Джим и Элейн каждое утро гуляют вдоль моря – такой у них всегда был ритуал. Теперь они берут с собой меня и Дзынь. Мы все вместе сидим на скамейке, у каждого в одной руке стаканчик с горячим напитком, в другой – булка: у них с глазурью, а у меня с семечками. Молча прихлебываем и жуем. Здесь все очень маленькое. Маленькое и безопасное. Из Темперли на другой стороне реки городок Монкс-Бэй кажется ведерком крошечных домиков, которое опрокинул на склон холма ребенок-великан. За этой россыпью не угадывается ни плана, ни проекта: просто беспорядочная мешанина улиц, настолько узких, что по ним невозможно проехать на «фиесте» так, чтобы не разбить бокового зеркала, канатная дорога, церковь, колоритные отельчики типа «ночлег и завтрак» и коттеджи с названиями вроде «Шлюпка» или «Бригантина».

Для меня убийства – единственное, что наполняет жизнь смыслом. Так что в настоящий момент я не живу, а попросту существую. Я как белый медведь, которого я видела однажды в бристольском зоопарке. Он все ходил взад и вперед, взад и вперед по своему бетону. И кормят тебя, и холят, и лелеют, а ты все равно медленно, но верно слетаешь с катушек.

– Ну же, милая, доедай булочку, – сказала Элейн. – Тебе нужно как следует питаться. Ведь ты и протеиновые витаминки сегодня не приняла.

Я откусила кусочек. Дзынь соскочила с моих коленок. Она раньше меня догадалась, что сейчас произойдет. Меня вырвало на волнорез. Одна из чаек поспешила съесть все это, пока горячее.

Понедельник, 9 июля

9 недель и 1 день

1. Хозяин бульдога-с-гигантскими-яйцами, который прошел мимо нас по берегу, посмеялся над бриллиантовым ошейником Дзынь и обозвал ее «педиком».

2. Стоматологи – только теперь-то я беременная, и для меня это БЕСПЛАТНО, так что подавись, Майк-Насилующий-Взглядом. Фарфоровых пломб на триста фунтов, пожалуйста, да побыстрее.

3. Издатель журнала «Сделай паузу».

В жизни с Джимом и Элейн есть и отрицательные моменты, один из которых – Джимовы аденоидные симфонии в ночной тиши. Еще один – маниакальное увлечение Элейн вытиранием пыли. А кое-что в них раздражает меня без видимой причины – например, то, что они обязательно оба выходят из машины, когда приезжают на заправку. Просто не понимаю.

Но лучшее, что есть в жизни с ними, – это сад. Мы с Джимом нашли друг друга: оба просто обожаем все зеленое и дикое. В квартире у меня были только цветы на подоконнике и один горшок с пряными травами (все это уже погибло), а здесь у них большие клумбы в деревянных ящиках, шпалерные яблони вдоль забора, японские клены, цветущий кизил, крупные белые розы, похожие на девчачьи блузки и с небесным ароматом, тюльпаны в форме мороженого и крошечные разбитые сердца. Я все, наверное, и не упомню: георгины, камелии, кроваво-красные рододендроны, декоративный лук, юкки, настурции, серебристая кошачья мята, ромашковые астры, темно-синий дельфиниум. Маленькая грядка с чабрецом, розмарином и мягкими листьями шалфея, которыми я снова и снова вожу себе по губам…

Вот черт, ведь Офелия в «Гамлете» делала то же самое, да? Перечисляла названия растений? А я же вам говорила, что схожу с ума.

Джим всегда найдет, чем заняться в саду: вечно что-нибудь срезает, подстригает или просто поглаживает листики, как будто впрыскивает себе лекарство. Он говорит, что не смог бы жить нигде, кроме Англии, потому что только здесь такой климат и такие цветы, хотя однажды он все-таки заикнулся, что любопытно было бы побывать в одном месте в Калифорнии, называется «равнина Карризо». Он прочел об этом в «Дейли Мейл».

– «Суперцветение», – с горящими глазами рассказывал он. – Вот бы взглянуть своими глазами! Пустыня вся раскрашивается полевыми цветами – фиолетовыми, розовыми, желтыми, – но только на один месяц или вроде того, а потом все опять исчезает. Это бывает, когда над пустыней проливается много дождей, и зрелище, говорят, просто невообразимое. О, Рианнон, какие цвета!

Я мало видела в жизни людей, которые относились бы с любовью даже к сорнякам, – и вот Джим как раз один из таких. На заднем дворе с его позволения растет и цветет буквально все подряд – чтобы было много бабочек, а сарай за домом снизу доверху зарос плющом. Джим говорит, другие садоводы ненавидят плющ, потому что он, по их мнению, глушит рост других растений, а вот Джим утверждает, что плющ – это восхитительно, ведь «от него столько пользы для экосистемы, птиц и насекомых».

Он обожает все растения: плохие и хорошие, красивые и уродливые. Даже вонючие, колючие и такие, которые ловят мух.

– Плющ еще и на редкость упорное создание, – говорит он. – Что бы ты ни делал, он вырастает заново и карабкается вверх – не остановить. Существует поверье, будто в дом, заросший плющом, не могут проникнуть ведьмы.

Тогда тебе этого плюща надо гораздо больше, Джим.

После обеда ходила к зубному. В журнале «Сделай паузу» была статья про Крейга – целый разворот о его нездоровом увлечении гейскими чатами и садомазо-масками. Ни слова правды, но кого это когда-нибудь беспокоило? Меня хорошенько тряхнуло, когда я увидела его, улыбающегося, на кипрском пляже. Сразу после того, как была сделана эта фотография, мы занялись сексом – тогда как раз солнце садилось. Меня Крейг отрезал – сделал из этой фотки аватарку на Фейсбуке, а вообще-то это было наше совместное селфи.

Джим говорит, нам не следует общаться с прессой, какие бы деньги они за это ни сулили. «Газетт» рассчитывала на эксклюзив – ну, раз уж я у них так давно работаю и все такое, – но Джим сказал «нет». Никаких интервью, никаких репортажей – ничего.

– Рианнон, ты этого не перенесешь. Я запрещаю. Нельзя подвергать себя стрессу на таком раннем сроке беременности. Подумай о ребенке.

А я, конечно же, думаю о ребенке, но не могу не думать и о том, как много упускаю. Ведь все могли бы сейчас говорить обо мне! Могли бы запустить историю под названием «Чудо Прайори-Гарденз: продолжение». Я могла бы опять выступать в «Ни свет ни заря», есть круассаны и сидеть в эфире между бездомной кошкой, написавшей бестселлер, и парнем, которого прославило видео про куриные наггетсы. А вместо этого сижу здесь. И ничего не делаю. Выступаю в качестве лучшей актрисы второго плана – никто никогда не помнит, кто получил эту награду.

Правда, хотя бы одну полезную вещь я сегодня сделала: разместила пост от имени Эй Джея на его странице в Фейсбуке. Редкий случай, когда от Фейсбука есть польза: если стянуть у незнакомых людей их отпускные фотографии, можно создать иллюзию, будто кое-кто совершенно не умер и не лежит в виде нескольких плотно завернутых в пленку кусков в багажнике твоей машины. Под постом уже появилось несколько комментариев, один из них – от Клавдии:

Рада, что ты так здорово проводишь время. Ты был прав: судя по этим фотографиям, Болгария прекрасна. Кстати, мог бы и звонить тетушке хоть изредка! Обнимаю, К. XX

Надо поскорее придумать, где бы его похоронить.

Заходил Джим: сказал, что в квартире полицейские уже осмотрели все, что нужно, и теперь я могу поехать и забрать оставшиеся вещи. Говорит, что отвезет меня. «Попозже», сказала я. Сначала – поспать.

Пятница, 13 июля

9 недель и 5 дней

Элейн увидела в библиотеке рекламную листовку клуба «Рожаем вместе» – еженедельных мероприятий, на которых «молодые мамочки, мамы со стажем и будущие мамы собираются потрещать и почаевничать в разных мама-френдли местах». Элейн считает, что мне следует к ним присоединиться.

Когда я вижу слова «потрещать» и «почаевничать», мне хочется оторвать себе веки.

Я осознавала, что ввязываюсь в невозможную бабскую чушь, но все-таки пошла «потрещать» и «почаевничать», потому что, как утверждает Элейн, «все время сидеть дома и никого не видеть вредно для здоровья». Она меня чуть ли не силой выставила за дверь.

Я встретилась с группой потенциальных рожениц в лилово-белом чайном доме у набережной под названием «У Виолет»: идеальное место в Монкс-Бэе, если вы а) любите пирожные, б) мама и в) у вас на каждой конечности висит по несколько орущих детишек.

При взгляде на кафе можно подумать, будто это серия «Мини-Маппетов», посвященная битве на Сомме^[7].

Шум стоял стеной. Дети вопили. Пищали. В воздухе носились снаряды-кексы, гранаты-сэндвичи, самодельные бомбочки-пирожки. Младенцы вопили на руках у взрослых или колотили йогуртными ложками по высоким стульчикам. Один ребенок ползающего возраста бросился на ковер и колотил руками и ногами так, будто у него агония. Мне сразу захотелось уйти.

«Рожаем вместе» расположились в относительно тихом уголке в задней части зала. Предводительница банды явно Пинелопа – или «Пин», как она попросила ее называть, – гречанка сорока восьми лет, вынашивающая уже пятого. У нее докторская степень, она водит джип и замужем за парнем по имени Клай, который работает в сфере финансов. Утверждает, что однажды переспала с принцем Эндрю, но говорит, что «это было так давно, что он вряд ли вспомнит». Вероятно, эту последнюю деталь она добавила на случай, если кто-нибудь решит ему позвонить и удостовериться.

Еще в клубе имеется Обен («Небо» задом наперед): двадцать девять лет, черная, лесби. Она живет с женой, детьми и отцом детей Кельвином. Если бы я родилась в семье с тремя родителями, возможно, хоть один из них был бы до сих пор жив. У Обен на подходе близнецы, и она собирается назвать их Блейкли и Сталлоне – видимо, потому что они ее заранее бесят. Она курит – «чтобы они не прибавляли в весе» – и всех называет «солнце мое». Я спросила у нее о родах.

– Говорят, в своего младенца влюбляешься в первую же секунду, как только посмотришь ему в глаза, – так вот, ничего подобного: ты в этот момент думаешь только о том, какое счастье, что это, господи боже, наконец закончилось, и мечтаешь, чтобы кто-нибудь принес тебе «сабвей». Серьезно, солнце мое. Когда родилась Джедис, я двое суток не ела. Она меня разорвала от уха до задницы! У меня теперь между ног настоящая улыбка Джокера.

Скарлетт – самая юная участница клуба, ей всего девятнадцать. Гонору в ней столько, как будто она жена футбольной звезды, а еще у нее малоразвитый череп, но, думаю, это еще не значит, что она плохой человек. Она каждые двадцать минут делает селфи и считает, что Вторая мировая война началась со столкновения с айсбергом. Предположительная дата родов у нее тогда же, когда и у меня, – с точностью до недели. Я сказала:

– О, я уже визуализирую: лежим мы, как в том ужасном фильме с Хью Грантом, в родовой палате, из нас вылезают младенцы, и врач-иностранец носится туда-сюда между нашими разинутыми влагалищами, как носорог под кислотой!

Ноль реакции.

Отсылки Скарлетт не поняла^[8] – да и что такое «визуализировать», она тоже не знала. Но уточнила: «Хай Грант – это тот, который в „Король говорит“?»

А еще есть самая душная – Хелен. Рыжие волосы, молочно-белая кожа вся в веснушках, похожих на корм для рыб, и огромная жирная задница. Она немного косит, а прыщи у нее на подбородке напоминают кружочки чоризо, но, ясное дело, упомянуть то или другое – моветон.

– Хелен Резерфорд, – зло прогнусавила она. – Рада знакомству.

– Взаимно, – ответила я еще злее.

К разговору она присоединялась, только чтобы поправить какие-нибудь статистические данные или похвастаться тем, как легко прошла ее предыдущая беременность, как она «кормила Майлза грудью до школы» и в какой она отличной форме, потому что «не переставала заниматься спортом». Она считает, что мать, которая не кормит ребенка грудью и не рожает «естественным путем», – исчадие ада. Я ее уже ненавижу, если что.

За соседним столом на высоком стульчике завопил младенец, и все они оглянулись на него с одинаковым выражением на лице – что-то типа: «Ух ты, мой хороший!» Я была в ужасе. Такие места явно не годятся для людей с хронической непереносимостью шума.