Направляюсь в главный офис. На первый взгляд все по-старому. Те же лица, те же стрижки. Та же тарелка с кексами на шкафу с папками. Те же звуки: бз-з-з, хлоп, вж-ж-ж – и аромат крепкого кофе и свежих газет.

Буэ, кофе. То, что раньше было моим героином, теперь вызывает отвращение. Плод-Фюрер не любит кофе.

Я пока не плод. До следующей недели я эмбрион. М-м-м, пончики.

Бессмысленный плевок по имени Лайнус висит на телефоне, откинувшись в кресле и ковыряя проплешину дорогущим «монбланом» с золотым пером. Помощники редакторов сурикатами выглядывают из-за мониторов, пялятся на меня. Билл Яйцетряс ест сэндвич размером с дом, появляется почтальон с опустевшей сумкой, фотограф Джонни получает от Пола список задач. Клавдия Галпер, тетя Эй Джея, тоже говорит по телефону, но все же удостаивает меня супербеглым взглядом.

Ты хочешь сказать, тетя моего папы? Тетечка Клавочка! Э-эй! Она его убила, тетечка Клавочка! Спасите-помогите!

В общем, все по-старому.

Но тут я шагаю к своему столу.

А на моем стуле сидит какой-то болванчик лет пяти от роду в короткой юбке и блузке, которая выглядит так, будто раньше была занавесками в доме престарелых. Все мои вещи исчезли – степлер с блестящими наклейками чихуахуа, пенал с «Сильванианами», гномик на мониторе, которого мне купил Эй Джей, кофейные круги рядом с подставкой для кружки «Королева-мать вашу», и даже сама подставка. Наклейку «Рианнон» с моего лотка для входящих документов неаккуратно отодрали и сверху налепили новенькую – с надписью «Кэти».

Все взгляды устремлены на меня, но никто ничего не говорит.

Ручка на двери кабинета Рона дергается, и он с важным видом вываливается наружу: рожа лоснится-сияет, на ногах туфли на кубинском каблуке, штаны натянуты в паху.

– Риа-а-аннон! Ну ка-ак ты?

Я не знаю, что ответить. Стою, как мешком ударенная.

– Это Кэти Драккер, наш новый ассистент редакции. Держала оборону, пока тебя не было.

Кэти встает с моего стула и улыбается. Я улавливаю запах ее дыхания прежде, чем она раскрывает рот. «Мармайт»^[5]. Огромные желтые зубы. Я мысленно приматываю ее к стулу скотчем и выдергиваю здоровенные зубищи плоскогубцами такого размера, какого вы в жизни не видели.

– Здравствуйте, как вы? – спрашивает она.

– Нормально, – отвечаю я.

Она бросает взгляд на Рона, тот ловит аллегорический мячик и бежит с ним так быстро, как позволяют кубинские каблуки, которые производят специально для коротконогих засранцев вроде него.

– Ну, рассказывай, как у тебя дела?

– Нормально, – снова говорю я.

– Цветы от нас получила?

– Да.

– Бедняжка Рианнон, – говорит Кэти Драккер, Ути-Пути Сраккер.

– Не хочешь заскочить ко мне в кабинет поболтать? – спрашивает Рон.

Нет, я хочу заглянуть к тебе в кабинет и проверить, поместится ли в шредер за пятьсот фунтов больше пяти твоих пальцев одновременно.

Не покупайтесь на приветливый тон и дружеские словечки типа «заскочить» и «поболтать». «Заскочить» – это крестоносец в темном плаще, а «поболтать» – монстр из фильма «Чудный мальчик». Никто не собирался со мной мило и дружески беседовать, мне предстоял разговор в стиле «давай-ка-мы-открутим-тебе-голову-и-насрем-за-шиворот», который начнется с того, что «мы вынуждены вытурить тебя отсюда к чертовой бабушке», а закончится тем, что «хорошо бы ты напоследочек дала нам авторский комментарий по поводу Крейга» – ну такой, знаете, медовый пшик в бочке бурлящего говна.

Рон приглашает к себе Клавдию, потому что, когда ты начальник такой неопровержимой мощи, как пук, выпущенный в пакет, ты не в состоянии вести неприятные разговоры один на один. Клавдия подхватывает блокнот и несется к нам со своего места, попутно одарив меня сияющей улыбкой.

– Привет, душа моя, как ты?

– Я НОРМАЛЬНО, – говорю я громче и этим выманиваю еще парочку сурикатов-редакторов – их головы тоже возникают над мониторами.

И вот тут-то время проделывает такую фишку, как в «Матрице». В паленой «виттоновской» сумке, лежащей рядом с моим столом, брякает телефон Кэти – как когда-то в клипе у Бритни. Распахивается входная дверь, и в офис вплывает вонючая сука Лана Раунтри. Узкая серая юбка, ботинки на платформе, только светлыми волосами она сегодня взмахивает чуть менее выразительно, чем обычно. Женщина, которая спала с моим мужчиной и из-за которой вся эта история вообще началась. Человек-навигатор, указавший дорогу к омерзительной измене. Она не поднимает головы. У меня горло сжимается от боли.

Всё. Из-за. Нее.

Я не могу думать больше ни о чем, глядя, как она вытаскивает из принтера листы бумаги и плавно скользит в направлении отдела продаж, как будто ничего не случилось. Как будто ее жизнь ни капельки не изменилась. Меня она не замечает. Не видит, как я двигаюсь в ее сторону…

Боль в горле обжигает, и я подхожу к Лане все ближе, и ближе, и ближе…

Не.

Такая уж.

Я.

Лохушка^[6].

Я протягиваю руку, цепляюсь в волосы цвета блонд и дергаю их назад. Обдав меня волной «Хербал Эссенс», Лана падает на пол. Я не слышу, что говорю. Не знаю, кто меня от нее оттаскивает. Бью ее по лицу. Еще и еще.

Упс, опять я за свое.

Прихожу в себя уже на заднем сиденье машины, Джим пристегивает меня ремнем безопасности, гудит мотор, и через приоткрытую перегородку между пассажирским и водительским сиденьями доносятся их с Роном голоса: «Гормоны. Просто нужно время. Мы подозревали, что она еще не готова». Щелкают фотоаппараты. Кто-то выкрикивает мое имя. «Посмотри на нас, Дорогуша».

А я сижу и сковыриваю с костяшек ее запекшуюся кровь.

Пятница, 6 июля

8 недель и 5 дней

1. Люди, которые танцуют чечетку, – и без них в мире слишком много ненужного шума.

2. Люди, которые пускают передачи в эфир до шести часов вечера.

3. Все дизайнерские телешоу про людей, которые берут симпатичное заброшенное здание и превращают его в бездушный трехэтажный фитнес-центр с бассейном, инкрустированным алмазами, садом на пульте управления и всем таким. Буэ.

Джим сейчас разговаривал с Роном по телефону: Лана не подает на меня в суд. Я слушала, притаившись на лестнице. Через минуту он поднимется и перескажет мне их разговор, такой уж он человек. А я уже услышала все, что мне нужно, такая уж я молодец.

Я на первой полосе!

ПОДРУЖКА МРАЧНОГО УБИЙЦЫ УСТРАИВАЕТ ДРАКУ В РЕДАКЦИИ

Джим пытается скрыть от меня этот факт, но мы сегодня ходили в город и застряли у газетного ларька – ждали Элейн, которая зашла туда за своим любимым «Только для женщин». А снаружи у них как раз стойка с газетами.

– Пойдем, – сказал Джим, подхватывая меня под руку и уводя в сторону моря.

Вообще-то интерес публики к моей персоне я переношу куда легче, чем они оба думают, но, конечно, вынуждена делать вид, что ужасно страдаю. Все началось еще на той неделе, когда я к ним только переселилась. Тогда тема у газетчиков была такая:

ДЕВОЧКА, ПЕРЕЖИВШАЯ ПРАЙОРИ-ГАРДЕНЗ, ВЫРОСЛА И СОШЛАСЬ С МАНЬЯКОМ

Элейн запретила в доме любую прессу: не желает ничего об этом слышать. Джим не может жить без новостей, поэтому, чтобы получить свою ежедневную дозу, вынужден покупать газету и прочитывать ее в кафе на набережной. Однажды я его за этим застукала. На полосе, которую он читал, значилось:

УПРЯЧУТ НАДОЛГО: ИЗВРАЩЕННАЯ ЖЕСТОКОСТЬ УИЛКИНСА ПОТРЯСЛА БРИТАНИЮ

А ниже стояла фотография, на которой Крейга выводят из автозака с серым одеялом на голове, скрывающим лицо.

Этот заголовок мне понравился больше, чем

ДЕВУШКА МРАЧНОГО УБИЙЦЫ В РАННЕМ ДЕТСТВЕ ПЕРЕНЕСЛА НАПАДЕНИЕ… а теперь САМА ЗАЛЕТЕЛА!

В одной из газет Крейга называют «Сексуальным Злодеем Года».

Фотографы дежурят у дома почти каждое утро и трещат затворами, как стая крокодилов, напяливших куртки «Норт Фэйс».

– Эй, Прайори-Гарденз!

– Эй, детка, скажи-ка чё-нть, улыбнись-ка!

– Эй, Рианнон, вы еще не видели Крейга Уилкинса?

– Рианнон, а где остальные тела? Он вам не сказал?

– Нравится ему за решеткой?

– Рианнон, а вы знали?

– Вы ему помогали?

– Ри-Ри, каково это – жить с чудовищем?

Этот подмигивающий журналист в толпе у нашего дома есть почти всегда, и сегодня утром я заметила, что на бейдже у него написано «Плимут Стар». У него черные волосы, волевой подбородок, а улыбка до того ослепительная, что у меня всякий раз намокают трусы. Если бы мы встретились в баре, он бы уже платил мне алименты.

Должен ведь хоть один засранец это делать.

– Как вы, Рианнон? – спросил он меня.

– Хочу просто жить дальше, спасибо, – сказала я, внося с порога в дом молоко и попутно сверкнув из-под приоткрывшегося халата непрошеной ногой – со мной такое бывает.

– Это правда, что вы с Крейгом были помолвлены? – слышу я, закрывая дверь на цепочку.

В хорошие дни, когда есть настроение, я надеваю темные очки, как у Виктории Бекхэм, заслоняюсь волосами, зачесанными на косой пробор, делаю хмурое лицо (это нетрудно: из-за того что меня все время рвет, я теперь почти круглосуточно похожа на привидение) и пробираюсь сквозь толпу, разбрасывая страждущим хлебные крошки типа «Спасибо, я в порядке» и «Я ничего не знала».

Я всего лишь даю им то, чего они ждут, – и видят они лишь то, что хотят увидеть. Ну и не забывают о том, что уже было установлено: что Крейг Уилкинс умышленно и хладнокровно убил трех человек, после чего мастурбировал над их телами. Что moi – Рианнон Льюис, знаменитая свидетельница ужасной резни в детском саду в Прайори-Гарденз, произошедшей много лет назад, – не более чем его наивная подружка. Помните, как ее тогда выносили из дома, завернутую в пропитанные кровью одеяльца с кроликом Питером? Это же надо, чтобы одному человеку второй раз в жизни настолько не повезло! Немыслимая трагедия.

Когда им не удается добиться от меня комментария, они суют в почтовый ящик записки. Визитки, обрывки бумаги, и на каждом листке – просьба с ними связаться. На некоторых я даже почерк толком не могу разобрать.

Одна из записок накарябана на обрывке тетрадного листа, прочитать ее почти невозможно, но там какой-то бред вроде «Другому не стоит хеллоу» и ниже – телефонный номер. Думаю, это мог написать местный сумасшедший: иногда по дороге к военному мемориалу, куда он ходит поговорить с павшими солдатами, он разбрасывает по почтовым ящикам обличительные тирады о правительстве и о том, как они пытаются всех нас убить при помощи водопроводной воды.

Больше всего в этой газетной шумихе меня бесит то, что им интересен один только Крейг. Как он это сделал? Как он мог изнасиловать эту несчастную женщину? Каково мне было жить с таким чудовищем? Как он чувствует себя в роли парня, которого вся страна ненавидит больше, чем кого бы то ни было еще?

Ну вообще-то это не так. Его не больше всех ненавидят. Ведь еще есть педофилы. К тому же, если верить Твиттеру, на свете живет человек, какое-то время поедавший на завтрак хлопья, которые посыпáл пеплом своей девушки, – вот это куда хуже.

Я теперь не знаю, кто я. Еще вчера я жила с парнем, у нас была квартира и мы ждали ребенка, а потом я зашла в телефонную будку, три раза повернулась вокруг своей оси, и теперь я Бедняжка, Залетевшая От Серийного Убийцы; у меня даже есть в комплекте аксессуары: кольцо из белого золота 750-й пробы на безымянном пальце, кроткая улыбка, застиранная пижама с пандами из «Праймарк», жирные волосы и слегка выпирающий живот.