– Обожаю такие немыслимые вопросы, а ты? Когда я над таким задумываюсь, чувствую себя совсем малюсенькой в этом мире. Например, сколько времени потребуется, чтобы сосчитать все песчинки на пляже Монкс-Бей?

– По-моему, ты единственный человек в этой стране, кто при встрече не хочет спросить меня о Крейге.

– Это ведь не мое дело, правильно?

– Правильно.

– А вот еще вопрос, – сказала она, и где-то в глубине ее глаз снова вспыхнул свет. – Как понять, ты настоящий человек или просто кому-нибудь снишься?

– Это, кажется, текст песни Take That?

Сидя на скамейке перед длинной столешницей прилавка, мы обе болтали ногами, как будто снова стали маленькими девочками. Как жаль, что на самом деле этого не произошло.

Не знаю, сколько мы так просидели, но нам хватило времени, чтобы одолеть на двоих еще один безумный коктейль – на этот раз замешанный на вишневом печенье – и съесть по куску черничного пирога, а вопросы у нас все не кончались.

– Почему море соленое?

– Кто подбирает какашки за собакой-поводырем?

– Ты помнишь момент, когда перестала быть ребенком?

– Какое было самое первое слово в истории?

– Ты слышишь, как с тобой разговаривает твой ребенок?

На это я, конечно, сказала «нет». Картой «сумасшедшая» ходить пока было рано.

– Какую мудрость ты бы хотела передать своему ребенку? – спросила Марни.

– Не знаю, – сказала я. – У меня мозг напрочь очистился.

– Мне нравится «Найди свою благодать», – сказала Марни. – Я однажды услышала, как кто-то это сказал, и запомнила навсегда. Вот для тебя, например, благодать в чем?

– Не знаю. Я ее еще не встречала.

– Ты в музее сказала, что в детстве была счастливее, чем сейчас. А что, если твое счастье в детях? Вот родишь ребенка – и почувствуешь благодать? А?

– М-м-м. Жизнь полна неожиданностей. Наверняка никогда не знаешь.

– Детских неожиданностей, – улыбнулась она.

– Я сама себе до сих пор кажусь ребенком.

– Рианнон, у тебя все будет хорошо. Все наладится. Просто вдруг щелкнет – и встанет на место. И тогда ты больше не будешь сомневаться в том, кто ты такая.

Я улыбнулась со всей искренностью, на какую способно мое лицо. Насколько все было бы проще, если бы эта искренность была настоящей.

Вторник, 31 июля

12 недель и 2 дня

1. Взрослые люди, которые боятся собак. Господи, может, уже как-то возьмете себя в руки?

2. Те, кто делает всплывающую рекламу. И вообще все, что внезапно всплывает или выскакивает.

3. Вуди Аллен.

– Не понимаю, – проговорил Джим, хрустя своими неизменными цельнозерновыми хлопьями, – неужели совсем никто не бронирует?

– К сожалению, совсем, – кивнула я, напустив на себя как можно более убитый вид.

– Ну что ты, моя хорошая, не расстраивайся. Если хочешь знать, я во всем виню наше министерство туризма. Кому захочется сюда приезжать? Для детишек ничего интересного. Фуникулер уже лет тридцать не красили. Муниципалитет все выше и выше задирает цены, так что маленькие магазинчики не справляются и вынуждены закрываться, а новый досуговый центр все никак не достроят! Они нам его уже лет шесть обещают.

Заметьте: меня он не винит ну вот нисколечки. Заметьте: сам он на «Эйрбиэнби» не заходит, ничего там не проверяет. Доверие, понимаете? Полное и безграничное. Иногда Джим кажется мне просто невыносимо сексуальным – ничего не могу с собой поделать.

Я поднимаюсь обратно в свою комнату, и на лестнице у меня снова плывет перед глазами – видимо, смена высоты вызывает головокружения. Вчера по дороге к Дому с колодцем это тоже случилось. Я не меньше получаса лежала на могиле Эй Джея, пока не отпустило. Наверное, что-то с давлением. Если так пойдет и дальше, придется повсюду носить шоколадку на экстренный случай, как будто я сама себе сенбернар^[18].

Изучила соцсети Тима Прендергаста, чтобы представлять, с кем имею дело. На аватарке у него фотография откуда-то с пляжа, где он сунул лицо в стенд с отверстием на месте головы: толстяк в полосатом купальнике и в курортной шляпе с надписью: «Поцелуй меня, детка!»

Оборжаться.

Глаза у него голубые с ледяными осколками. Мне даже встречаться с ним не надо, чтобы понять, что это заплесневелый говнюк высочайшей пробы. И для человека, который объявляет себя «дикарем» и любителем дальних прогулок по холмам, он как-то уж слишком много времени тратит на преследование знаменитостей в Твиттере. Ну, вы наверняка тоже таких знаете: ставят оценку всем их книгам/фильмам/сериалам; без конца их тегают и пишут что-нибудь типа: «Видел вас сегодня на „Шоу одного“, классно!» или «Крутой фильм получился – вы все-таки большой талант! Нам так повезло, что вы у нас есть!» – а потом вымаливают у них бесплатные билеты и чтобы они где-нибудь упомянули их имя. Хуже всего – это когда ему отвечают. Он делает ставки на старую добрую логику: люди поверят во что угодно, если их похвалить. И это правда работает!

Честное слово, я не понимаю, что Марни в нем нашла.

Кстати, от нее с субботы не было вестей. Я отправила два сообщения, но она ни на одно не ответила. Может, он ее уже задушил? Я знаю, где они живут: в одном из тех новых домов на Микаэлмас-корт. Она упоминала это на встрече клуба беременных и сказала, что номер дома у них как раз такой, сколько лет они вместе, – пятнадцать.

Тип из «Плимут Стар» сегодня опять торчал на крыльце, а с ним еще несколько человек из разных желтых газет. Честно говоря, он такой аппетитный, что мне до мурашек нравится его заводить – играть роль запретного плода, ведь теперь-то я знаю, как сильно он хочет вылизать мне задницу. Мне даже стало его жаль, когда он протискивался, чтобы первым закидать меня вопросами, пока я гордо дефилировала по центральной дорожке на каблуках и в роскошном топе, как будто я на Парижской неделе моды.

– Вы пончики купили? – крикнула я ему.

– Вы что, не шутили?

– Конечно нет! – ответила я с улыбкой, проскальзывая через калитку.

Ох, мамочки, ну я сегодня была просто красотка. Уже из-за забора оглянулась на него, и он улыбнулся так, будто у нас с ним секрет.

Сухие трусы – в прошлом.

Среда, 1 августа

12 недель и 3 дня

Ездила в квартиру за оставшимися вещами, по дороге всего один раз останавливалась поблевать на обочине. В остальном – ничего примечательного.

Квартира практически пустая: барахло Крейга почти подчистую отправили на хранение. Брызги крови Эй Джея по-прежнему на месте – человеческому глазу невидимые, но на взгляд психопата прекрасно различимые. Правда, теперь они скорее коричневые, чем красные.

Миссис Уиттэкер освободила квартиру – уехала жить в Маргейт к своей сестре Бетти. Ее «больше нельзя оставлять без присмотра» – как проинформировал меня Рон-Листодуй в лифте, наматывая на локоть удлинитель.

– А кто-нибудь в ее квартиру уже вселился? – спросила я.

– Пока нет, – ответил он. – Но вчера туда приезжали из клининговой компании, так что, видимо, риелтор кого-то нашел.

– Наверное, оно и к лучшему, – сказала я, стараясь не думать о том вечере, когда пилила тело в ванне. Плод этого не любит.

Я люблю представлять папочку живым, а не разрезанным на шесть частей на полу в ванной у какой-то старухи.

Потом я купила кексы «Райс Криспи» и букет гербер и роз и отправилась домой к Лане. Я не была уверена, что она по-прежнему живет в квартире над благотворительным магазинчиком, но – о чудо! – когда я позвонила, она открыла дверь. Она хотела было захлопнуть ее прямо у меня перед носом, но я успела выставить руку и ей помешать.

– Пожалуйста, Лана, разреши мне войти. Я пришла извиниться.

Она открыла дверь пошире, и я впервые увидела, что натворила. Все ее лицо ото лба до подбородка было фиолетовым – я чуть не расхохоталась, но вовремя удержалась.

– Поразительно, что ты на меня в суд не подала, – сказала я. – Кстати, зря.

– Ну да, – сказала она. – Я просто решила, что, в общем-то, у тебя было на это право.

– Спасибо. Но все равно мне ужасно стыдно, прости меня, пожалуйста. Я купила кексы.

Она впустила меня, и я пошла за ней по узкой лестнице: эдакий дом Анны Франк, только с кучей рекламных писем и с прутиками для прижимания ковра на ступеньках.

Я прошла мимо спальни, дверь была закрыта неплотно: покрывало с кровати сброшено, тут и там валяются комки одежды – трусы, носки, уродские пижамные штаны с миньонами, халат, забытый на постели. На той самой постели, где она стонала в горячее ухо моего парня и прикусывала его мочку, пока ее вагина обхватывала его член и он снова и снова в нее входил…

– Я поставлю чайник, – сказала она, кивая на диван в гостевой зоне.

Разделочная поверхность тесной бежевой кухоньки была сплошь замусорена: десертные тарелки с застывшими лужицами масла, грязные стаканы, липкие вилки и ножи, жирные сотейники и сковородки, в которые въелась древняя яичница-болтунья.

– Как дела в «Газетт»? – спросила я, когда она принесла мне кружку чая.

На диване лежал фиолетовый флисовый плед, скомканный в форме гнезда, в котором она смотрела «Выгодную покупку». Я села в кресло.

– Меня отстранили от дел, но пока продолжают платить, – сказала она, усаживаясь и заворачиваясь в плед. – Уже нашли мне замену.

– Я знаю, каково это, – отозвалась я.

– Кэти Дракер? – спросила Лана. – Ага, она удобная, подстроится под кого надо. Ты знаешь, что Лайнус вернулся после своей глазной операции? Тут надолго заболевать нельзя – сразу кто-нибудь захватит твое место! Ты сама-то думаешь возвращаться?

– Да нет, вряд ли. Без них такая свобода на душе.

– А я скучаю, – сказала она.

– Ну что, будем говорить о слоне в комнате или предоставим ему тихо обосраться в уголочке?

Лана сделала глубокий вдох и поставила кружку на стол.

– Я не могу поверить в то, что Крейг на такое способен.

– А я уже ни в чем не уверена, – сказала я, тоже опуская кружку. – Не хочу в это верить, но улики, Лана.

– Но ведь как минимум в Новый год он точно был со мной.

– Всю ночь?

– Ну не всю, но…

– Где вы были – здесь?

– Да.

– И во сколько он ушел?

– После курантов – где-то в четверть первого?

– Полицейские говорили, что Дэниела Уэллса убили между полуночью и четырьмя утра. Я не слышала, как Крейг вернулся.

– А как же два других убийства?

– Он говорил, что двенадцатого февраля ходил с друзьями в паб. Гевина Уайта убили в парке около десяти вечера. Ребята говорят, что примерно в это время он выскакивал на улицу покурить. Я просто хочу сказать, что вероятность существует.

– О боже. Ну а женщина в каменоломне! Ведь это точно был не он, правда?

– Я не знаю. Там все было в его следах.

– Но он тогда был в Лондоне и просто не мог ее убить!

– Я в таком же шоке, как и ты, – сказала я, поймав в стеклянном шкафчике отражение собственного лживого лица. – Я знаю только одно: я боюсь. Боюсь, что, если его выпустят, он придет за мной – потому что я не предоставила ему алиби. Когда я сказала, что не буду ради него лгать, он стал немножко как тот тип в «Лице со шрамом».

– Меня он тоже просил.

– Ну вот видишь, – сказала я.

– Но на Новый год я действительно была с ним. Какое-то время.

– Лана, просто доверься собственной совести. Я должна думать о ребенке. Что, если его выпустят – и он причинит нам вред?

– Не говори так.

– Если тебе дорога жизнь, держись от него подальше.

– Я его уже несколько недель не видела. Да я бы и не стала с ним встречаться, теперь уж точно.

– Но ты все равно собираешься предоставить ему алиби на новогоднюю ночь?

– Это не алиби, это правда.

– Ты была с ним до того момента, как он убил этого человека и отрезал ему член. Интересно, что об этом подумает полиция?

Она заломила руки.

– Но не могу же я врать полиции.