Непроизвольно кривлюсь, в красках представляя мифическую удачу и его голову между ее ног.

– Повода для гордости мало.

– Разве? По мне – непревзойденный талант.

– У нас разные понятия о непревзойденности.

Лейквуд пошло толкается языком в щеку.

– Очень сомневаюсь.

Ухмыльнувшись намеку, закидываю ногу на ногу.

– Нравится обмениваться любезностями?

– А ты хочешь обменяться чем-то другим?

Совсем не к месту на ум приходят поцелуи. Вязкие, с ароматом мятных леденцов, которые всегда лежали в бардачке его машины.

– Я хочу, чтобы ты прекратил лицемерить.

– А разве мы тут не для этого собрались? – в поддельном изумлении округляет глаза. – Ты будешь изображать неприязнь, я – любезность, а Зенон с Алексом закадычных друзей. Бомонт – синоним лицемерия, Ариэль. Не ты ли мне твердила об этом весь год? Но ты всегда была двулична, а я не злорадный. Добро пожаловать.

– Может, я все-таки прислушалась к тебе? Ты часто говорил о возможностях. Свою я не упустила.

– Приятно знать, что наша любовь оставила след.

Любовь. Хочется воткнуть ему вилку в глотку, и я даже беру ее в руку. Веду подушечкой по зубцам, надавливаю, оставляя глубокие отпечатки на коже, и, пронзив Лейквуда острым взглядом, откладываю оружие в сторону. Жеманно улыбаюсь и четко высекаю каждое слово.

– Скорее, маленькое. Очень короткое. И совсем незначительное воспоминание.

Эван не задет. Он конкретно забавляется и отказывается выходить из образа обходительного дуэлянта.

– Так ты успокаиваешь свою совесть ночами?

– Ночами я предпочитаю сон или секс.

– Раньше ты предпочитала его днем.

Раньше я предпочитала тебя. Вне зависимости от времени суток.

– Тебе пора перестать ностальгировать, Лейквуд.

– Ностальгия – слишком романтичное слово. По большей части вспоминаю с дрожью. Если вспоминаю, – вкрадчиво жалит он. – И моя фамилия Мур. Советую использовать ее. Иначе при следующей осечке твой муж решит, что мы ближе, чем должны. Хотя, – слишком радостно тянет Эван, – уверен, он уже знает, какое священное место я занимал в твоей жизни.

Казалось, я поехала рассудком, когда в обычном вечернем разговоре Зенон сообщил о новой сделке с американцами, упомянув знакомую фамилию. Не знаю, каким чудом мне удалось сохранить невозмутимое лицо и дослушать его до конца, но следующие полчаса, которые я, закрывшись в ванне, истерично орала в подушку, напоминали операцию без анестезии. После того дня муж ничего не комментировал, а я не решалась спросить напрямую. Наивно хранила веру в то, что Зену нет нужды глубоко копать под обычного пиар-агента. Хотя от обычного в Эване разве что имя. И даже оно обжигает язык.

– Мур, – пробую на вкус и нарочито морщусь. – Знаешь, ей не хватает жесткости. Какая-то безвольная, слабая. – Почему ты выбрал ее?

Хочу задеть. На самом деле она подходит ему больше, чем фамилия его ублюдка отца.

– Это девичья фамилия моей матери.

Насмешка слетает. Сглатываю собственную язвительность, ощущая в горле огромный ком. По инерции намереваюсь извиниться и резко одергиваю себя, вспомнив, почему перед этим человеком я никогда не произнесу это сильное слово.

– Ваш заказ, мистер Мур, – возле стола появляется официантка. Она осторожно расставляет перед нами тарелки, и одну из них Эван незамедлительно двигает ближе ко мне.

– Попробуй.

Скептически смотрю на зеленое пирожное, прикидывая, каким цветом бывает яд.

– Обещанный цианид?

– Чистейший, – подыгрывает Эван. – Но без крови девственниц. Нынче это раритет. Последний раз такой ценный экземпляр я встречал года три назад.

– На месте невинных крошек я объединилась бы и переехала на другой континент, чтобы максимально уменьшить вероятность встречи с тобой.

– Мне приятен масштаб опасности.

– Не стоит, это всего…

– Достаточно льда, мистер Мур?

Не сразу понимаю, чей мышиный писк посмел меня перебить и, оторвавшись от нахальной физиономии Лейквуда, в упор смотрю на девушку, все еще разбавляющую своим присутствием наш маленький дуэт.

Весьма живописная особа, сбежавшая с рекламного щита немецкого паба. Высокая, круглолицая, с грудью номер пять, запиханной в лифчик на три размера меньше. Для полноты образа не хватает пива и жареных сарделек. Блондинка учащенно хлопает глазами, словно ей в слизистую воткнулась одна из ее толстенных ресниц, и манерно покусывает нижнюю губу, которую не мешало бы смазать увлажняющим бальзамом.

Эван заверяет, что все в порядке, и номер пять вспыхивает. Кожа у корней ее обесцвеченных волос краснеет, а лоб покрывается блеском волнения.

– Обычно вы предпочитаете цитрусовые напитки, и я не подумала вам предложить наш новый малиновый хайбол. Хотите попробовать?

– Нет, спасибо, – вежливо отказывается Лейквуд.

– Как скажете, – болванчиком кивает блондинка. – На следующих выходных состоится матч между членами клуба, будем рады видеть вас…

Молча наблюдаю за бездарным флиртом и прихожу к выводу, что до кровати у них дело не дошло. От девки надо избавиться, но опускаться до битья посуды – не уважать себя. Несмотря на годы роскоши, я все еще помню, какой это тяжкий труд.

– Не трать времени, он по мальчикам, – участливо сообщаю я.

Ее шарообразные глупые глаза и беззвучно трепыхающийся рот, наверное, означают возмущение.

– Я не имела ввиду ничего такого, просто…

Просто хотела нанести мне псих травму, задавив Эвана сиськами прямо на моих глазах.

– Простите, я…

– Все в порядке, Элиза, я попробую ваш новый лимонад, – благородно переобувается Лейквуд.

Намек огромный и, слава богу, усваиваемый. А то к обесцвеченным волосам я бы смело приплюсовала обесцвеченный мозг. Бесшумно раздувая ноздри, девка дергано собирает грязную посуду и, задрав повыше подбородок, гордо удаляется.

– И с каких пор я из небесной лиги? – вот теперь глаза Эвана смеются.

– С тех самых, как я услышала ее истекающий смазкой голос.

– Элиза – не шлюха. Она студентка, а здесь платят хорошие чаевые.

Почему мы все еще говорим о номере пять?

– И можно снять папика.

– У тебя всегда было плохо с построением логических цепочек. Но все мы судим по себе, верно?

В наигранном возмущении выгибаю бровью.

– Намекаешь на эскорт?

– Как я могу? – картинно вздыхает Лейквуд. – Ты ведь достопочтенная англичанка из графства Суррей, встретившая своего мужа в Лондоне на премьере спектакля “Гамлет”. Изобретательная легенда.

Да, Зенон неплохо переписал мое досье.

– Удачно приобщилась к искусству.

– Я даже восхищен! – Лейквуд берет вилку и, потянувшись к моей тарелке, отламывает кусочек пирожного. Медленно пережевывает, на кой-то черт глядя мне прямо в глаза, и лениво слизывает остатки крема с уголков губ. Меня клинит. На такого растрепано-сексуального, как с разворота порножурнала. – Видишь? Никакого яда.

– К моему огромному сожалению, – мой голос хрипит, а улыбка по ту сторону стола становится невыносимой.

Впиваюсь ногтями себе в ногу. Боль отрезвляет, дает собраться с мыслями, в которых клеймом засело: “Не забывай, кто он”.

За эти годы Эван приобрел еще больше магнетических противоречий. Он то заносчивый и невозмутимый, то наглый и дерзкий, то обходительный и до тошноты вежливый. Актер с массой ролей. Талантливый и все еще сумасшедше красивый.

Он как персонаж, сошедший со страниц культового романа Оскара Уайльда. Изысканный фасад, манящий, собирающий завистливые шепотки и жадные взгляды. Но никто не знает, что спрятано на его чердаке под потертой завесой – портрет, обглоданный червями, гниющий, источающий смрад. Это полотно похороненных тайн, которые легко забылись им. Но не мной.

Номер пять приносит обещанный хайбол и, получив благодарную улыбку Лейквуда, снова краснеет как невинная школьница.

– Я в Эмиратах за девять лет не видела столько шлюх, сколько вокруг тебя за три дня. Боюсь представить, что будет дальше. – Вероятно, я – мазохистка, раз снова и снова возвращаюсь к проклятой теме.

– Ты еще ничего не видела, – расслабленная улыбка и издевательские нотки никак не вяжутся с серьезностью его потемневших глаз.

– И насколько велик список?

– Думаешь, я его веду?

– Уверена.

Эван вздыхает и, прикрыв глаза, трет пальцами переносицу, а следом виски́. Болит голова? Или все проще, и разговор со мной – самое утомительное занятие в его жизни?

– Перестал считать после юбилейных трехсот. Устал.

Крепко сжимаю пальцами стакан. До хруста, до вздутых вен и треска стекла. Я ни с чем не спутаю это чувство. Ревность. Она яростно хлещет плетью по спине, до кровавых борозд. Уговаривает станцевать на костях человека. Недостойного, все еще способного вызывать во мне уязвимые эмоции, которые я должна тщательно упаковать и навсегда спрятать в самом укромном уголке своей души.

– Так сильно обиделся?

Бью в ответ, и весь налет снисходительного веселья исчезает. На красивое лицо Лейквуда наползает маска поразительного равнодушия. Ледяного. Я даже не думала, что он умеет так смотреть. Бесстрастно и в то же время до трясучки въедливо.

– Нет. Я заслужил.

От покаяния становится промозгло. Солнце прячется, накрывая тенью корт. Со спины тянет ветром, разбавленным редкими каплями и чужим раскаянием.

Раскаянием за что? Ведь он не знает… что знаю я.

– Ответишь честно на один вопрос?

Осторожный и чуть задушенный тон Эвана натягивает в моем теле каждый нерв.

– Смотря какой.

– У тебя ко мне было хоть что-то настоящее?

Моя рука, тянущаяся к лимонаду, зависает на полпути.

От шока. От прямоты. Когда-то давно Эван подкупил меня именно ею. Но в самый переломный момент он доказал, что эта черта его характера – вымысел. Заплесневелый занавес.

Машинально беру стакан. Таким же автоматом делаю глоток. Вкуса нет. Во рту лишь горечь.

– Я все сказала тебе в нашу последнюю встречу.

Не только сказала. Показала. С хрустом и болью.

На периферии Лаи подает знак, указывая на поле, на котором окончен реванш. Мужчины жмут друг другу руки, что-то говорят и смеются. А мне хочется исчезнуть, раствориться без остатка, как тот крохотный огонек надежды на дне теплых глаз, который я только что затушила, чтобы порадовать свою мстительную сущность.

Поднимаюсь. Эван – тоже. Уже собранный, с полным штилем во взгляде. Крепкой ладонью коротко и учтиво сжимает мою, за секунду прожигая до костей кожу.

– Спасибо за честность, Рио.

Не поправляю его. Не могу. В легких дымящееся пепелище от родного обращения.

Не сказав ни слова, направляюсь к выходу. Ступаю по отполированному дереву в кроссовках с одним красиво завязанным бантиком и желаю взорвать к чертям весь этот гребаный мир.

“Не за что, золотой мальчик Хартфорда. И мне не стыдно. Ты не заслужил правды даже на один вопрос.”

Глава 6

Одиннадцать лет назад. Штат Коннектикут. Хартфорд

Ариэль

– Сколько можно терпеть грязные руки на своей заднице?! – слышу в трубке возмущенный голос Руби, параллельно роясь в своей рабочей сумке. Раздраженно кидаю ее на пол и злобно пинаю ногой. Где эта чертова юбка?!

– Ты преувеличиваешь, – усмехаюсь я и наконец-то вижу торчащий из-под кровати кусочек клетчатой ткани. – Такие случаи редки, к тому же это не продлится долго.

– По-твоему, год – это недолго? – недовольно восклицает подруга. – Целых двенадцать месяцев ты будешь тереть слюнявые бокалы и таскать вонючий картофель озабоченным ублюдкам, пытающимся поиметь тебя за бутылку Budweiser.