А еще нужны были средства на содержание большого старого дома с неухоженным участком, где имелся не только мини-зоопарк Сэма, но и прочие его постройки и сооружения: пруд, рокарий, аквариумы, музей и другие. Сколько же всего ему требовалось для собственного развлечения! Что касается одежды, продуктов питания, кормов, предметов домашнего обихода, у них все было на исходе: вещи поизносились, запасы были израсходованы до последней унции, до последнего зернышка, до последнего куска мыла. Сэма бы удар хватил, если б он увидел, какие огромные у них расходы; и это при том, что Хенни приходилось подделывать счета, либо это делал снисходительный продавец из уважения к ее отцу, которому принадлежал Тохога-Хаус. И если когда-нибудь правда откроется, подумала она, Сэм придет в ярость, скорей всего, попытается развестись с ней или добиться раздельного проживания.

Прикусив губу, она встала, надела красный халат и домашние тапочки, что Томми подарил ей на день рождения, и стала судорожно искать свою авторучку. Это была красивая и дорогая вещь, папин подарок, и она всегда куда-то пропадала.

– По-моему, он ее берет и где-то прячет! – раздраженно заявила Хенни – вопреки всякому здравому смыслу. Наконец, она вызвала Эви из-за стола и велела ей принести ученическую ручку и чернильницу, потом села писать мужу записку на белом листе бумаги, на котором были вытеснены ее инициалы «Г.К.П.» – Генриетта Кольер Поллит. Начеркав несколько строк, она окликнула Луи, которая в этот момент несла в столовую овсяную кашу, и сказала ей: – Положи это отцу на стол, на видное место.

– Ложки наголо! – крикнул Сэм, что на его придуманном языке означало «все за стол». Бонни стала вносить остальные тарелки с овсяной кашей.

– А Томкинс менял местами камни на дорожке, чтобы они что-нибудь новенькое увидели, – выпалил Сол, и все дети весело завизжали, а Томми покраснел.

Первому кашу подали Сэму, затем поставили тарелку у пустого места Луи, затем – перед Эрнестом и далее по возрасту в порядке убывания. Было заведено, что тарелки Сола и Малыша Сэма ставили на стол одновременно.

– А фалсетки? – сказал Сэм Луи укоризненным тоном, имея в виду салфетки. Луи принесла ему одну. Как только тарелки опустели – у всех, кроме Малыша Сэма, – Эрнест слегка толкнул отца локтем, и тот скомандовал: – Давай, Лулу!

«Мир расступается перед человеком, который знает, куда идет».– Дэвид Старр Джордан^[11].

– Это короткая фраза, – заметил Эрнест. Сэм кивнул Луизе, и она продолжила:

«Пожалуй, не существует более важной черты характера, чем твердая решимость. Человек, который хочет стать великим или, так или иначе, оставить след в этой жизни…»

– Это относится и к мужчинам, и к женщинам, – заметил Сэм.

– Дело не в этом, – возразила Луи и закончила:

«…должен решиться не только преодолеть тысячу препятствий, но и победить, несмотря на тысячу неудач и поражений». – Теодор Рузвельт. «Напряженная жизнь».

Декламация завершилась, а Малыш Сэм все еще уныло ковырялся в своей каше, которая вызывала у него отвращение. Пунцовый, он сидел в поле зрения отца (как, впрочем, и все остальные), и Сэм не заставил себя ждать:

– Давай, Сэм-Сэмик, доедай!

Шестилетний мальчик, набравшись духу, спросил, нельзя ли не доедать. Хотя бы раз в неделю он обязательно восставал против овсянки, но неизменно с одним и тем же результатом.

– Кто попусту не тратит, тому всегда хватит, – сурово отрезал Сэм.

Малыш Сэм, подавленный, снова принялся за кашу, кончиком ложки поддевая остывшие комочки. Стремясь сгладить свою резкость, Сэм бодро продолжал:

– Тедди был великим славным человеком, добропорядочным гражданином, замечательным президентом, естествоиспытателем и отцом. Были у него некоторые неверные идеи, но он слыл великим американцем. А что может быть лучше этого, дети мои!

– А сколько изречений Лулу выучила в этом году? – невинным тоном, но с коварным блеском в глазах поинтересовался Эрнест.

Сэм сразу уловил его настроение:

– Уйму. Только вот понимает ли она хоть одно из них? Нет. Лулу упрямая, строптивая девчонка. И совсем не ценит своего бедного папочку.

– Я знаю наизусть больше, чем ты, – бросила отцу Луи, сильно покраснев.

Сэм заговорщицки осмотрел всех сидевших за столом и ехидно хохотнул. Эрнест тут же ответил на собственный вопрос:

– Лулу выучила наизусть сто шестьдесят пять изречений, в январе только тридцать, потому что в Новый год она не учила, а в феврале – двадцать девять, ведь сейчас високосный год, а сегодня 14 июня, значит, в 1936 году она выучила сто шестьдесят пять изречений.

Сэм наградил Эрнеста ослепительной улыбкой, а тот, довольно улыбаясь, продолжал:

– Сколько балясин в балюстраде?

Все принялись гадать, но, Эрнест, разумеется, знал точно.

– Ура, мне уже лучше!– воскликнул Сэм.– А то у меня урчало в животе, поясница ныла, как у орегонского дровосека. Эх, видели бы вы, как в прежние времена семейство Поллитов собиралось за столом в доме дедушки Чарли. Мы устраивали представления, исполняли хор цыган под стук молота по наковальне^[12]. И раз мы сейчас все вместе за столом, давайте тоже споем, детки: ваш папа достаточно музыкален! Бонифация! – крикнул он. – Брось ты свою кухню, иди сюда, споем, а потом за работу.

Бонни тотчас же прибежала. Глаза ее сияли.

– Мне приснился странный сон, – затараторила она, усаживаясь за стол, – будто я дровосек и мы тащим деревья по саванне. У меня семь слонов… или девять? – Она замолчала и с беспокойством обвела взглядом сидящих за столом. – Нет, девять… девятый свалился в грязь, в какую-то топь, и мы все пытались его вытащить. Представляете, какая нелепость? Я сижу на слоне! Такая глупость только во сне может привидеться!

– А мне приснилось, будто я в лесу, полном змей, – сказал Сэм. – А это плохой знак! Змеи – символ недоброжелателей. Всякий раз, когда я вижу во сне змей, мне встречаются один или несколько недоброжелателей. Это знамение. И вот вчера ночью мне снилось, что я пробираюсь через мангровые заросли, земля под ногами зыбкая, а с каждого дерева свисают змеи, шипят на меня, извиваются передо мной – берегись! Утром я проснулся в жару, в животе урчит. Но ничего. Здесь мы все вместе. Лулу, – сердечно обратился он к старшей дочери, – сходи позови Душеньку, пусть придет и сядет с нами. Хочу, чтобы сегодня вся семья была в сборе. Хочу, чтоб вы все были со мной, ведь я уезжаю далеко, – пропел он.

– В Малайю, где водятся жако, – подхватил маленький Сэм, радуясь тому, что наконец-то доел всю кашу. Все рассмеялись, довольные тем, что он попал в рифму.

Они услышали, как Луиза передает мачехе просьбу Сэма.

– У него достаточно зрителей, а я уже поела, – донесся до них резкий, как выстрел, ответ Хенни.

Луи возвратилась в столовую с растерянно-глупым выражением на лице.

– Хенни! – возмущенно заорал Сэм.

Никто не обратил на его крик особого внимания, только Бонни сказала умоляющим тоном:

– Но если ей нездоровится, Сэмюэль.

– Хенни! – снова рявкнул Сэм.

– Передайте отцу, чтоб оставил меня в покое! – крикнула Хенни из кухни.

– Сэм-Сэмик, – обратился Сэм к одному из близнецов, сдерживая гнев, – иди и скажи маме, что я велю ей прийти сюда и сесть с нами: сегодня воскресенье, мы завтракаем вместе. Вечно она обособляется от семьи. Я этого не потерплю! – закончил он яростным криком.

– О, устала я с ним воевать,– послышался из кухни голос Хенни. Раскрасневшаяся, с потемневшим взором, она не торопясь пришла в столовую и, прямая как палка, чопорно опустилась в свое кресло, которое никто никогда не занимал. Потом в присущей ей манере тряхнула головой и одарила мужа своим знаменитым мрачным взглядом.

– Побудем вместе, Хенни, – ласково обратился к жене Сэм через стол. Она наградила его еще более свирепым взглядом.

– Передай отцу, – обратилась она к сидевшей рядом Эви, – что я не намерена терпеть его насмешки. Хватит с меня того, что он помыкает мною, как собакой.

Эви обратила на отца умоляющий взгляд, как бы говоря: ты ведь сам все слышал, не надо тебе ничего передавать. Сэм смотрел в тарелку, силясь сохранять самообладание, и лишь все больше багровел с каждой минутой.

– Папа, мама просит не разговаривать с ней, – охотно доложил Эрнест. Никто не рассмеялся. Только Бонни постаралась разрядить обстановку.

– Так, дети, доедайте тосты, допивайте сок и брысь отсюда! – оживленным тоном произнесла она. – У всех масса дел!

Дети послушно снова принялись за еду. Несколько минут спустя Хенни встала из-за стола, чтобы налить себе чаю. Сэм, не сдержавшись, с мягкой укоризной заметил ей:

– Генриетта, нельзя пить столько чаю. Твой желудок от танинов, наверное, уже задубел.

Тряхнув головой, она исчезла за дверью. Остальные молча воздавали благодарственную молитву.

– Ну а теперь, мальчики и девочки, давайте споем, – вкрадчивым голосом сказал Сэм и пропел первые ноты. Дети мгновенно подхватили пение отца:

«Иди, иди, иди к Иисусу!»

2. Унитарный человек и изгои

– Сэмми-и! – внезапно вторгся в их пение дрожащий голосок с улицы.

Близняшки и Томми сорвались со своих мест и помчались на заднюю веранду, за ними сразу последовал и отец.

С веранды они выглянули на идущую под уклон 34-ю улицу, которой почти не было видно из-за деревьев и кустов. Через дорогу наискось от нижнего забора теснились дома Резервуар-роуд, в которых жили некоторые из их друзей и соседей – удивительное собрание человеческих особей, волею судьбы оказавшихся в одном человеческом улье. Наблюдательный Сэм, умевший быстро подмечать чужие изъяны и несовершенства, знал их как облупленных, хотя его общение с ними обычно ограничивалось приветствиями «Доброе утро!» и «Добрый вечер!» на пути к трамваю на Висконсин-авеню. «Как же смеялся весь караван-сарай над их недостатками и глупостями», – говорила Бонни. Все они, по мнению Поллитов, были чудаковатые, слегка помешанные, злонамеренные, невежественные, суеверные, жадные, – в общем, форменные придурки. Однако их отпрыски, как считали дети Сэма, были заурядными дружелюбными созданиями, да и сам Сэм старался завлечь маленьких мальчиков и девочек в Тохога-Хаус. Девочки-малышки нравились ему больше, чем школьницы.