– Ага, потом покажу вам. Даже уже было несколько запросов. Думаю, для августа очень даже неплохо.

– Ух ты, здорово, спасибо.

– Без проблем. Мне приятно хоть чем-то вас отблагодарить.

Он улыбнулся, глядя в море.

– Я в этих интернет-затеях ни черта не смыслю. Хорошо бы дом уже начал приносить какие-то деньги, чтобы у банка не было к нам вопросов.

Ага, если Джим и способен наврать с три короба, то вот они – эти короба. С тех пор как я поселилась в доме у Джима, одним из главных моих открытий стало то, что денег у него просто хоть ЖОПОЙ ЖУЙ. Недвижимости – целое неслабое портфолио. Это еще одно его хобби: скупать всякую дрянь и превращать ее в элитное жилье, за которым все будут охотиться. Я рылась в его банковских выписках. В данный момент у него в работе три проекта: квартира на Крессуэлл-террас, где в пол вплавился какой-то нарк, дом с пятью спальнями на Темперли под названием «Отдых рыцаря», где сумасшедший прошлый владелец хранил несколько сотен лотков из-под мороженого, наполненных его собственным дерьмом, и загородный домик под названием «Дом с колодцем» на Клифф-роуд, в котором только-только закончился ремонт. Долгие годы в домике собирались местные подростки – потрахаться и побить бутылки. Джим попросил меня выставить его «в онлайн» – теперь, когда он наконец готов для сдачи в аренду отпускникам.

Беда Джима в том, что он мне доверяет. А я, будучи тем, кто я есть, это доверие не оправдываю. Я действительно выставила дом на «Эйрбиэнби», но, как только покажу его Джиму, объявление тут же удалю. Я решила, что мне Дом с колодцем нужен самой – он будет моим убежищем. Местом, куда можно поехать, когда захочется поесть и спрятаться от увлекательных фактов Элейн о том, что горячие ванны могут вызвать выкидыш, а у матерей с лишним весом чаще рождаются дети с аутизмом.

– Элейн говорит, вы повздорили из-за твоего игрушечного домика.

Я села рядом с Джимом на камень пониже.

– Из-за загородного делюкс-отеля, да.

– Ты слегка переборщила, правда?

– Нет.

– Рианнон, она ведь там просто наводила порядок.

– Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ТАМ НАВОДИЛИ ПОРЯДОК.

– Ну хорошо, хорошо. Господи, гормоны сегодня, я смотрю, разыгрались не на шутку, – сказал он и рассмеялся. Реально – рассмеялся.

Я посмотрела на него с яростью.

– Вы не понимаете.

– Чего не понимаю?

– После Прайори-Гарденз меня отправили в детский реабилитационный центр в Глостере. Это был кошмар. Там воняло цветной капустой и говном. Мне было очень одиноко. Однажды мои папа и сестра выступали по телевизору в утреннем шоу, чтобы рассказать о том, как идут дела и как я поживаю. Серен среди прочего упомянула, что мне нравятся «Сильваниан Фэмилис». И мне их стали присылать – много-много. Мне прислали все виды магазинчиков и всех животных. Серен привозила их мне, чтобы я могла поиграть. Игрушки, которые нам давали в реабилитационном центре, были погрызенные или грязные, а эти – новенькие и мои собственные. С помощью Сильванианов я заново научилась говорить. Заново научилась держать вещи в руках, крепко хватать. Никому не понять, как они мне тогда помогли…

– Можешь не продолжать…

– …и никому не дозволялось к ним прикасаться, кроме Серен, и она знала, что ей можно играть с ними только вместе со мной. Я гладила себя по верхней губе ушками кролика и сосала его одежду. Не знаю зачем, просто нравилось. Мама вечно ворчала – говорила, что игрушки из-за этого воняют. Говорила, что это какой-то детский сад. Даже в двенадцать лет я все еще в них играла. А однажды пришла домой после школы и увидела, что они все исчезли.

– Как исчезли?

– Мама от них избавилась. Почта, супермаркет, загородный отель… Все персонажи, все их вещички – всё подчистую пропало. Она сдала их в благотворительный магазин. Как я вопила! Швырялась в нее вещами. Бутылками. Пультами. Туфлями. Но она захлопнула дверь у меня перед носом и не желала об этом говорить.

Джим выдохнул, и в эту секунду к нему подбежала Дзынь и стала проситься на ручки. Собаки всегда просекают фишку.

– Как грустно, Рианнон.

– Серен ухитрилась нескольких спасти, прежде чем мать их увезла, – Хрю Гранта, нескольких кроликов, пару книжечек и набор с ванной. Однажды ночью, пока мама спала, мы потихоньку выбрались из дома и закопали их в саду. Нас никто не видел – только Человек на Луне.

– Рианнон, можешь не объяснять…

– И тогда я начала копить. Как только у меня появлялись деньги, я выкупала на них своих Сильванианов. Предмет за предметом. Я откладывала все карманные деньги, разносила газеты, мыла машины, стригла газоны. Это единственное, что мне нравится во взрослой жизни. Я могу продолжить вести сражения, в которых проиграла в детстве.

– Я тебя понимаю, – сказал он, поглаживая шелковистую голову-яблоко Дзынь. – Крейг рассказывал нам о твоей мозговой травме и о том, что ты любишь, чтобы все было так, как ты привыкла. Я поговорю с Элейн, не волнуйся.

– Я скучаю по Серен, – сказала я, не сразу осознав, что произнесла это вслух. Джим как будто бы ждал, что я продолжу, но я больше ничего не сказала.

– Конечно, скучаешь. Она ведь твоя старшая сестра.

– Она – половина всего, что есть во мне, – сказала я. – Она многому меня научила. Многому хорошему. Заплетать французские косички, завязывать шнурки и заворачивать подарки так, чтобы все уголки были спрятаны. Чего она только не умеет! Она прекрасная мать.

– Наверное, когда ты была маленькой, она о тебе заботилась?

– Иногда, – сказала я, и в памяти вспыхнула ночь, когда погиб Пит Макмэхон. Его тело поверх тела Серен. Ее пьяное бормотание. Нож, вошедший ему в ребра так легко, как входит ложечка во фруктовое желе. – А иногда я сама заботилась о ней.

Повисла тишина. Не говоря больше ни слова, мы оба поднялись и продолжили прогулку. Дзынь семенила между нами. Я пыталась попасть ногой в следы, оставленные другими людьми. Смешно, что мы не можем ходить по следам других, правда? Ничего не получается. Вечно приходится либо делать слишком большие шаги, либо стопу располагать каким-то неестественным образом – сам бы ты так ноги никогда не поставил.

Мы шли минут десять, и тут Джим вдруг остановился и достал из заднего кармана лист бумаги.

– Сегодня пришло.

По штемпелю я поняла, что это такое. Письмо от Крейга. Я ждала его с тех пор, как Элейн перехватила предыдущее и сожгла на конфорке.

Джим утер губы.

– Невозможно постоянно его игнорировать. Это уже четвертое.

Я пробежалась по строчкам глазами. Почерк у него стал получше. Раньше я видела только его каракули на строительных счетах-фактурах или торопливо накарябанные списки покупок. А там у них в изоляторе временного содержания явно есть какие-то курсы каллиграфии.

– Не вижу смысла его навещать. Только плодить еще больше лжи.

Джим покачал головой.

– Я понимаю, что улики говорят сами за себя, но ведь все равно остаются вопросы. Например, улики не объясняют, как он мог выбросить тело женщины на дно каменоломни, если в ту ночь его там и близко не было. Его изображение зафиксировано камерами видеонаблюдения в Уэмбли – и в том, что это он, нет никаких сомнений.

– А остальные? – спросила я. – Человек в парке? А его сперма, которой покрыто тело этой женщины? А… отрезанный член у него в грузовике?

Я не стала шутить про то, что его машина теперь называется «членовоз». Было не самое подходящее время для этой шутки. Для нее время никогда не будет подходящим, но все равно она классная.

– Он продолжает утверждать, что его подставили, – сказал Джим. – Что это та штучка, Лана, с которой он встречался. Рианнон, ведь он мне в первую очередь сын, несмотря ни на что. Я не могу поставить на нем крест.

– Он и Элейн тоже сын. А она крест на нем поставила.

– Она еще опомнится. Мы не можем просто бросить его одного гнить в тюрьме, к тому же ведь сохраняется надежда на то, что виноват кто-то другой.

Дзынь стала тыкаться носом ему в локтевой сгиб. Джим повернулся ко мне, в глазах стояли слезы.

– Я был первым, кто держал его на руках. Раньше, чем врачи. Раньше, чем Элейн. Я не оставлю его, когда ему так нужна моя поддержка.

Джим привез из квартиры коробки нашего хлама: одежду Крейга, винил, влагопоглотитель, старые футбольные программки. Опилки, прилипшие к его джинсам. Я плакала над коробками. Нашла бутылочку его одеколона – «Валентино Интенс». Сама же подставила человека, а теперь из-за этого рыдаю. Все чертова беременность, сто пудов!

– Я поеду с вами, – сказала я. – Навещу его. Не прямо сейчас, но поеду.

Джим приобнял меня, посмотрел вдаль блестящими глазами. Мы смотрели, как Дзынь гоняется за джек-расселом и они нарезают круги, поднимая в воздухе меховой вихрь. Мы смеялись над ними. Это правда было смешно. Но смех у обоих звучал не очень-то искренне.

Пятница, 20 июля

10 недель и 5 дней

1. Чайки. Этот город – куски засохшего хлеба в виде разных построек, которые плавают в супе из чаячьего дерьма.

2. Человек на инвалидном электроскутере, который поцыкал из-за того, что я занимаю слишком много места в ряду с поздравительными открытками в центре «Садовник».

3. Сандра Хаггинс.

Один из побочных эффектов беременности – реалистичные сны. Я часто просыпаюсь в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем, потому что полночи орала на мать или смотрела, как на мою сестру Серен нападают птицы, волки или непонятные мужики в плащах с капюшоном; эти сны как будто кто-то включил у меня в голове на репите. А вот прошлой ночью показали что-то новенькое – предсказательницу с холостяцкого уик-энда. Во сне прокрутили все почти точь-в-точь, как это было на самом деле.

Показали, как я вхожу в ярмарочную палатку у моря. Там – рыжеволосая женщина со складками курильщицы у рта и жутко нарисованными бровями. Хрустальный шар на подставке – птичьих ножках. Разложены карты Таро – Повешенный, Суд, Отшельник, Туз Мечей и сам Дьявол.

– Вы не очень хорошо уживаетесь с другими, – сказала она. – Вам нужно, чтобы у вас никого не было.

Она пристально всматривается в шар, нарисованные брови сдвигаются, морщинятся по центру. Она отдергивает руку от шара. Дыхание учащается.

«Ведь я же не буду одна, правда? – спрашиваю я. – У меня же будет ребенок?»

«Нет», – говорит она, сгребая карты.

«Ребенок умрет?» – спрашиваю я.

«Я видела ребенка, он был весь в крови».

Я бью ей в лицо хрустальным шаром, она опускается на корточки за столом, съеживается, прикрывает руками голову. Она уже без сознания, а я все продолжаю бить. Меня не остановить. Не может быть, чтобы я когда-нибудь убила ребенка. Я на это неспособна. Где-то глубоко внутри меня все-таки есть что-то хорошее.

– Слишком глубоко, – говорит она. И это последние ее слова.

Сегодня утром, дождавшись, когда воздух в большой ванной комнате очистится от утреннего пердежа Джима, я побаловала себя ванной с пеной и мытьем головы двумя шампунями и дорогущим кондиционером для беременных, который купила Элейн. Вот только волосы у меня ВСЕ РАВНО жирные. Что такое происходит с телом беременных, из-за чего волосы вечно жирные? И почему мое собственное тело отдает плоду все сияние и блеск?

А еще сухие руки и ноги – ну блин! Я нагружаюсь водой, как «Титаник», но все конечности сухие, как трусы монашки. Этот младенец высасывает из меня всю влагу и перенаправляет ее мне в кожу головы. Я посмотрела на себя в зеркало Элейн и расплакалась. Мне теперь только дай повод – и я уже реву. Из-за сгоревших тостов, из-за рекламы Общества защиты животных, из-за того, что пояс халата зажало дверью и парень, который принес почту, увидел мою пи-пи. Думаю, и в этом тоже надо винить Плод-Фюрер.

Ты сама захотела, чтобы он ее увидел.

Я думала, Марни позвонит на выходных, чтобы договориться о походе по магазинам для беременных, но, похоже, она гонит пургу не хуже, чем все, кто меня окружает. Страна Пурги – это наша родина, сынок.