– Я сказал, дай сюда!

Артуро презрительно покосился на него.

– Ты не собираешься выполнить последнюю волю приговоренного к смерти?

– А ты вообще заткнись, тебе слова никто не давал.

Подъехав к зданию ЧК^[19], все вышли из машины. Артуро было дернулся, чтобы, наконец, уйти, но сержант перехватил его, встал перед ним и заставил остановиться.

– Спасибо, товарищ! – поблагодарил он его с отцовской улыбкой.

Артуро не хватило смелости посмотреть ему в глаза. Он чувствовал такое отвращение, что, если бы в желудке не было пусто, его бы обязательно стошнило.

– Я знаю, что в первый раз это нелегко, но ты быстро привыкнешь к нытью этой мрази. Покончим с ними, и победа будет за нами.

Тут Артуро поднял голову и впился взглядом в глаза стоявшего перед ним мужчины. Ему ужасно хотелось убить его на месте голыми руками. Стиснув челюсти и сжав в карманах кулаки, он стоял и смотрел на него, чувствуя запах дешевого вина, пока, наконец, снова не сдался, не отвел глаза, не обошел его и не отправился домой. Его трясло от чувства публичного унижения, он весь сжался в комок, ему хотелось исчезнуть. Гомон новых обитателей особняка остался позади, за спиной повисла неспокойная ночная тишина. Когда он проходил мимо церкви Буэн-Сусесо, колокол пробил час ночи. Он не спал и почти что не ел уже целые сутки. Артуро пошел быстрее, стремясь попасть в пансион, чтобы смыть с себя липкий страх, забиться в постель и попытаться забыть наполненные ужасом глаза, молящие крики, плач, падающие безжизненные тела и мертвенную тишину.

Глава 8

Марио Сифуэнтес слушал, как бурлит у него в животе. Он уже не чувствовал голода первых дней, желудок привык к нехватке еды. Куда как больше его мучила жажда. Горло стало шершавым, словно подошва альпаргат, рот пересох настолько, что он с трудом мог говорить. Опухшая и воспаленная правая рука была прижата к телу. Ее вывихнули при попытке сопротивления. С Марио и его друзьями обращались крайне жестоко, они боялись даже, что их застрелят на месте. Все произошло очень быстро: когда они проезжали Пуэрта-де-Йерро^[20], их остановила большая группа вооруженных людей, больше двадцати человек, в основном мужчин, но среди них были и женщины в мужских штанах и рубашках. У них потребовали предъявить документы, затем заставили выйти из машины. А дальше все пошло наперекосяк. Один из ополченцев сел за руль, чтобы реквизировать у них автомобиль, они попытались ему помешать, и их начали бить. Возражения и последовавшая за ними стычка дорого им обошлись. Марио помнил только, как со всех сторон сыпались удары. Потом их закинули в грузовик и отвезли то ли в гараж, то ли в подвал какого-то здания и заперли. Там так сильно пахло бензином, что этот запах, казалось, навсегда въелся в его нос. И днем, и ночью горела подвешенная под потолком на проводе лампочка в пятнадцать свечей. Дверь не открывалась не меньше суток, и все это время они сидели без еды, без воды и без возможности выйти в туалет, опорожняться пришлось прямо в углу, из-за чего маленькая и плохо проветриваемая комната превратилась в удушливую клоаку.

Долгое время к ним никто не приходил, причины задержания оставались неясными. И только во вторник утром дверь наконец открылась.

– Ты, на выход!

Дуло ружья говорившего смотрело на Марио. Он начал подниматься с пола, но медленно и неуверенно, чем разозлил тюремщика.

– Пошевеливайся, я не собираюсь ждать тебя целый день!

Сначала его вели по длинному и темному коридору, затем подняли на три пролета по лестнице. За ними последовали более просторные коридоры, по сторонам были видны учебные аудитории с пустыми партами. Марио подумал, что здание, должно быть, принадлежало семинарии. Наконец они оказались в просторном зале. Напротив входа стоял стол, за которым сидели три человека в рубашках и жилетах – такое вот подобие трибунала. Они о чем-то громко говорили между собой, но когда в помещение вошел Марио в сопровождении двух конвоиров, разговор затих. Сидевший слева посмотрел на лежавший перед ним лист бумаги. Он выглядел как интеллектуал: круглые очки и практически полное отсутствие волос, несмотря на то, что ему было не больше тридцати. Двое других рассматривали Марио со смесью презрения и высокомерия: эти люди полностью контролировали ситуацию.

Наконец тот, что сидел посередине, не отрывая взгляда от Марио, спросил у читавшего бумагу.

– Кто это?

Прежде чем Марио успел как-то отреагировать, человек в очках ответил, по всей видимости, пересказывая прочитанное:

– Марио Сифуэнтес Мартин, двадцать два года, учится на юридическом, не работает, по крайней мере пока.

– Иными словами, богатенький сынок. Папочка все за тебя решил, да?

Человек в очках невозмутимо продолжил, казалось, он уже привык к таким комментариям.

– Во время учебы в Центральном университете поддерживал контакты с фалангистами, участвовал в нескольких митингах, организованных CEDA^[21].

– Что ты можешь на это сказать?

Ошеломленный Марио отреагировал не сразу.

– Я… Я не занимаюсь политикой. Да, я ходил на митинги CEDA, но был и на других, которые устраивали левые. Я студент, мне все интересно.

– Определенные интересы могут дорого обойтись.

– Я не думал, что желание выслушать разные точки зрения может стать источником проблем…

– Смотря какие точки зрения… Может, уж поверь мне, может.

Марио слегка сжался, словно пытаясь исчезнуть. Он не знал, что лучше – молчать или отвечать, и боялся ошибиться.

– Значит, ты не отрицаешь, что у тебя были контакты с Фалангой?

– Мы периодически собирали в аудитории круглые столы, чтобы поговорить. Но там были и социалисты, и коммунисты, и анархисты, они могут подтвердить, что я не вру.

– Мне не нужно никого спрашивать, я чувствую фашистскую свинью за километр.

Эти слова выбили Марио из колеи. Такого просто не могло быть. Он жалобно пожал плечами.

– Я не фашист… и не левый.

– А кто тогда? Папенькин сынок? – вступил в разговор молчавший до этого момента третий.

– Я не интересуюсь политикой, вы ошибаетесь на мой счет.

– У нас про тебя другие данные, богатенький мальчик.

Марио опустил глаза. Его голова была готова взорваться от голода и усталости, он чувствовал себя грязным и умирал от жажды. Мысли путались, но он изо всех сил старался отстоять себя на этом странном и противозаконном судилище. Он решил попробовать вести себя по-другому.

– Это трибунал? – спросил он, выпрямившись и выкатив грудь.

Люди за столом с усмешкой переглянулись.

– Он самый.

– Тогда я требую присутствия адвоката. В противном случае, все, что происходит в этом помещении, не имеет законной силы!

На какое-то время воцарилась тишина. Трое участников судилища и двое конвоиров удивленно смотрели на Марио. Выступавший в роли главного судьи кашлянул и наклонил голову так, что его лицо исчезло из вида. Его плечи начали дергаться, затем раздался громкий хохот, постепенно охвативший и остальных. Издевательский смех не затихал несколько минут. Единственным, кто оставался спокойным, был Марио. Остальные буквально лопались от хохота.

Председатель трибунала был худощавый, высокий, властный, с овальным вытянутым лицом, темными глазами, прямым и тонким носом и маленьким ртом. Ему было около сорока. Волосы он носил зачесанными назад, среди жирных черных прядей проглядывала седина. Он выглядел несколько более ухоженно, чем его сосед, который только молча наблюдал за происходящим. Этому было лет двадцать, он казался неотесанным и квадратным, высушенным на солнце. Его улыбка была грязной, лицо – грубым. Непропорционально большие ладони и руки были покрыты густыми черными волосами. Человек в очках, посмеиваясь, записывал слова Марио в злую пародию на протокол.

Все это время Марио стоял прямо и невозмутимо.

Самозваный судья, наконец, совладал со смехом и жестом приказал умолкнуть остальным. Те, сделав над собой усилие, затихли.

– Ты мне нравишься, Марио Сифуэнтес. Мало кому удавалось меня так насмешить, особенно в эти времена.

Он оперся локтями о стол и поставил подбородок на кулаки. На его губах играла ироническая улыбка, он пристально смотрел на Марио.

– Так вот, Марио Сифуэнтес, только от тебя зависит, выйдешь ли ты на свободу и вернешься ли ты домой к мамочке, чтобы та и дальше облизывала и баловала тебя. Нам нужна информация.

– Боюсь, что мало чем могу быть вам полезен.

– Ты уж постарайся и назови мне всех фашистов в этом твоем университете для богатеньких. Дай мне хотя бы три имени, и уже скоро ты будешь дома, примешь горячую ванну, твоя служанка приготовит тебе ароматного бульона, и ты заснешь в мягкой кровати на теплой перине, а завтра снова наденешь дорогой костюм и сорочку с накрахмаленным воротником. В противном же случае ты надолго останешься за решеткой, соседствуя с блохами и преступным отродьем, готовым трахнуть тебя, как только ты расслабишься. Будешь есть всякую дрянь, пахнуть дерьмом круглые сутки и ссать и срать на глазах у всех в общую парашу – то есть дырку в полу, и падающее дерьмо будет пачкать тебе штаны, пока ты не научишься попадать точно в цель. Ты будешь видеть мать раз в неделю не больше пятнадцати минут через густо забранную решетку, мамочка будет сама не своя от того, что происходит с ее сынишкой, и все это – только если будешь вести себя прилично, – он на мгновенье умолк и немного наклонился вперед: – тебе решать.

Марио молча смотрел на него. Многие из его товарищей записались в Фалангу за последние месяцы, особенно в начале года, с приближением выборов. Одним из них был Фидель, который почти уговорил его сделать то же самое. Марио просто поленился лезть в политику: на носу были экзамены, отнимавшие все свободное время и не оставлявшие сил на бумажную волокиту. Он несколько раз ходил с Фиделем продавать газету La Fe на улице Алкала, прежде всего, чтобы поддержать друга в стычках с коммунистами, распространявшими El Mundo Obrero. Им нравилось напряженное ожидание, словесная перепалка, попытки перекричать и заткнуть соперников, и так до тех пор, пока какая-нибудь искра, какой-нибудь взгляд или случайный толчок не взрывали ситуацию и не начиналась драка. В ход шли кулаки и палки, а когда появлялась полиция, они бросались бежать и прятались в одном из кафе, облюбованных сторонниками CEDA – там их охотно прятали.

Но Марио не мог назвать ничьих имен: он понимал, что этих людей убьют без дальнейших расспросов. Он не был готов жить с таким грузом на совести.

– Никто из тех, кого я знаю, не принадлежит к Фаланге.

Судья разочарованно вздохнул. Пожевал губы.

– Эх, Марио Сифуэнтес. Я думал, что говорю с умным человеком, но теперь вижу, что ты такой же, как все, ни черта не понимаешь. Ты уверен в этом? Ты еще можешь… – он на мгновение умолк и выжидающе посмотрел на Марио. Увидев, что тот опустил глаза в пол, протяжно вздохнул и продолжил: – Ты сделал свой выбор. Но прежде, чем мы расстанемся, я должен сказать тебе две вещи: во-первых, твой друг Фидель числится в списках членов Фаланги, там же есть еще десять человек, которые ходят на занятия вместе с тобой. И я хочу, чтобы ты знал: мне не нравится, когда мне врут. Во-вторых, я не пристрелю тебя прямо здесь и сейчас только потому, что кое-кто шепнул за тебя словечко. Кто-то, кому ты сильно дорог. Так что скажи спасибо, что у тебя есть друзья по эту сторону, только благодаря им ты и жив, – он на мгновение умолк. Затем опустил взгляд на свои ладони, словно перебарывая желание не отпускать Марио, и властным командным голосом крикнул: – Уберите его с глаз моих!