Заключительные кадры фильма – съемка в реабилитационном центре, где мы с Серен играем в моих Сильванианов. Вокруг нас, там и тут, коробки, перевязанные лентами с огромными бантами. Я лежу в постели и смотрю, как она ходит игрушечными фигурками по моему животу и рассказывает мне сказку про мышей. Меня вдруг будто молнией озаряет, что ведь, кроме нее, у меня никого не осталось на всем белом свете – никого, кто знал бы меня настоящую. И хотя теперь она меня презирает, я все равно ужасно по ней скучаю.

Прайори-Гарденз тоже стал детонатором – в моей судьбе. Если бы не он, не заболела бы мама. Если бы не он, не сдался бы папа. Если бы не он, я бы не оставалась эмоционально глуха ко всему, кроме смерти. Я ничего не чувствую, если не убиваю. А когда убиваю – чувствую всё.

Нам подбросили еще одну записку. На этот раз я успела заметить человека, который ее принес и теперь размашистыми шагами удалялся по набережной: крупный мужчина в синих джинсах и кофте с капюшоном. Ни одного нового слова – все точно так же: «Другому не стоит хеллоу» и номер.

– Иди на хрен! – закричала я в щель для писем, смяла бумажку и прошаркала обратно в гостиную. По одному из центральных каналов начался Гордон Рамзи: он консультировал плачущего повара, который потерял все свои микроволновки.

Вернулся Джим: риелтор говорит, что квартирой Крейга заинтересовались две пары. Судебно-медицинская экспертиза закончена, так что Джим выставил квартиру на продажу, чтобы начать выплачивать гонорары адвокатам. Одна из пар ждет ребенка. Я представляю, как они ходят по квартире, взявшись за руки, заглядывают в наши гардеробы и говорят о том, какой «приятный вид с балкона». Заглядывают в кухонные шкафчики, которые у меня на глазах Крейг мастерил своими руками той осенью, когда мы познакомились. Мы тогда забрали из приюта Дзынь – маленький теплый клубок карамельного мороженого, который лизнул меня в щеку и перестал дрожать, как только я взяла ее на руки. Сейчас мне только таким способом удается отобрать Дзынь у Джима.

Суббота, 28 июля

11 недель и 6 дней

1. Кафе, в которых тосты или кексы заранее намазывают маслом.

2. Тип, который продолжает кидать нам в щель для писем непонятные записки.

3. Ведущие прогноза погоды, которые стоят среди такого урагана, что кажется, он в состоянии выдуть у человека из глаз катаракту, и говорят: «Ветер сегодня такой силы, что даже не верится».

Библия моя, похоже, не в состоянии дать толковый совет, как не чувствовать себя такой разбитой – ну, если не считать фразочек вроде «Посвяти все помыслы Господу Богу» или «Длань Господня подымет тебя, если будешь верить». А вообще неплохое чтиво. С Далилой они, конечно, намудрили: клинический случай.

Пришло сообщение от Марни: «Как насчет похода по магазинам за беременными шмотками? Я могу быть шофером! Марни x».

Я по-прежнему злилась, что она так долго мне не писала, но она предлагала меня подвезти, поэтому – дареные кони и все такое.

По дороге туда были ужасные пробки, но Марни пребывала в отличном настроении, и, когда есть о чем поболтать, часы, проведенные в машине, вообще не ощущаются. Мы рассказывали друг другу о своих семьях и о том, как все наши родители умерли, как я почти не разговариваю с Серен, которая живет в Сиэтле, а Марни почти не разговаривает со своим братом Сандро, который живет в Италии и ведет там художественные курсы для взрослых.

– Из-за чего вы с ним не разговариваете? – спросила я.

– Ну знаешь, как бывает: мы вырастаем и все больше друг от друга отдаляемся… – сказала она и в подробности вдаваться не стала. – А у вас с Серен разве не так?

– Нет, Серен говорит, что я психопатка, как и наш отец.

Марни оторвала взгляд от дороги.

– Ты правда психопатка?

Я пожала плечами.

– Немножко.

Она рассмеялась. Видимо, решила, что я шучу, не знаю. Мы поиграли в буквы на номерах машин, а еще у нее в бардачке обнаружились мармеладные бутылочки и кислые вишневые леденцы, а в плейере – Бейонсе, так что я была на седьмом небе.

– Тим не любит, когда я ем сладости дома, – сказала она и тут же прикусила губу, будто пожалела, что проговорилась. – Он подсадил меня на чернику, и теперь я ем ее вместо конфет. Черника – это невероятно полезно.

– Да, мне Элейн прочитала лекцию о пользе черники. Она мне готовит такие, знаешь, мерзкие батончики из черники, чтобы я ими перебивалась, когда проголодаюсь. На вкус точь-в-точь использованный чайный пакетик вперемешку с ногами. А почему Тим не разрешает тебе есть сладкое?

– Боится диабета и всего такого.

Из колонок зазвучала Halo, и, к моей огромной радости, Марни выкрутила громкость на максимум.

– Это моя любимая! – сказала она.

– Моя тоже, – соврала я. Вообще-то моей любимой была 6 Inch из альбома Lemonade, но мне не хотелось нарушать красоту момента.

Скоро мы уже пели. Ничуть не стесняясь. Замахивались даже на самые высокие ноты. Это было так легко, так естественно. Как будто мы дружим уже много лет. А все благодаря Королеве Би^[16]. Мы пропели всю песню до конца…

И тут у нее зазвонил телефон.

Он звонил дважды, оба раза это был Тим: сначала спросил, где она и с кем (мне пришлось сказать: «Привет»), а потом – есть ли у них дома порошок от муравьев. Большую часть времени говорила Марни, и я заметила, что она постоянно спрашивает одобрения. «На ужин котлеты по-киевски, ничего?» и «Я вернусь около шести, ничего?» Его голос показался мне похожим на дедушкин.

– Мой дедушка тоже всегда контролировал бабушку, – сказала я, когда она закончила разговор.

– Нет-нет, дело не в этом, – возразила Марни, впервые за все время не улыбнувшись и не хихикнув в конце фразы. – Просто он обо мне беспокоится, особенно сейчас.

– Бабушка винила меня в дедушкиной смерти. Она говорила, что это я его убила.

Марни быстро оглянулась и включила поворотник, чтобы съехать с трассы. Мы остановились перед светофором.

– Почему она так говорила?

– Потому что это произошло у меня на глазах. Он пошел купаться, и у него случился сердечный приступ. Он любил плавать в реке. Я сидела на берегу, смотрела на него и ничего не делала. Он утонул.

– О господи, – сказала она; как раз зажегся зеленый. – Сколько тебе было?

– Одиннадцать.

– Ну конечно ты не могла ничего сделать, ты была совсем маленькая. Это ужасно, когда взрослый человек возлагает такую ответственность на ребенка.

– Наверное. Она меня в то лето еще и с мистером Блобби^[17] познакомила. Настоящей садисткой была моя бабуля.

Она не засмеялась – только похлопала меня по коленке. И я решила, что расскажу ей. Слова были заряжены и готовы вылететь наружу: я приготовилась рассказать ей о том, что в то утро я видела, как дедушка ударил Серен за то, что она не принесла из курятника яйца, и что мне захотелось его убить. Столкнуть его с лестницы или в цементный раствор или обрушить топор ему на затылок, пока он укладывает дрова в поленницу. Но я так и не сказала этого Марни. Не сказала, что наблюдать за тем, как дед тонет, было для меня исключительным наслаждением. Я оставила это при себе, потому что Марни похлопала меня по коленке и, видимо, для нее действительно было важно, что я ни в чем не виновата. Мне понравилось это ощущение. Не хотелось, чтобы оно заканчивалось.

В торговом центре было море людей, и у меня, в отличие от Марни, которой доставляло удовольствие шататься по магазинам и примерять вещи, во всем организме не имелось ни одного малюсенького атома, которому было бы какое-то дело до одежды для беременных. Марни себе так ничего и не купила – даже из тех вещей, которые ей очень понравились. Платья, охарактеризованные ею как «убийственные» или «шикарные», она прикладывала к себе и тут же возвращала обратно на вешалки. Когда я ей на это указала, она ответила:

– А, да я все равно наверняка не буду их носить. Деньги на ветер.

– Он тебе, наверное, раз в неделю выдает фиксированную сумму, да?

– Нет, – сказала она. – У меня свои деньги.

– Дедушка выдавал бабушке еженедельное довольствие, но она и его никогда не тратила. Все припрятывала. Я так и не узнала почему.

На обед мы заскочили в кафе при универмаге «Джон Льюис». Я заказала блинчик с лимонным и ванильным мороженым, а Марни – салат.

– Господи, да возьми себе хоть немного углеводов, – сказала я, пока мы стояли у прилавка и смотрели, как подавальщик зачерпывает для меня шарик ванильного. – У тебя же слюнки текут!

– Мне нельзя, – сказала она и прикусила губу.

– Почему?

– Скользкая дорожка, сама знаешь!

Мы сели, и рядом с тарелкой Марни тут же оказался телефон.

– Ну, расскажи мне про своего Тима, – попросила я. – Какой он?

Ее выражение лица сразу изменилось, и голос понизился:

– Он занимается пластиковыми стеллажами, управляющий отделения на кольцевой дороге. Работать приходится допоздна, но ему нравится.

– А ты что делала до декрета?

– Работала в муниципалитете – администратором в отделе вывоза мусора. Но это только последние полгода. До этого я была танцовщицей.

– И что ты танцевала?

– Балет и чечетку. Вела уроки.

– А почему перестала?

– Ну, мы перебрались сюда из-за работы Тима, а потом я забеременела.

– Но ведь ты сможешь когда-нибудь вернуться к танцам?

– Вряд ли. В муниципалитете платят лучше. Но танцевать мне, конечно, нравилось.

Телефон рядом с ее тарелкой зазвонил.

– Извини, я быстро… Аюшки… Ага… было бы здорово… мне нравится… Да, мы все еще с Рианнон. Заехать за чем-нибудь?.. Хорошо… Целую.

Она вернула телефон на стол.

– Тим? – спросила я, жуя блин.

– Да-а, – улыбнулась она, театрально закатив глаза. – Бронирует отель на следующие выходные. Шесть лет брака – что-то вроде бэбимуна.

– Шесть лет, – проговорила я. – Это, кажется, деревянная свадьба?

– Я не знаю, – сказала она.

– Деревянная фигурка для сада или еще какое-нибудь садовое украшение?

– Он не любитель украшений. Мне от мамы досталась целая коллекция разных фарфоровых штучек, но выставлять их на видное место мне не разрешается.

– Не разрешается?

– Да ну, это всего лишь кучка балерин с отколотыми пучками. Я в них в детстве играла, как в куколки. Мама покупала мне по одной за каждый сданный экзамен.

Я по-настоящему хороша в нескольких вещах: умею защищать беззащитных, не выходить из роли нормального человека, которого можно пускать в приличное общество, и легко угадываю в людях уязвимость. Я угадываю ее так же безошибочно, как запах дерева карри в саду, полном роз. От Марни уязвимость исходила буквально волнами.

– Ты уверена, что это не Тим заставил тебя бросить танцы?

Она одновременно нахмурилась и рассмеялась.

– Да нет же, это был мой выбор. Но вообще он прав: зарплата там просто отстой. – Она погладила себя по животу. – Я ни о чем не жалею. У меня есть все, о чем только можно мечтать. Прекрасный дом, стабильная работа, и к тому же вот-вот родится здоровый малыш…

Дедушка заставил Медовый коттедж чучелами животных. Ласки, горностаи и крошечные птички, которых он сшибал с деревьев из пневматики. Бабуля их терпеть не могла. Говорила, что у них такой вид, будто они бесконечно страдают от боли. Сама она любила заварочные чайники «Каподимонте», амуров и фарфоровые розочки, но хранила все это завернутым в пузырьковую пленку в коробках, потому что «они только и делают, что бьются».

– По-моему, надо выставить твоих балерин на всеобщее обозрение, – сказала я Марни, собирая ванильную лужицу блином.

– Да ладно, ерунда, – сказала она и снова поковырялась в салате.

Я собиралась спросить, что значит «ерунда», но она пронзила вилкой латук и перескочила на другую тему:

– Так ты и после рождения ребенка планируешь жить с родителями Крейга?

Я не успела рта раскрыть, как ее телефон снова заверещал.