Дамы воззрились на нее полными ужаса глазами, словно такая мысль никогда не приходила им в голову. «Ясно, – подумала она, – слухи слухами, а в такое вы и сами не верите». Об оборотнях не слышали со времен Святого Владимира и давно успели оставить все рассказы о них в древних летописях. Но Евгения привыкла обращать внимание на все, даже самое невероятное.

– Если этот непримкнувший такой… неприятный, почему его слову все слепо верят? – спросила она, вглядываясь в лица женщин.

Губы у тех сразу поджались, а глаза забегали по сторонам.

– Ну как же, госпожа, – спустя несколько мгновений тишины все-таки ответила полная дама. – Одарен он способностями побольше прочих. И воду заговорить может, и даже вулканы утихомирить. И… целительство у него неплохо выходит. Хотя у нас тут он нечасто бывает, но приходится терпеть, – и она мученически вздохнула, будто ей насильно навязывали общество непримкнувшего.

Разговор сошел на нет, и Евгения поняла, что больше ничего полезного выведать не сможет. Она осмотрела зал, прислушалась к жужжанию голосов и ощутила, как постепенно к ней подкрадывается скука. Здесь ей больше делать нечего. Ни в трапезной, ни в самом городе. Ключи – вот где начнется основная работа.

Впрочем, уйти быстрее прочих девушке так и не удалось. Белоусов, заметив ее на полпути к выходу, поспешил перехватить знатную гостью и на пару с губернатором уговорить на небольшую прогулку по городу. Все-таки когда ей еще доведется побывать в Петропавловском Порту!

На улицах властвовал зверский холод. Евгения поднимала воротник повыше и прятала руки в рукава шинели. С бухты летел ледяной ветер, под ногами хрустел снег, а небо было ясно-голубым и слепящим.

Петропавловский Порт был городом маленьким. Все здесь друг друга знали, а на чужаков посматривали с недоверием. По укрытым снегом холмам были разбросаны крепкие домишки, все сплошь деревянные, и только в самом центре высилось каменное здание Магистрата.

Светская жизнь в городе бурлила не хуже, чем в Петербурге. Для нужд литературно-музыкально-драматического общества в городе выстроили отдельное здание – деревянный особнячок с милыми подобиями башенок по обе стороны от центрального корпуса. Губернатор долго и с удовольствием рассказывал о спектаклях, которые сюда приходили смотреть всем городом, и о благотворительных вечерах, которых здесь проводилось едва ли не больше, чем в крупных городах империи. Деньги с таких вечеров шли на содержание интерната при городском училище, на обучение его выпускников во Владивостокской гимназии и на различные нужды жителей.

Жизнь не останавливалась даже в крепкие морозы. Посреди города на гладком, словно начищенный паркет, льду Култучного озера устраивали каток, а на белых просторах за домами – соревнования на снежных упряжках.

Со всей красочностью губернатор и Белоусов на два голоса расхваливали местные празднества и сытные застолья, которые проводились здесь с неожиданной регулярностью. Евгения слушала с улыбкой. Она вдруг с особой ясностью почувствовала, каким отдаленным был этот сектор. Словно расположился на самом краю земли. Здесь царствовали свои духи и свои истории, и местные словно бы и не знали, что являются частью огромной империи. Острая нехватка продовольствия, затронувшая многие сектора из-за продолжительной войны с Германией, словно бы на них и не отразилась. Есть хлеб или нет – они и без того его практически здесь не видят. А море все так же в достатке дарует им рыбу, лес – оленей, пушнину да целебные ягоды. Они давно научились уживаться с духами, и остальные сектора им словно вовсе и не были нужны.

Пароход все так же оставался в порту. Скованный со всех боков льдинами, он замер в воде призрачным силуэтом, который из-за мерцающих в воде солнечных лучей будто то появлялся, то исчезал из виду. Прибытие пароходов здесь было настоящим праздником – он всегда привозил свежие новости и почту, да и просто напоминал жителям о том, что там, за горами и Тихим океаном, есть еще какая-то жизнь.

Но все эти истории и пейзажи меркли, как только глаза устремлялись за холмы и встречались с заснеженными вершинами вулканов. Их было три – Авачинский, Корякский и Козельский. Свои, домашние вулканы, как ласково называли их местные. Кто из них кто, Евгения так и не смогла понять, да и не старалась. Когда смотришь на вулкан, все остальные мысли будто растворяются.

Их можно было увидеть из любой точки города. Они вздымались к небу ребристыми склонами, огромные и величественные, будто сами духи оделись в камень и встали на защиту этих одиноких земель. С вершины одного из них тоненько поднимался белый дым – всего лишь пар от легкого дыхания уснувшего великана. Авачинский и Корякский вулканы были действующими, но в последнее время не беспокоили петропавловцев. Они тихо и мирно почивали, позволяя яркому солнцу румянить свои заснеженные бока.

– Мы успеем съездить к ним? – с любопытством спросила Евгения.

– Э, не получится, госпожа, – покачал головой Белоусов. – Если вы собрались ехать в Ключи, то лучше время не тратить.

Девушка кивнула, ощутив легкий укол сожаления. Все-таки не каждый день выдается шанс посмотреть на вулканы. Мужчина, будто угадав ее мысли, усмехнулся:

– Насмотритесь еще, госпожа. Вы ж к Ключевской едете… Глядишь, еще надоест!

Надоесть они могли, конечно, с трудом, но в том, что станут ее головной болью, Евгения не сомневалась. По крайней мере один, запрятавший в своих снегах мертвеца.

До самого вечера ее водили то туда, то сюда, с упоением рассказывая о жизни города и отчего-то особенно делая акцент на устроенном порядке местного управления, словно она была государственным ревизором, а не теневым жандармом. Императора при ней поминали добрым словом, но все же она заметила, как часто и губернатор, и его помощники, и сам Белоусов говорят о пожертвованиях и помощи Магистрата. Словно бы у того существовала своя, а не императорская казна! Мысль эта вселила в девушку неясную тревогу и на время испортила настроение. События 1905 года оставили за собой слишком ощутимый след, и Евгении порой казалось, что тень тех дней преследует империю до сих пор. И в последние годы все чаще. Но задумываться об этом не хотелось. Тем более когда следовало сосредоточиться на деле.

Остаться в одиночестве ей удалось только к вечеру. Вещи, коих было немного, были снова уложены в саквояж, и на рассвете ее ожидала долгая и непростая дорога. Через леса и тундру, к самому центру Камчатского полуострова.

Глава 3

Петропавловский Порт, Камчатский сектор,

6 февраля 1917 года

Никаких мало-мальски приличных дорог, как и железнодорожного полотна, на Камчатке, разумеется, не было. Из Петербурга на полуостров поглядывали с жадностью, облизываясь при мысли о богатом рыбном промысле и со слезами подсчитывая утекающие возможные заработки. Один промышленник за другим приносили ко двору свои подробные отчеты и настоятельные просьбы начать застройку дороги, но императорского одобрения так и не получили. Далеко, дорого, географически сложно, да и не до этого стало, когда приходится пускать все силы на участие в войне.

А потому, когда Евгению привели к галдящей в иступленном азарте псарне, она нисколько не удивилась. Солнце в это утро заливало город, белый снег переливался на свету и мягко хрустел под ногами. Мороз жег щеки и нос, слезил глаза, и даже дышать становилось трудно. С бухты долетали порывы ледяного ветра – и даже фланелевое белье, шерстяные панталоны и застегнутая под горло шинель не спасали от холода.

На псарне – вытянутой деревянной постройке – стояли визг и взбудораженный лай. Собаки будто чувствовали, что некоторых из них собираются отправить в дорогу.

– Рвутся, как бешеные! – со смешком крикнул Белоусов, решивший самолично проводить девушку. – Наши лайки – они таки-ие, – довольно протянул он, – терпеть не могут сидеть без дела. И несутся потом так, словно сами бесы за ними гонятся! Вы их, госпожа, не пугайтесь. Псины они добрые, только сумасбродные слегка.

Евгения молча кивнула, в такой мороз лишний раз шевелить губами не хотелось. Она искоса глянула на худощавого мужчину рядом с ней – попутчика, которому тоже понадобилось отправиться в Ключи. Это был тот самый вулканолог, которого девушка заприметила еще на празднестве. Его очки казались вмерзшими в лицо, он совсем не шевелился, и только глаза его весело поблескивали за толстыми линзами.

Лай зазвенел громче, откуда-то с задней части псарни мужики вывезли двое узких деревянных нарт. Длинные их полозья впереди упирались в плавную дугу и тянулись дальше, за спинку и рулевую рейку, оставляя место для погонщика наподобие коротких лыж. Выложены нарты были белым мехом, но Евгения была уверена: через пару часов все равно околеешь.

– Полетите на них легко! – воскликнул Белоусов. – Собачки сильные, наученные, дорожку протопчут, не завязнут. А над нартами Магистрат немного поколдовал. Будут скользить по любому снегу, не провалятся нигде. Это они нам подарок сделали на прошлый Новый год.

Девушка фыркнула в натянутый до носа шарф. Разумеется, сделали! «Магия должна идти в народ!» – говорили они всегда, да только редко когда действительно могли помочь чем-то в хозяйстве. Сила их развивалась весьма посредственно, даже иногда, казалось, меркла с годами. С духами они еще справлялись вполне сносно, но вот для бытовых дел никуда не годились. Так, по мелочи, отчего каждое свое новое достижение чествовали с небывалым размахом. И разумеется, отправляли его в народ. По крайней мере, то, что считали нужным…

За нартами из псарни стали выводить собак. Здоровые, как волки, они скакали и визжали от возбуждения, то и дело порыкивая друг на друга и норовя укусить собрата за мохнатый бок. Окрас их был небросок: черно-белый, рыжеватый и серый, но вот голубые глаза горели ярко и светились острым умом. Евгения даже немного поежилась под этим пронзительным взглядом, который подходит больше духу, чем ездовой собаке. В воздухе густо запахло псиной и сеном, и одного за другим животных стали цеплять в упряжку. Их нетерпение заражало. Хотелось поскорее сесть в нарты и рвануть вперед.

Шум стоял неимоверный. Собаки лаяли, каюры покрикивали на них и громко переговаривались между собой. Поэтому Белоусову пришлось кричать Евгении едва ли не в самое ухо:

– Весь провиант разделили на обе нарты. По пути еще будет несколько сторожек и поселков, так что не пропадете. А за упряжки не волнуйтесь, наши погонщики знают свое дело!

Когда вожаков – самых здоровых и крепких собак – подцепили к упряжкам, Евгения забралась в нарты. Белоусов услужливо накрыл ее мехами и прокричал пожелания доброго пути.

– Еще свидимся! – крикнул он, но голос его отчего-то дрогнул.

«Уж не думает ли, что обратно я не вернусь? – с неожиданным для себя весельем подумала девушка. – Плохо он знает теневиков. Я вернусь хоть с того света!»

Каюр вскочил на полозья позади нее и едва только успел выкрикнуть команду, как собаки тут же сорвались с места, натянув упряжку тугой струной. Они и впрямь помчались так, словно в них вселились ветровые духи, так что у Евгении даже дыхание сперло и пришлось уцепиться за бортики.

– Держитесь крепче! – крикнул погонщик у нее за спиной. – Если свалимся, упряжку уже не догоним. Полчаса они так и будут нестись без передышки, потом подустанут. Сейчас мы их не остановим.

Девушка ухватилась покрепче и нервно сглотнула. Вот уж чего точно не хотелось, так это оказаться брошенной посреди бесконечных снегов.

За спиной быстро удалялись заснеженные пригорки Петропавловского Порта, подернутое льдом море и три застывших вулкана, но Евгения не посмела обернуться. Лучше не глядеть назад, когда впереди неизвестность.