышляя: судьба усеяла мой путь терниями, камнями, даже наслала на меня Владычицу морскую, чтобы испытать, ибо я создан для великих дел.

Когда Сэм вошел в прихожую, свет на нижнем этаже уже нигде не горел. В темноту гостиной сочилась оранжевая мгла с лестничной площадки второго этажа. Значит, Луи была в своей комнате. Услышала его насвистывание и умчалась наверх со своей книжкой.

«Почему, почему? – сетовал Сэм про себя. – Могла бы дождаться меня, послушала бы о том, чем ее папа занимался целый день. Упрямая девчонка. Но ей тоже нелегко». Он тихо поднялся по лестнице и заглянул в комнату дочерей. Кровать Луи стояла у задней – южной – стены; маленькая Эвелин спала у передней стены. Луи соорудила колпак из оберточной бумаги вокруг лампы, и свет от нее не падал на лицо младшей дочери. Луи, в нижней юбке и одном носке (второй она уже сняла), повернулась к нему с виноватым видом.

– Ты что так поздно не спишь, а, Лулу?

– Читала.

– У тебя бывают видения, да, Лулу?

– Ты это про что? – насторожилась девочка.

– То есть видения тебя не посещают? – хмыкнул Сэм.

Луиза задумалась.

– Мой разум мне подсказывает, что сердитую малышку Лулу посещают видения и что она несчастна.

Девочка понурилась.

– Что ты видишь во мраке ночи, а, Лулу?

– Ничего!

– Совсем ничего? Ты правду говоришь своему бедняжке Сэму?

– Я никогда не лгу, – сердито отозвалась Луи.

– Ни пирзаков (призраков), ни духов, ни незримых рук, вообще ничего?

– Нет. – Но она сконфуженно заулыбалась.

– Ладно, Лулу. А теперь спать! Завтра рано вставать. – Сэм раздвинул в улыбке красные губы, сверкнув белыми зубами. Его синие глаза сияли.

– Папа, краску привезли. Ты завтра будешь красить? – взволнованно спросила девочка.

– А как же! Первым делом! Кстати, Лулу, пришла важная новость, потрясающая новость! Тсс! Все, ухожу!

– Когда? – Она шагнула к отцу. Он был очень счастлив.

– Вы на многие-многие месяцы останетесь без вашего бедняжки Сэма.

– А кто же будет о нас заботиться?

– Мама и тетя Бонни, как и теперь. И ты сама, Лулук! После каникул ты станешь ученицей старшей школы!

Девочка неохотно вложила книгу в твердые настойчивые руки отца. Это была «Ронсевальская легенда»^[2]. Сэм немного полистал книгу и вернул ее дочери со словами:

– Да, из этой книги ты узнаешь, Лулук: там, где есть короли, всегда будут войны. И не заблуждайся, Лу: в тех дикарях и в помине нет рыцарского духа. Впрочем, ты у меня умница. Все поймешь правильно. Я знаю свою девочку.

С этими словами Сэм покинул комнату дочери и спустился в столовую, поздравляя себя:

– Даже не упомянула про тот мелкий инцидент! Молодец! И ничего ужасного в этом нет! Меньше говоришь – меньше согрешишь!

Он сел перед накрытым подносом, который Хенни, как обычно, оставила для него, и принялся жевать тонко нарезанные бутерброды, запивая их молоком. Занял он тот самый стул, который недавно освободила Луиза.

– В принципе, – продолжал рассуждать сам с собой Сэм, – подобный рано полученный негативный опыт в известной мере даже полезен для моей дочери. Он способствует формированию характера и позже будет ей бесценным подспорьем в постижении человеческой природы и побуждений, что двигают людьми. Может быть, она, подобно мне, далеко продвинется на пути осмысления человеческой натуры. Научится контролировать себя и критически оценивать чужие поступки. Жаль, что она нехороша собой, – торопливо закончил Сэм. Забыв про Луи, он переключился на Мадлен.

Мадлен – Мадлен Вайнс – занимала должность его секретаря. Ему не составило труда ее завоевать – проявил капельку настойчивости, дружелюбно улыбнулся в нужный момент. А ведь Мадлен слыла Еленой Прекрасной Министерства торговли, которое того и гляди начнут осаждать «армии» Госдепартамента, финансового, военного и военно-морского министерств, как еженедельно пророчили ее поклонники. Сэм и Мадлен – видный мужчина, очаровательная женщина – являли собой красивую пару, однако не один месяц прошел, прежде чем он внезапно заметил, что она излучает свет. В тот день – как-то во вторник утром в конце зимы – она сказала ему простые слова: «Мистер Поллит, мне ужасно нравится вас слушать!»

– И все, я был покорен, – восторженно произнес теперь Сэм. – Да, покорен. Однако какой же ты все-таки болван, Сэмюэль Поллит!

Неожиданно от приятных воспоминаний его отвлекло постукивание в окно. Это тарабанил дождь, а час был очень поздний.

Сэм дождался, когда ливень утихнет, и только потом пошел спать, но дождь снова зарядил. Просыпаясь ночью, Сэм видел в окне клубящиеся облака и вспышки на небе, налипший на стекло лист дерева и мигающий свет уличного фонаря. Пахло мокрой хвоей. Какой-то пернатый хищник беспокоил птенцов. Сэм, выглянув в окно, крикнул: «Кыш! Кыш!», водворяя тишину в древесном мире. Ближе к утру он позакрывал окна в своем кабинете, на чердаке, в спальне дочерей и в комнате близнецов, находившейся рядом с его комнатой. Кое-кто из детей проснулся и, пребывая в полудреме, услышал, как отец сказал:

– Завтра день будет ясный, дети! Я велел дождю прекратиться к восходу солнца! А завтра у нас воскресенье – день веселья.