Флорентийский дублет. Сфумато (страница 4)
– Этот коктейль называется «Сазерак», – послышался голос из правого угла каюты, где располагалась большая чугунная барабанная печь. – Поверх льда наливают ржаной виски, добавляют немного биттера «Пишо» и «Ангостура», чайную ложку абсента и цедру лимона. Я научился готовить этот напиток, когда проводил лето за границей – в Тоскане и на Лазурном Берегу. Будете, Глишич?
Его Величество Милан Первый Обренович взял бокал с подноса, который принес официант, и поднял его, будто произнося тост. Король был одет в повседневный пиджак из тонкого шелка, простую белую рубашку и узкие полосатые брюки. Без ленты и ордена, которые он обычно носил перед подданными. Выражение лица Милана – как показалось Глишичу, состарившемуся преждевременно для тридцатипятилетнего человека, – было мрачным и немного усталым.
Глишич неуверенно кашлянул и слегка поклонился.
– Ваше Величество, я… нет. Я не из тех, кто пьет заморские напитки, – я человек простой, так что… Сойдет и домашнее вино.
Подошел официант, Глишич снял пальто и отдал его вместе с мокрой шляпой и перчатками.
– Вы слышали нашего гостя, молодой человек, – обратился к официанту Милан. – Налейте домашнюю настойку для господина Глишича. И можно накрывать ужин.
Шустрый парень повесил вещи гостя за барной стойкой, поклонился и приступил к выполнению приказа.
Милан сделал глоток коктейля, подошел к единственному накрытому столу с приборами на двоих и фарфоровым сервизом с серебряным гербом королевского дома Обреновичей и непринужденно расположился там, накручивая усы.
– Садитесь, Глишич, садитесь. Не будем тратить время на формальности. Как вы заметили, наша аудиенция… особого рода.
Глишич осознал холод снаружи только сейчас, когда почувствовал жар на коже рук, лица и шеи. Он вздрогнул, шагнул вперед и отодвинул стул от стола, чтобы сесть напротив короля.
– Знаю, что погода непростая, час поздний, зима и все такое… Но поверьте, у меня есть веская причина для такого спектакля. Надеюсь, вы быстро согреетесь, если не от домашней настойки, то от этой печки, которую моряки разожгли для обогрева каюты. Корабельная паровая система отопления оказалась недостаточной для наших морозов и ветров, как бы Джайя ни гордился «Делиградом». Но что поделать – лучшего корабля, чем он, у нас нет.
За столом Глишич почувствовал такую волну жара от печки, что она легко могла заставить человека задремать.
– Как ваша работа? Готовите новую пьесу для нашей преданной аудитории? Или, может быть, новый перевод? Признаюсь, я с большим удовольствием прочитал «Сердце-обличитель», которое вы перевели, но меня беспокоит один вопрос… – Милан на мгновение замолчал, увидев, что Глишич вопросительно поднял брови. – Почему вы использовали имя Идгар Пу, когда я точно знаю, что соотечественники писателя называют его Эдгар По?
Глишич побледнел и вздрогнул.
– Я… Ваше Величество, вы пригласили меня сюда, чтобы обсудить перевод американских имен на наш язык?
Милан усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли веселья.
– Нет, мой дорогой Глишич, конечно нет. – Король сделал еще один глоток «Сазерака». – Я спросил об этом, чтобы убить время, пока нас не обслужат и не оставят наедине.
Как раз в этот момент официант появился у двери за стойкой, которая, должно быть, вела на камбуз корабля, и подтолкнул перед собой тележку с посудой. Пока он наливал королю и его гостю жирный утиный суп, исходящий паром, из супницы с кобальтовыми украшениями, и предлагал тарелки со стейками, овощами и теплым соусом, Глишич осмелел и обратился к королю:
– При всем уважении, Ваше Величество… Вы знаете, сколько я за последние годы перевел на сербский язык: с русского – Толстого, Гончарова, Гоголя, с французского – Бальзака, Верна и Мериме, с английского – Твена и По… И я прекрасно знаю, как англичане и американцы произносят его фамилию, но редактор «Виделя» Еротие Протич был непреклонен. Он где-то слышал – ошибочно, конечно, – что кто-то так публиковал рассказы По, и проигнорировал мои возражения…
– Хорошо, Глишич, – улыбнулся король. – Не оправдывайтесь, особенно передо мной. Мне пришлось выучить сербский язык в молодости только после того, как во мне признали наследника великого князя Михаила. Причем при дворе кузины мне приходилось общаться преимущественно на валахском и французском, а на сербском языке я мог говорить только, ну… с матерью.
Глишич нервно пригубил напиток, почувствовал, как алкоголь обжег горло, но не остановился и допил настойку до конца. Официант тем временем закончил расставлять тарелки с едой, наполнил два бокала красным вином и поставил бутылку на тумбочку рядом.
– Кстати, Глишич, – Милан повязал шею дорогой красной дамасской салфеткой, прежде чем приступить к супу, – ваше дело о разводе разрешилось? Решение вынесено? Вы удовлетворены? А ведь, если бы судьба захотела иначе и мы могли бы отмотать время назад, ты мог бы стать моим родственником, да?
Рука Глишича на мгновение замерла с ложкой на полпути ко рту. Но он все же проглотил клецку и опустил ложку обратно в тарелку.
– Хотя, конечно же, нет. – Милан снова улыбнулся. – Лепша Стефанович была замечательным… другом. Но она знала, что не может рассчитывать на брак с королем. Никак. И учитывая, как Фауста разрушила мою жизнь – так же, как сестра Лепши разрушила твою, Глишич, – мы с тобой, можно сказать, больше, чем родственники. Мы братья. Братья по мужской боли.
Фауста – это королева Наталья, насколько было известно Глишичу из личного словаря Милана, о котором многие были наслышаны. Оттуда же он знал, что император Франц Иосиф был «дядей Николой», радикалы – «фотографами», пресса – «кухней», а Белград – «Чикаго».
Король кивнул официанту и коротко махнул рукой.
– Вы свободны, молодой человек. Если что-нибудь понадобится, я позову.
– Понял, Ваше Величество. – Официант скрылся за дверью, плотно закрыв ее за собой.
– Мы, мужчины, прокляты, Глишич, прокляты идти по дороге плотского желания, от которого теряем голову. – Милан задумчиво посмотрел на собеседника. – Наша с вами судьба – несчастливый брак. Но мне в разы сложнее, потому что расторжение моего брака имеет серьезные последствия для народа и государства.