Вместо охоты на беременную одежду меня сегодня вытащили из дома «нагнать в легкие свежего воздуха», хотя меня абсолютно устраивает тот воздух, который есть в наличии. Элейн считает, что у меня депрессия, но это не так. Я просто хандрю. Если вы не знали, на серийных убийц тоже иногда накатывает тоска.

В настоящий момент мы выпариваем свои потроха в пробке на шоссе, ведущем к центру «Садовник».

– Рианнон, хочешь еще леденец?

– Нет, спасибо. Я еще прошлый не дососала.

Я сижу на заднем сиденье, крепко-накрепко пристегнутая, как младенец. Когда мы были маленькими, родители вывозили нас к морю: мы с Серен сидели сзади и слушали музыку, пользуясь одними наушниками на двоих, мама – впереди на пассажирском, папа – за рулем. Мама кормила папу мармеладками. Папа делал Spice Girls погромче, чтобы мы все могли громко подпевать. Сильванианы ехали у меня под боком, а в холодные дни мы с Серен уютно зарывались под большое зеленое одеяло для пикников.

У Джима и Элейн радио настроено на канал «Кома FM». Обычно он меня бесит, потому что там слишком много треплются, а в обед устраивают викторину для слушателей, и туда звонят какие-то последние отморозки, но только что они поставили Father Figure^[11], и теперь я рыдаю. Эта вещь играла на забрызганном краской приемнике в зоомагазине, который Крейг и мой папа переделывали в тату-салон, – я тогда впервые увидела Крейга. За неделю до ареста он сказал мне, что мы будем танцевать под эту песню наш первый танец на свадьбе. Я хотела разучить с ним движения из Opposites Attract^[12], но он сказал, что все зависит от того, насколько он к этому моменту успеет набраться.

Да, он меня раздражал. Да, он мне изменял. Да, он разговаривал во время фильма и тушил окурки о мой буфет «Хайджина». Но когда-то давным-давно он был моим. И я скучаю по тем временам. Нет, не о такой семейной жизни я мечтала.

Мы смотрим на деревья в горшках, ну, то есть Джим и Элейн смотрят на деревья в горшках. А я делаю новый пост на странице Эй Джея в Фейсбуке: теперь он «в Москве, где вода дороже, чем водка». Для иллюстрации нашла фотку с Кремлем и каким-то типом, укутанным в зимние вещи, так что лица не видно. Услышала, как они говорят обо мне, думая, что я в туалете.

– Интересно, почему она совсем ничего не покупает для малыша. Все деньги тратит на игрушки. Как-то тревожно.

– Если ей это доставляет радость, то я не вижу в этом ничего плохого, Эл, оставь человека в покое.

– Я не говорю, что это плохо. Но просто странно. Почему ей не хочется вить гнездо? И книжки, которые я ей приношу, она не читает и никогда об этом не говорит…

– Ну да, ну да.

– Надо бы нам узнать, какие у нее планы.

Этот разговор ужасно меня бесит, но я его молча проглатываю. Без пятнадцати двенадцать мы направились в кафе, потому что Элейн хотела «проскочить до очередей». Заказали норвежских омаров, и Джим попросил меня занять столик недалеко от игровой зоны.

Я смотрела, как детишки скачут на разных пружинных качалках. Позади одной из девочек стояла мамаша и придерживала ее за спину. Другая мамаша утешала мальчика, который ударил коленку. Она прижимала его к себе и целовала в лоб. Еще там была женщина постарше – лет шестидесяти пяти, она раскачивала двух девочек на качелях. Девочки кричали: «Выше, бабуль!» – и она смеялась. И они тоже смеялись.

Солнце отскочило от металлической перекладины качелей и ударило мне в глаза. Я достала из сумки «Гевискон» и отхлебнула прямо из бутылочки.

Появился Джим с подносом столовых приборов и приправ, на ходу что-то гневно бормоча себе под нос, как сердитый барсук.

– Что случилось?

– В голове не укладывается, – с пыхтением выговорил он, раскладывая вилки и ножи. – Вот сука.

– Кто? Элейн?

– Да нет, – выдохнул он со злостью. – Вон там, третий столик справа.

Я отпила еще немного «Гевискона» и отсчитала нужный стол. За ним две женщины ели круассаны. Дошло до меня не сразу.

– Сандра Хаггинс, – сказал он.

Все вокруг замерло, остановилось. Даже если бы сейчас взорвалась бомба, я бы этого не заметила. Двух слов Джима было достаточно, чтобы я забыла обо всем на свете. Мучившая меня изжога преобразовалась в нечто иное: впервые за многие недели я чувствовала, как снова бьется мое собственное сердце, – и чем дольше я вглядывалась в ее лицо, тем быстрее билось сердце. Я как будто бы все это время была мертва, а она вернула меня к жизни.

Мне никогда еще не хотелось убить кого-нибудь так сильно, как сейчас – ее.

– Я не знаю, кто это, – соврала я, едва удерживаясь, чтобы не вскочить со стула.

– Но ведь лицо-то ты узнаешь? Она волосы перекрасила, но все равно ведь это явно она, – сказал Джим. – Подозреваю, что ей и имя новое дали, и новый дом, и всё это – на деньги налогоплательщиков. Спорим, бедным малюткам ничего такого не досталось.

– Каким еще малюткам?

Он навалился на стол.

– Неужели ты не помнишь? Это ведь она фотографировала детей в детском саду. И отправляла фотографии всяким ужасным людям. Маленьких мальчиков. Совсем малышей. По-моему, мужики те до сих пор сидят. А она, к сожалению, нет. Хотя ей бы полагалось там гнить вместе с ними! Надеюсь, Элейн не заметит, что она вернулась.

– О боже, какой ужас, – проговорила я, наблюдая за тремя подбородками Хаггинс, жующей датскую слойку. У меня в голове вертелось ужом одно-единственное слово: малыши. Малыши. Малыши. Она делала это с малышами.

Хаггинс была по-прежнему так же страшна и похожа на свинособаку, как на том ее селфи, которое напечатали в газете несколько месяцев назад. Зубы у нее росли кто во что горазд, а руки были покрыты отвратительными татуировками (имена, выведенные арабской вязью, обязательная цитата из «Гарри Поттера» и так далее). Рядом с ней на стуле лежало зеленое пальто и красная кожаная сумочка, распахнутая, как рот зевающей старухи.

– Мерзейшая женщина, – сказал Джим. – Нет, это не женщина, это тварь. Так и хочется подойти к ней и…

– Не стоит, Джим, вам надо беречь сердце.

Было очень лицемерно с моей стороны упоминать сердце Джима, когда мое собственное едва не выскакивало из груди – правда, не из-за тахикардии, а совсем по другому поводу.

Он принялся выполнять свои обычные дыхательные упражнения.

– Ничего-ничего, я в порядке. Просто не могу поверить, что подобной гадине позволено разгуливать на свободе. Надо было ее запереть раз и навсегда! Что-то мне уже не хочется омаров…

– Ну же, Джим, дышите, постарайтесь успокоиться. Все нормально.

В голове у меня возник припев из песни Spice Up Your Life^[13] и стал развеваться там, словно знамя.

– Если Элейн ее увидит, она будет просто в ярости. У одной из женщин в ее местной группе внучка ходила в тот самый садик. Представляешь, ведь у этой твари Хаггинши у самой четверо, все теперь в приемных семьях. Вот гадина.

Меня всегда поражает, как страхолюдинам вроде этой удается с таким постоянством трахаться. Но потом увидишь, скажем так, участника процесса: весом не больше ста фунтов, с тремя зубами, цепкой и печатками на каждом пальце – и в целом выглядит он так, как будто кто-то понос размазал. Ну, вы знаете этот типаж. Правда, сегодня рядом с ней мужчины не наблюдалось – только мышеобразная тетка в платье с «огурцами» и сомнительных ботильонах.

Сандра была так близко, что до меня доносился вонючий дым ее сигареты.

Даже думать об этом не смей, ты не можешь ее убить. И перестань нюхать дым, мне это вредно!

Вообще-то мне понадобился бы гранатомет, чтобы такую укокошить.

Пока Элейн несла наших норвежских омаров, Сандра встала из-за стола, и Мышеобразные Ботильоны тоже. Сандра прошаркала к тележке, припаркованной рядом с нашей у входа в кафе, и покатила прочь.

– Извините, мне опять надо в туалет, – сказала я, вставая.

Я последовала за Хаггинс и Подружкой через зону домашних растений в направлении территории глиняных горшков, составленных в пирамиды на деревянных палетах. Женщины двигались к отделу ароматных трав. Мышеобразная явно была какой-то социальной работницей: у нее на шее болтался шнурок с бейджем «С Чистого Листа», и быстрый гуглинг подтвердил мою догадку: «С Чистого Листа» представлял собой реабилитационный центр для бывших заключенных. Ближайшее отделение – в Плимуте. Ну точно: социальная работница, приставленная к Сандре.

Мамочка, что ты делаешь?

Сумочка Мышеобразной висела у нее на плече, а вот красная кожаная сумка Сандры лежала в тележке, рядом с двумя геранями и мешком компоста. Тварь выбирала себе травы. Я пригнулась. Лет сто ждала, пока они отойдут от тележки и завернут за угол, чтобы решить, какая лаванда лучше. У меня было всего несколько секунд, поэтому выбирать особенно не приходилось – выхватила из сумки первое, что попалось под руку, – маленький коричневый конверт – и медленно пошла прочь, смешиваясь с розами «селебрейшн».

В конверте оказалось то, о чем я и мечтать не могла: платежная ведомость от фермерского магазина «Мел & Колли». На логотипе у них картофелина и две перекрещенные морковки. В графе «имя» в ведомости значится «Джейн Ричи» – видимо, теперь ее зовут так. Я знаю, где находится этот магазин – ближе к выходу в сторону шоссе. Теперь у меня есть ее полное новое имя, номер социального страхования и число часов, отработанных за этот месяц.

У меня есть даже ее адрес.

Понедельник, 23 июля

11 недель и 1 день

Джим спросил, как дела на «Эйрбиэнби» и забронированы ли какие-то даты в Доме с колодцем.

– Нет, пока ничего, – сказала я. – Но я уверена, что вот-вот забронируют.

Конечно, никто ничего не забронирует. Ведь я закопала Эй Джея под одной из клумб перед домом.

Мерзкая скотина Хаггинс никак не идет у меня из головы. Вы, наверное, думаете, что расчленение трупа в ванне надолго избавило меня от жажды убийства, но это не так. Что, если «цикл серийного убийцы» у беременных прокручивается быстрее? Что, если ощущение равновесия и завершенности длится совсем недолго, если убиваешь за двоих? В книжках о беременности, конечно, ничего про это не пишут, и от «Гугла» практически никакого толку. И хотя внутриматочный Мудрый Сверчок налагает запрет на все мои фокусы, используя для этой цели усталость, изжогу и тошноту, я изнываю от желания. Мне смертельно хочется ее.

Парень из «Плимут Стар» снова торчит на крыльце, но в дверь не стучит. Просто сидит там, весь из себя красавец, которому все осточертело. Интересно, может, ему мое тело нужно? Учитывая, в каком оно сейчас состоянии, – пожалуйста, пускай берет.

Я спустилась на первый этаж и осторожно выглянула сквозь сетчатые занавески: рядом с ним на ступеньках лежал букет цветов. Я открыла дверь.

– Это что? – спросила я, и он от неожиданности вскочил на ноги.

– Добрый день, – сказал он, поднимая цветы – желтые и белые розы – и протягивая их мне. – Хочу извиниться за то, что вас доставал.

– И, чтобы извиниться за то, что меня доставали, вы опять меня достаете. В них спрятано прослушивающее устройство?

Он засмеялся и прикусил губу.

– Ну я так и знала, спрятано, да?

– Нет, в них ничего не спрятано, честное слово.

– Все равно вы бы только зря потратили время, если бы воткнули в них «жучка». Дома мы об этом деле не разговариваем.

– Правда? Почему?

Я сделала жест, как будто закрываю рот на замок.

– Нет уж, мистер Проныра, с этой стороны вы тоже ко мне не подберетесь. Я ваши штучки знаю.

Я понюхала розы. Они не пахли вообще ничем – массово выращиваемое для супермаркетов убожество. Буэ. Я отдала букет обратно.

– Придется вам придумать что-нибудь получше, – сказала я, закрывая дверь.

– А что вам нравится? – поспешил он спросить. – Скажите, и я это сделаю. Что пожелаете.

– Это что, подкуп?