– Аюшки, зай… А, да, конечно, заскочу… хорошо… ага, все еще с Рианнон. О, здорово. Ага, ладно. Спасибо, мой хороший, увидимся. Я тебя люблю… Пока.

У меня брови полезли на лоб от изумления.

– Надо купить картошки. Так на чем мы там остановились?

– На том, что мы с тобой разговаривали, а тип, с которым ты спишь, позвонил тебе два раза, и оба раза – ни о чем.

Она продолжала хрустеть салатом. Мы сидели и молча смотрели, как мамаши сражаются с колясками, их дети скачут туда-сюда, старые друзья встречаются и обнимаются. За соседним столом папа обсуждал с двухлетней дочкой выбор, представленный в меню, как будто учил ее читать. Когда им принесли еду, он нарезал жареную картошку на ее тарелке и показал, как на нее следует дуть. Девочка не захотела есть сама и потребовала, чтобы он ее кормил, поэтому одной рукой он пользовался, чтобы поесть самому, а второй закладывал еду в рот ребенка.

Спустя некоторое время наш разговор возобновился, и нам снова было легко друг с другом: я рассказывала про ЖМОБЕТ и умоляла, чтобы Марни в следующий раз пошла туда со мной и защитила меня от промывания мозгов их насильственной добротой. Я стала рассказывать ей про смешные прозвища, которые всем им придумала…

И тут ее телефон зазвонил снова. Я увидела на экране: звонит Тим. Марни состроила извиняющуюся гримасу.

– Это последний раз, обещаю… Да, милый… ага, думаю, да… О, здорово, молодец… да, по-моему, это классная м…

Я выхватила телефон у нее из руки и нажала на кнопку отбоя.

Марни вспыхнула и вцепилась в телефон.

– Ты что? Зачем?!

– Ну, во-первых, затем, что это невежливо – отвечать на звонки во время разговора…

– У него перерыв на обед! В другое время он мне не сможет позвонить!

– …а во-вторых, твой муж ведет себя как невозможно унылое говнище.

Она перезвонила ему и следующие десять минут без передышки извинялась и на профессиональном уровне сносила его вонь и истерику, пока я доедала торт и допивала чай. Вернувшись за стол, она медленно выдохнула.

– Вроде ничего. Обошлось.

– Слава тебе господи, – сказала я, не переставая жевать. – А то я так волновалась.

– Рианнон, зачем ты это сделала?

– Затем, что ты делишь постель с врагом. И я решила вмешаться.

– Пожалуйста, никогда больше так не делай.

Повисло молчание.

– Эллисон, воспитательница из Прайори-Гарденз, длительное время подвергалась домашнему насилию.

– Я НЕ ПОДВЕРГАЮСЬ ДОМАШНЕМУ НАСИЛИЮ! – закричала Марни.

Несколько человек оглянулось. Она втянула плечи.

– Я и не говорю, что ты подвергаешься.

– Ты просто его не понимаешь. У меня все в порядке.

– А ты объясни мне. Попробуй – вдруг пойму?

Марни нахмурилась.

– Вообще-то это вообще не твое дело.

– Два «вообще».

– Неважно.

– Покажи мне свой телефон.

– Что?

– Покажи мне телефон.

– Нет.

Я снова выхватила трубку у нее из рук, и Марни попыталась отнять ее обратно.

– Рианнон, отдай! Сейчас же верни мой телефон!

– Люди добрые, к беременной пристают! – заорала я, и еще несколько человек оглянулось посмотреть, как я отбиваюсь от приставаний, но во всем кафе не нашлось ни одного человека, которому стало бы по-настоящему интересно. Очень типично. Беременные почти невидимы человеческому глазу.

На заставке у Марни стояло совместное селфи с Тимом. Она улыбалась, а он стоял у нее за спиной и обнимал – как будто пытался задушить. Хмм, по-арийски привлекательный, но, на мой вкус, уж слишком живой. Я заглянула в историю звонков и сообщений и, утвердившись в своих подозрениях, вернула телефон. Щеки у Марни пылали, она подхватила куртку и торопливо ее натягивала.

– Пятьдесят семь звонков. За два дня. И при этом вы с ним живете вместе.

Она на меня даже не взглянула. Перекинула ремешок сумки через плечо и выбралась из-за стола.

– Сто семьдесят шесть сообщений за неделю, – крикнула я ей вдогонку, пока она ковыляла – на максимальной возможной скорости – прочь из кафе.

Она резко обернулась.

– И что? Он обо мне заботится. Я тебе говорила!

Мы зашли на эскалатор.

– То, что вы женаты, еще не означает, что ты ему принадлежишь. Такое только в песнях дурацких панк-рокеров бывает!

– Он не твой дедушка, понятно? И не тот тип из Прайори-Гарденз. Он служил и любит, чтобы все было как следует, – и немного за меня волнуется, вот и все. Я его понимаю. Понимаю, почему он такой, и мне с ним нормально. Я его люблю. Все, разговор окончен.

– Нет, не окончен. Это он заставил тебя уйти из балета?

Она не ответила.

– Он тебя бьет?

Я пыталась придумать что-нибудь поддерживающее, что говорят женщинам в подобных ситуациях, но ничего не приходило в голову. Передо мной были лишь ее глаза – сухие, потому что она не позволяла им наполниться слезами, и я не видела иного способа помочь ей, кроме как отправиться прямиком на пластмассовую фабрику и анально изнасиловать каким-нибудь острым предметом это мерзкое чмо, больше всего напоминающее лоток для кошачьего туалета.

Марни зашагала вниз по эскалатору.

– Эй, а мне что теперь – на автобусе домой ехать? – крикнула я ей вслед.

Она дождалась меня внизу. Я спустилась и молча встала с ней рядом.

– Он меня не бьет. Честное слово. Я нужна ему. Но я больше не хочу об этом говорить, хорошо? Я тебя очень прошу, пожалуйста. – Она понизила голос до шепота. – Просто побудь сегодня моей подругой.

Почему-то слово «подруга» на меня подействовало. Я не хотела, чтобы она уходила, и не хотела, чтобы она злилась. Я хотела и дальше быть ее подругой.

– Давай куда-нибудь сходим, хочешь? Например, в музей?

– Почему в музей?

– Когда я была маленькой, мы с другом всегда ходили в музей. Давай, а?

Она взглянула на телефон, и я опомнилась:

– А, извини. Во сколько Геббельс велит возвращаться в Шталаг?

Она засмеялась – к моему удивлению.

– В шесть.

– Тонна времени! – сказала я. – Пойдем! Это недалеко.

Мы поехали по городу, больше ни разу не упоминая Того, Кого Нельзя Называть, и я провела Марни импровизированную экскурсию по Бристолю и бухте. Мы неспешно прогулялись по Парк-стрит, в шляпном магазине попримеряли шляпы, а в обувном – туфли и, наконец, дошли до моего любимого места – музея. Для начала я показала ей главные хиты – сувенирную лавку, египетские мумии, камни и самоцветы, аметист размером с мою голову и сталактит, похожий на член. Потом – чучел, собирающих пыль в своих огромных стеклянных ящиках, – Мертвый Зоопарк, как мы с Джо его называли. Запах Мертвого Зоопарка (затхлый и едкий от старости) я уловила еще издали и потянулась к нему, будто моль. Мы нашли гориллу Альфреда – пожалуй, самого прославленного уроженца Бристоля.

– Мы с Джо любили представлять себе, что мы в джунглях и все это – наши звери, – рассказывала я Марни. – По ночам мы жили в цыганском таборе, а мумии то и дело оживали, так что нам приходилось прятаться, чтобы они нас не схватили. Альфред рычал и бил себя кулаком в грудь, и тогда мумии разбегались. Вот он – Альфред. Когда приходишь сюда, с ним обязательно надо поздороваться. Такой уж в Бристоле закон.

– Здравствуйте, Альфред, – сказала Марни и помахала ему рукой. – А кто такой Джо?

– Джо Лич. В детстве он был моим лучшим другом. Но я знала его всего несколько лет. Он погиб. Попал под машину.

– О, какой ужас. Извини!

– Говорят, когда Альфред еще жил в зоопарке, он бросался в людей какашками и писал на них, когда они проходили мимо его клетки. А еще ненавидел бородатых мужчин. Я тоже не люблю бородатых. Не доверяю им.

Марни рассмеялась.

– Тим носит бороду?

Она прищурилась и ответила:

– Нет, не носит.

– Ну это я так, на всякий случай. Мы с Джо торчали здесь часами.

– Пахнет здесь странновато. И у некоторых животных такой грустный вид.

– Да, но ты посмотри на тех, которые ухмыляются! У них вид безумный!

– Это правда.

– Неужели ты не впечатлена? Меня смерть всегда завораживает.

– Меня – нет, – ответила она. – Мне от этого скорее жутковато.

Она двигалась мимо стеклянных витрин с опаской, как будто оцелот, суматранский тигр или стеклянноглазый носорог в любой момент могут выбить стекло и растерзать ее.

– Тут еще где-то есть додо, – сказала я. – Джо его больше всех любил.

– У тебя здесь такой счастливый вид, – заметила Марни.

– Да, наверное. В детстве я была счастлива. До Прайори-Гарденз. И потом, когда дружила с Джо. С Крейгом тоже. А потом – не очень.

Слова мои как будто растревожили Марни, и она всю оставшуюся прогулку о них думала. Время от времени заговаривала об этом вслух, но потом, видимо, списала все на Крейг-в-тюрьме и отца-ребенка-нет-рядом.

После сувенирного магазина (где Марни опять обратила внимание на несколько вещей, которые ей понравились, но покупать ничего не стала) мы зашли в «Рокотиллос» на другой стороне улицы, где мы с Джо Личем съедали на завтрак маленькую порцию оладий с молочным коктейлем и на слабо плевались замороженными вишнями в официантов. Мы с Марни сели на табуреты, с которых можно смотреть в окно и разглядывать улицу. Она сказала, что не голодна, но я заказала ей безумный коктейль из шоколадного брауни со взбитыми сливками и соусом из соленой карамели, как и себе, и она все допила как миленькая. Небо потемнело, и по окну зашелестели капли дождя.

Она с упоением сосала трубочку.

– М-м-м, я уже забыла вкус шоколада. Но ведь сладкое – это так вредно.

– Тим боится, что ты поправишься?

Она кивнула, по-видимому, забывшись, и пожевала кончик трубочки.

– Но вообще он просто из-за диабета переживает. Считает, что жир мне совсем ни к чему.

– Ага, тем более что жирное тело почти не чувствительно к побоям.

Марни закатила глаза, как будто знала меня уже сто лет и хотела сказать что-то вроде «ну, Ри опять в своем репертуаре».

– После рождения ребенка многое меняется. Мужчины могут… отбиться от семьи. Наверное, этого я боюсь больше всего. Я бы этого не перенесла. Мой отец изменял маме, и это разбило сердце и ей, и мне.

– Значит, если бы Тим изменил тебе, ты бы решилась от него уйти? – В голову пришла гениальная идея.

– Даже не думай! – твердо сказала Марни. – Я тебе этого не прощу.

Гениальная идея вышла обратно.

– Я бы хотела познакомиться с Тимом.

– Зачем?

Я зачерпнула ложечкой сливки из коктейля.

– Просто из дружелюбия.

– Но ведь ты не дружелюбная, – хихикнула она.

– Но с тобой-то я дружу, правильно? Разве что-то не так?

Она посмотрела в окно, но я понимала, что для нее главное было не смотреть на меня.

– Он собирается к Пин – будут угощать сыром с вином. А еще она планирует большую вечеринку с фейерверками в ноябре в честь своего дня рождения. Намечается что-то шикарное.

– О боже, – простонала я. – Надеюсь, меня она на все это приглашать не собирается.

– Конечно, собирается, – сказала Марни. – Ведь ты теперь член банды.

– О нет. Мне это нужно примерно так же, как дыра в матке.

– У Пин потрясающий дом. Они миллионеры.

– Ну я в шоке.

Я выдула вишенку в проходящую мимо официантку. Не попала.

Снаружи лило уже как из ведра. Люди проносились мимо окна с портфелями на головах и накрывшись импровизированными капюшонами из газет.

– Тогда о чем будем разговаривать? – спросила я. – Выбирай ты. Спрашивай, что хочешь. Все, о чем когда-либо хотела спросить. Прайори-Гарденз, Крейг, что угодно. Сезон охоты открыт.

Марни уставилась в окно и два раза ковырнула коктейль ложкой, прежде чем наконец спросить:

– Если сосчитать каждую падающую каплю дождя, сколько всего наберется?

– А?

Она засмеялась.