– Как это случилось?

Старый Маноло пожал плечами.

– Когда она узнала, что вас с Клементе забрали, разом заболела и слегла. Почти ничего не ела, очень похудела и стала похожа на скелет. И плакала, – он поднял брови и покачал головой, – много плакала. Потом глаза ее пересохли, и сама она высохла. В октябре тридцать шестого всех женщин села эвакуировали, но она не захотела уезжать. Мы три дня прятались в погребе, пока не пришли националисты и мы не смогли вернуться домой. Я предлагал ей поселиться со мной, пока все не кончится, но она не хотела, ты же знаешь, какой она была упрямой. Говорила, что должна быть дома на случай, если вы вернетесь. Целыми днями сидела на пороге, не замечая ни собачьего холода, ни адской жары. Почти не спала, все боялась вас не услышать.

Дядя Маноло надолго замолк, глядя в пустоту, затем поднял лицо и посмотрел прямо Андресу в глаза.

– Однажды я нашел ее мертвой. Ее похоронили рядом с твоим отцом, как она и хотела.

Чувство одиночества сдавило грудь Андресу. Он вдруг понял, что никогда не увидит ребенка, о котором грезил все эти месяцы. «Быть может, он почувствовал, что мир, в который он пришел, слишком ужасен, чтобы в нем жить», – подумалось ему. Андрес не стал отцом и перестал быть сыном, лишившись матери. Он задумался о том, как стойко его мать переносила тяготы войны, не жалуясь на здоровье. О том, как нескончаемое сумасшествие разделяет семьи и сеет смерть от бомб, голода и невыносимой тоски по близким.

Помолчав, Андрес решил еще раз уточнить, куда именно уехала Мерседес.

– Где мне искать Мерседес?

Дядя Маноло немного растерянно посмотрел на него.

– Знаю только, что она жила на улице Хенераль-Мартинес-Кампос, но там ли она еще? Слишком много времени прошло, слишком много всего случилось. Все могло измениться. Когда все закончится, ты сможешь…

Андрес с силой ударил по столу, да так, что зазвенела посуда. Старик, подняв брови, замолк, впрочем, эта вспышка его не удивила.

– Вечно одно и то же… Когда все это закончится… Когда все это закончится… – бормотал Андрес с отчаянием. – Это никогда не закончится… никогда…

Желудок Андреса пронзила резкая боль. Спазм был такой сильный, что он со стоном согнулся пополам.

– Что с тобой?

– У меня болит…

Не закончив фразы, он зажал рукой рот и выпрямился. Но, сделав два шага, снова согнулся дугой, и его стошнило. Старик придержал Андреса за пояс, чтобы тот не упал на пол. С каждой судорогой его напряженное тело изгибалось и с ревом изрыгало из себя все съеденное.

Наконец, полностью опустошив желудок, он обмяк на руках у старика.

– Ты не сможешь вернуться обратно в таком состоянии.

Он усадил его на стул.

– Я должен идти… – прошептал Андрес, пытаясь восстановить дыхание. – Я не могу их бросить… Не смогу жить с этим на совести… Не смогу…

Слезы душили его, из горла рвался горький стон. Он испугался, что не успеет вовремя, чтобы не дать умереть своему брату и другому несчастному. Его побег оказался никому не нужной дурацкой затеей. Он надеялся обрести надежду, чтобы жить дальше, а столкнулся с ужасающей реальностью смерти и отчаяния. Он так и не выяснил, что происходит с Мерседес, узнав только, что она в Мадриде одна, без ребенка, которого он никогда не узнает, без матери. Одна в осажденном городе под обстрелами, без еды, среди бесчисленного множества горестей и бед.

Маноло тяжело повторил:

– В таком состоянии ты никуда не дойдешь.

– Я должен дойти!

Его покрасневшие глаза впились в лицо старика. Тот молча посмотрел в ответ и пробормотал:

– Мысль прийти сюда была сумасшествием…

Андрес раздавленно промочил рот глотком воды и поднялся на ноги, но, наступив на пятку, тут же испустил стон.

– Что с тобой? У тебя идет кровь.

– Ничего страшного, просто порез.

– Дай посмотрю.

Дядя заставил его сесть и снял пропитавшуюся кровью альпаргату. Затем взял свечку и поставил на пол. Убрал с пятки грязную окровавленную тряпку.

– Смотрится неважно, Андрес.

– Не бери в голову, заживет, бывало и хуже.

– Посиди, я обработаю и перевяжу рану…

Андрес оборвал его и убрал ногу.

– Брось, дядя, у меня нет времени, мне нужно идти.

Старик посмотрел на него, скривив рот.

– Ты же знаешь, как говорят хорошие тореадоры: «Спеши, да не торопись». Если ты действительно хочешь добраться до места, дай мне обработать рану.

Он поднялся, вышел с кухни и почти сразу же вернулся с бинтом и бутылкой.

– Это орухо^[4], будет жечь, но заживет быстро.

Открыв бутылку, старик крепко схватил ногу за лодыжку и полил рану. Было так больно, что Андрес почувствовал, что теряет сознание.

– Потерпи немного, скоро это место потеряет чувствительность и боль пройдет, – ловко наложив повязку, дядя дал ему шерстяные носки и другую пару обуви, поновее и получше.

Андрес поднялся и осторожно оперся на ногу под внимательным взглядом дяди.

– Лучше?

Андрес кивнул. Старик расстроенно вздохнул, жалея, что не в силах сделать для племянника что-нибудь еще.

– Вот, возьми, здесь одежда и кое-что из еды. Проследи, чтобы Клементе не налегал на нее так же, как ты, чтобы не переводить зря продукты.

Оба посмотрели на покрытый рвотными массами пол.

– Жаль, что так вышло…

– А мне-то как жаль, – согласился старик, – ни тебе на пользу не пошло, ни мне.

– Я должен идти, – произнес Андрес сломленно. – Дядя, если все это закончится плохо… Если со мной что-то произойдет, ты обещаешь позаботиться о ней?

Старик серьезно посмотрел на него.

– Постарайся, чтобы тебя не убили. Ты дотянул до сегодняшнего дня. Осталось чуть-чуть. Это не может продлиться долго.

Затем он открыл дверь, и Андрес едва слышно поблагодарил его.

– До рассвета еще шесть часов, – произнес старик, глядя на звездное небо. – Беги, спасай жизнь своего брата и этого паренька. Давай.

Андрес бросился в поле, думая только о том, что должен успеть. Желудок болел, голова раскалывалась, рана горела огнем. После того, как его стошнило, жажда снова стала нестерпимой.

Силы его были почти на исходе, когда вдали показался силуэт здания профилактория, временно превращенного в тюрьму. Рассвет наступил полчаса назад. Кончик носа и уши Андреса замерзли так, что он их не чувствовал. Наверняка отморозил, потом начнутся зуд и жжение. Но это потом, а сейчас главное – успеть до переклички. «Сегодня воскресенье, – повторял он про себя, наблюдая, как на горизонте медленно встает зимнее солнце. – Даже тюремщики по воскресеньям спят дольше, чем в другие дни». Приблизившись к аллее, скрывавшей его от охранников, он внезапно услышал вдалеке выстрел. Остановился, скованный страхом. Внимательно прислушался. Услышав еще два выстрела, понял, что стреляют не в него, и бросился бежать. Поднялся по склону под окнами барака. Дыхание сбилось, нога сильно болела. Он заглянул в окно, через которое выбрался прошлой ночью. Койки стояли пустыми. Услышав гул толпы, понял, что все во дворе. Прежде чем Андрес успел что-то предпринять, послышались новые выстрелы, сухие и резкие хлопки, и воцарилась пугающая тишина. Забравшись внутрь, он пересек зал, прыгая по койкам, и вышел в коридор, где оказалось человек сто. Одни стояли, опершись о стену, другие сидели на полу. Потерянный взгляд, отрешенное отчаяние. Через большие окна виднелись остальные заключенные, хаотично кучковавшиеся в большом центральном дворе, окаймленном четырьмя зданиями профилактория.

Андрес потряс головой.

– Перекличка уже была?

Мужчина лет тридцати, сидевший на полу с прилипшей к губам самокруткой, равнодушно ответил:

– Сегодня переклички не будет.

– Я слышал выстрелы. Что происходит?

– А где ты был все это время? – спросил его другой заключенный с подозрением.

Но Андрес лишь мельком взглянул на него и снова повернулся к первому говорившему.

– Что происходит?

Тот поднял голову, взял в пальцы самокрутку и выдохнул дым. Непроницаемое лицо, усталый голос.

– Выводка. Этим гадам осталось всего ничего, и они хотят умереть, убивая.

– Выводка?

Андрес растерянно замер. Он знал значение этого слова от других заключенных, которым довелось посидеть в мадридских тюрьмах, прежде чем их перевели в это странное место. Обычно «выводка» происходила среди ночи: тех, кому не посчастливилось, забирали из камер, и никто больше их никогда не видел. За месяцы, проведенные в горах близ Тахуньи, с ними ни разу не было ничего подобного. Они полагали, что прогулки в один конец не практиковались, потому что все заключенные были нужны как рабочая сила.

– К чему устраивать это сейчас?

Никто не ответил. Он подошел к двери во двор, но десятки людей, сгрудившихся на пути, мешали пройти дальше и не давали рассмотреть, что происходит. Андрес повернулся к первому из говоривших, словно никто больше не мог ответить ему.

– Ты знаешь, кому… кому не повезло?

Человек с усталым лицом только пожал плечами и отрицательно покачал головой.

– Какая разница? Главное, что сегодня, по крайней мере, это не мы.

Нужно было отыскать Клементе. Расталкивая толпу, Андрес протиснулся вперед, жадно выискивая лицо брата среди мириады осунувшихся и грязных лиц, сведенных временем к одному знаменателю. Прозвучало еще три выстрела, и тут же, словно рефлекторно, все взволнованно обернулись на звук и настороженно замерли. Вдалеке были слышны голоса, крики страха, парализующего ужаса встречи лицом к лицу со смертью. Но остальные заключенные, согнанные, как скот, в тесном сером дворе, казались нечувствительными к жуткой окружающей действительности. Упорно пробиваясь вперед, Андрес получал толчки и удары локтями, но остановился, только уперевшись в стоявший стеной строй ополченцев, угрожающе целившихся в заключенных и не дававших им пройти в другой двор, чуть поменьше. Андрес понял, что казнь происходит именно там. Он попытался увидеть что-нибудь поверх голов охраны, но один из ополченцев грубо оттолкнул его назад. Не ожидавший этого Андрес подскочил обратно к обидчику. Их лица почти касались друг друга.

– Что? – сплюнул охранник, поднеся ствол винтовки к его лицу. – Тоже хочешь туда?

Андрес отстранился не сразу. Он чувствовал дыхание тюремщика. Тот был чуть выше ростом, со светлыми глазами. Лицо его было искажено необъяснимой злостью. Андрес вдруг подумал, что и заключенные, и те, кто их охранял, были наполнены этой холодной нечеловеческой злобой, выросшей из обид и отчаяния долгих недель и месяцев.

Чья-то рука ухватила его за плечо и потащила назад. Андрес позволил ей увлечь себя. Ополченец стоял на месте, подняв голову и держа руку на спусковом крючке, готовый стрелять.

– Андрес, оставь его.

Он обернулся и увидел Фермина Санчеса.

– Мой брат? – нетерпеливо спросил Андрес. – Где мой брат?

Фермину Санчесу едва перевалило за пятьдесят. Это был высокий и худой мужчина с длинными руками. Его некогда хорошо сложенное, мощное тело превратилось из-за голода в жалкий скелет. На лице его блестели темные глаза, густые черные брови увенчивались сверху поредевшими и побелевшими за месяцы заключения волосами.

– Где тебя носило? Тебя нигде не было.

– Это неважно. Ты видел моего брата? Не могу его найти.

Фермин бросил поверх плеча Андреса взгляд на место, откуда доносились выстрелы и крики. Андрес обреченно обернулся, чтобы посмотреть туда же. Затем снова повернулся к Фермину.

– Мне сказали, что они устроили выводку.

Фермин кивнул, продолжая смотреть поверх голов охраны.

– Они пришли, когда мы спали. Назвали пятьдесят имен…

У Андреса к горлу подкатил ком.

– Фермин, мой брат…

Фермин опустил глаза.

– Клементе был в их числе.

– Нет!