Клон. Школа (страница 9)
Скорость нарастала. Манекен двигался все быстрее и быстрее, превращаясь в размытое пятно. Я уже не успевал не то что атаковать – даже защищаться. Удары сыпались со всех сторон – по рукам, по корпусу, по ногам. Не сильные, но частые, изматывающие.
И вдруг он остановился. Замер на долю секунды, выбирая момент. Я тяжело дышал, пот заливал глаза, руки дрожали от усталости. Я вытер мокрый лоб и моргнул, но этого мгновения хватило.
Голем нанес удар снизу вверх – апперкот прямо под солнечное сплетение. Металлический кулак врезался между пластинами доспеха, прямо в незащищенный живот.
Боль была невероятной. Будто под ребра вогнали раскаленный кол. Металлический нагрудник прогнулся внутрь от силы удара. Что-то хрустнуло – ребра? Доспех? Я не знал…
Удар поднял меня над землей. На мгновение я завис в воздухе, а затем полетел назад. Потолок превратился в смазанное пятно. Секунда полета – и я врезался спиной в каменную стену.
Второй удар головой о камень за одну тренировку меня добил. Череп будто раскололся, а в шее что-то хрустнуло. Свет начал меркнуть. Сознание уплывало, растворялось в нарастающей темноте. Последнее, что я увидел – манекен, стоящий в своей исходной позиции. Его светящиеся датчики погасли, возвращаясь в спящий режим.
«По крайней мере, он не отправил меня в нокаут первым же хуком», – мелькнула абсурдная мысль.
И темнота поглотила меня окончательно.
Глава 6
Пробуждение было внезапным, как легкий удар тока, будто кто-то подключил мое сознание к электропитанию. Сначала появились ощущения – холод металла под обнаженной спиной, шероховатость грубой ткани на коже, странный привкус во рту, словно я жевал медные монеты. Потом пришла боль – не острая, как я ожидал после того, что со мной произошло, а глухая, пульсирующая, разливающаяся по всему телу подобно приливной волне.
Я попытался открыть глаза, но веки словно налились свинцом. Пришлось приложить усилие, чтобы разлепить их. Свет ударил по сетчатке – не яркий дневной, а мягкий, приглушенный, с голубоватым оттенком. Постепенно зрение сфокусировалось, и я увидел над головой правильный, светящийся тусклым белым светом прямоугольник.
Память начала возвращаться обрывками, как кадры разорванной кинопленки. Тренировочный зал, залитый послеполуденным солнцем. Железный манекен, стоящий передо мной в боевой стойке, его металлическая поверхность, отражающая мое искаженное лицо. Первые удары – легкие, почти игривые, словно он прощупывал мои возможности. Потом что-то изменилось. Глаза манекена – если эти светящиеся датчики можно было назвать глазами – вспыхнули ярче. Его движения стали резче, точнее, смертоноснее.
Я вспомнил удар – сокрушительный апперкот под солнечное сплетение. Металлический кулак пробил защиту доспехов, словно они были сделаны из бумаги. Боль была настолько острой, что на мгновение весь мир стал белым. Потом полет – долгий, почти бесконечный полет через весь зал.
Удар о стену, и мир взорвался фейерверком боли. Что-то теплое и липкое потекло по шее – кровь, моя кровь. Последнее, что я запомнил – маникен, вернувшийся в свою исходную позу и его погасшие датчики. До меня доносились чьи-то крики, но я уже не различал слов. Темнота поглотила меня, милосердная и абсолютная.
А теперь я оказался здесь, где бы это «здесь» ни находилось.
В теле ощущалась странная легкость, словно кости стали полыми, как у птиц, а мышцы превратились в воздушную вату. Но одновременно с легкостью ощущалась и слабость – руки дрожали при попытке пошевелиться, а голова кружилась даже от малейшего движения глаз. Во рту пересохло так, что язык прилипал к небу, покрытый каким-то противным налетом. Жажда была мучительной – казалось, я не пил неделю, а может и месяц.
Собрав всю оставшуюся силу воли, я попытался сесть. Мышцы протестующе заныли, но послушались. Грубое покрывало соскользнуло с тела, и прохладный воздух коснулся обнаженной кожи. Я был полностью голым, но стыд остался где-то далеко, в прошлой жизни. Здесь, в Волде, нагота была обыденностью, ее никто не стеснялся.
Я сидел на странном сооружении – массивном каменном возвышении, напоминающем одновременно саркофаг, алтарь для жертвоприношений и операционный стол. Основание было вытесано из цельного куска серого гранита, испещренного множеством царапин и выбоин. Верхняя часть, на которой я лежал, была покрыта металлической пластиной – не холодной, а теплой, почти горячей.
Присмотревшись внимательнее, я различил на поверхности выгравированные линии. Они образовывали сложнейший геометрический узор – переплетение кругов, треугольников, спиралей и символов, которые я не мог прочесть. Узор был настолько сложным, что при попытке проследить одну линию взглядом, она терялась в хитросплетении других. И в самом центре этого безумного лабиринта линий, прямо в центре пластины, красовались знакомые буквы – C.R.O.P. Те самые, что преследовали меня с первых дней в этом мире.
Осторожно спустив ноги с каменного ложа, я ощутил под босыми ступнями холодный пол. Камень был отполирован до зеркального блеска, и в нем смутно отражался мой силуэт. Встать оказалось сложнее, чем я думал – ноги подгибались, как у новорожденного жеребенка. Пришлось опереться о край стола, пока мир не перестал кружиться.
Помещение, в котором я находился, было небольшим – метров пять на семь, не больше, с низким потолком. Стены были сложены из серых каменных блоков без единого украшения, если не считать многочисленных стеллажей, тянущихся от пола до самого свода. Полки буквально ломились от разнообразных предметов.
Книги занимали их большую часть – сотни томов в потертых кожаных переплетах, некоторые настолько древние, что кожа потрескалась и осыпалась. На корешках золотым тиснением были выбиты названия на языке, в котором угадывалась земная латиница.
Между книгами теснились стеклянные склянки всевозможных форм и размеров – круглые колбы, длинные пробирки, причудливо изогнутые сосуды, напоминающие алхимические реторты из средневековых гравюр. Жидкости в них были всех цветов радуги – ярко-красные, как свежая кровь, зеленые, как весенняя трава, черные, как ночь без звезд.
Верхние полки занимали деревянные ящики и шкатулки разных размеров. Одни были простыми, грубо сколоченными ящиками, другие – произведениями искусства с инкрустацией из перламутра и драгоценных камней.
Свитки пергамента лежали свернутыми в тугие рулоны, перевязанные выцветшими лентами. Некоторые были настолько старыми, что пергамент пожелтел и превратился в тонкую, рваную бахрому. Торцах свитков были украшены восковыми печатями с непонятными символами.
Воздух в комнате казался терпким от смешения запахов – старая бумага, пыль, травы, химические реагенты, воск, металл и что-то еще, неуловимо острое, кружащее голову.
В углу стоял массивный письменный стол из темного дерева, заваленный таким количеством предметов, что столешницу было почти не видно. Книги громоздились неустойчивыми башнями, грозящими обрушиться при малейшем толчке. Исписанные листы бумаги покрывали столешницу – аккуратными стопками и хаотичными кучами, некоторые скомканы и отброшены в угол. Перья для письма торчали из чернильниц, как стрелы из колчана.
Над столом висела масляная лампа необычной конструкции. Вместо простого фитиля в ней горел какой-то кристалл, излучающий ровный желтоватый свет без дыма и копоти. Свет был теплым, мерцающим, и при его колебании тени на стенах принимали причудливые формы.