– Знаю, но вам нужно постараться поладить с ней. Что вы будете делать, если ваши дети не смогут ездить на автобусе?

Они взглянули на Роуз, потом на стену напротив, на которой висел постер. «ППМ – Программа помощи для малоимущих» значилось на нем красными буквами.

– Так, посмотрим, – сказала Роуз. – Вот ваши продовольственные карточки.

Она вынула карточки из папки на столе: брошюрки с номиналом в один, пять, десять и двадцать долларов, все разных цветов. Подвинула их через стол, и Лютер передал их Бетти, чтобы та убрала их в сумочку.

– Вы вовремя получили социальное пособие в этом месяце? – спросила Роуз.

– О да. Чеки пришли вчера по почте.

– Вы обналичиваете чеки, как мы договорились, и складываете деньги в отдельные конверты на разные расходы?

– Они у Бетти. Покажи ей, дорогая.

Бетти вынула из сумочки четыре конверта: «Дом», «Продукты», «Коммуналка», «Прочее». Каждый конверт подписан аккуратными печатными буквами самой Роуз Тайлер.

– Хорошо. Итак, на сегодня все?

Лютер посмотрел на Бетти, затем повернулся к Роуз:

– Ну, жена не перестает говорить о Донне. Похоже, она все время о ней думает.

– Я просто вспоминаю ее, – сказала Бетти. – Не понимаю, почему мне нельзя ей звонить. Она ведь моя дочь.

– Конечно, – откликнулась Роуз. – Но суд запретил тебе с ней общаться. Ты ведь знаешь.

– Я просто хочу поговорить с ней. Это ведь не личный контакт. Я просто хочу узнать, как она.

– Звонок будет считаться контактом, – объяснила Роуз.

Глаза Бетти наполнились слезами, она обмякла на стуле, руки еще лежали на столе, но волосы упали ей на лицо, несколько прядей прилипли к влажным щекам. Роуз передала ей коробку «Клинекса» через стол, и Бетти взяла салфетку и принялась вытирать лицо.

– Я бы ей не докучала, – проговорила она. – Я просто хочу с ней поговорить.

– Тебе ведь от этого плохо?

– А тебе не было бы плохо? На моем месте?

– Да. Уверена, что было бы.

– Ты просто должна держаться, дорогая, – сказал Лютер. – Это все, че тут можно сделать.

Он похлопал ее по плечу.

– Она ведь не твоя дочь.

– Не моя, – признал он. – Я имею в виду, нужно держаться изо всех сил. Че тут еще поделаешь?

Он взглянул на Роуз.

– А как там Джой-Рэй и Ричи? – поинтересовалась Роуз. – Как они поживают?

– Ну, Ричи дерется в школе, – сказал Лютер. – Пришел на днях с разбитым носом.

– Это потому, что его задирают другие ребята, – добавила Бетти.

– Я научу его на днях, как давать сдачи.

– В чем причина этого, как думаете? – спросила Роуз.

– Я не знаю, – призналась Бетти. – Просто они вечно его задирают.

– Он что-то рассказывает?

– Ричи ничего про них не говорит.

– Это потому, что я его так учил: подставь другую щеку, – сказал Лютер. – Тому, кто ударит тебя по щеке, подставь другую щеку. Это из Библии.

– У него всего две щеки, – заметила Бетти. – Сколько щек ему еще подставлять?

– Да, – согласилась Роуз, – всему есть предел.

– Мы дошли до предела, – подхватила Бетти. – Я не знаю, че нам делать.

– Нет, – возразил Лютер, – в остальном нам не на что жаловаться.

Он сидел на стуле прямо, явно готовый уйти или перейти к следующей теме:

– По-моему, мы вполне неплохо живем. Просто надо брать, че дают, и не жаловаться, я всегда так говорю. Меня кто-то когда-то этому научил.

3

Он был маленьким, слишком легким для своего возраста, с худыми руками и ногами, каштановыми волосами, падавшими на лоб. Активным и ответственным, слишком серьезным для одиннадцатилетки. Еще до его рождения мать решила не выходить замуж за его отца, а когда ему было пять, погибла в автокатастрофе в Браше, штат Колорадо, субботней ночью после танцев с каким-то рыжим мужиком в придорожном баре. Она никогда не упоминала его отца. После ее гибели он жил с ее отцом в северной части Холта, в темном домишке с пустыми участками по бокам и гравийной дорожкой на заднем дворе, вдоль которой росли шелковицы. Он ходил в пятый класс и учился хорошо, но говорил, только когда спрашивали, никогда не поднимал руку в классе и каждый день после уроков сам шел домой, или бродил по городу, или порой работал в саду у женщины, жившей на его улице.

Его дедушка, Уолтер Кефарт, был седым как лунь стариком семидесяти пяти лет. Тридцать лет он трудился путевым рабочим на железной дороге на юге Вайоминга и северо-востоке Колорадо. Ушел на пенсию почти в семьдесят. Молчун, он много болтал, когда выпьет, но пьяницей не был и пропускал стаканчик дома, только если заболевал. Каждый месяц, получив пенсионный чек, выходил его обналичить и проводил вечер, выпивая в таверне «Холт» на углу Третьей и Мэйн-стрит, где общался с другими стариками из города, рассказывал истории, не столько раздутые, сколько чуть-чуть приукрашенные, вспоминал час-другой, на что был способен в далекие времена своей молодости.

Мальчика звали Ди-Джей Кефарт. Он заботился о дедушке, провожал его домой по темным улицам ночами, когда тот заканчивал беседовать в таверне, а дома на нем была готовка и уборка, и раз в неделю он стирал их белье в прачечной на Эш-стрит.

Как-то сентябрьским днем он вернулся домой из школы, и дед сказал ему, что заходила соседка, спрашивала его.

– Сходи-ка проверь, что ей надо.

– Когда она приходила?

– Утром.

Мальчик налил себе кружку холодного кофе из кастрюли на плите, выпил и отправился к дому соседки. Снаружи было еще жарко, хотя солнце начало клониться к западу и первые признаки осени уже витали в воздухе: запах пыли и сухих листьев и то самое одиночество, которое возникает на исходе каждого лета. Он прошел мимо пустого участка с грунтовой дорожкой, ведущей к ряду шелковиц, потом мимо домов двух вдов – оба прятались от тихой улицы за пыльными кустами сирени – и вышел к ее дому.

У Мэри Уэллс, женщины чуть за тридцать, было две дочери. Ее муж работал на Аляске и редко приезжал домой. Здоровая и подтянутая, красивая, с мягкими каштановыми волосами и синими глазами, она могла сама все делать на участке, но ей нравилось чуть-чуть помогать мальчику: она всегда платила ему, когда он работал на нее.

Он постучал в дверь ее дома и подождал. Решил не стучать повторно, потому что это невежливо и неуважительно. Вскоре она подошла к двери, вытирая руки о кухонное полотенце. За ней стояли две девочки.

– Дед сказал, вы приходили утром.

– Да, – ответила она. – Зайдешь?

– Нет, лучше сразу начну.

– Может, сперва заглянешь и поешь печенья? Мы тут печем. Оно совсем свежее.

– Я попил кофе перед тем, как выйти из дома, – сказал он.

– Может, тогда позже, – сдалась Мэри Уэллс. – В общем, я гадала, не найдется ли у тебя время поработать на заднем дворе? Если у тебя нет сейчас других дел.

– Сейчас ничего нет.

– Это мне на руку, – улыбнулась она ему. – Давай покажу, что я хотела.

Она спустилась с крыльца, а за ней и девочки, и вместе они свернули за угол дома в залитый солнцем сад у дороги. Она указала на сорняки, которые выросли с тех пор, как он был здесь в последний раз, и грядки с фасолью и огурцами: она хотела, чтобы он их собрал.

– Ты не против заняться этим? – спросила она.

– Нет, мэм.

– Но не перегрейся тут. Приходи посидеть в тени, когда нужно.

– Мне не жарко, – сказал он.

– Я пришлю дочек с водой.

Они вернулись внутрь, а он принялся полоть грядки, усевшись на колени, работая усердно, обливаясь по́том, отмахиваясь от мух и комаров. Он привык работать один, привык к неудобствам. Складывал сорняки на край дорожки, затем начал собирать фасоль и огурцы. Спустя час девочки пришли из дома с тремя печеньями на тарелке и стаканом воды со льдом.

– Мама сказала тебя угостить, – объявила Дена, старшая.

Он вытер руки о штаны, взял стакан с водой, выпил половину, съел одно большое печенье за два укуса. Они внимательно следили за ним, стоя в траве на краю сада.

– Мама сказала, ты, похоже, голоден, – продолжала Дена.

– Мы испекли это печенье только что, – подала голос Эмма.

– Мы помогали, ты хотела сказать. Мы не сами его пекли.

– Мы помогали маме его печь.

Он допил воду и передал им стакан. Снаружи на нем остались отпечатки и разводы грязи.

– Не хочешь доесть печенье?

– Сами ешьте.

– Мама их тебе послала.

– Можете съесть. Я сыт.

– Тебе не понравилось?

– Понравилось.

– Тогда почему не доешь?

Он пожал плечами и отвернулся.

– Я съем одно, – сказала Эмма.

– Лучше не стоит. Мама ведь дала их ему.

– Он не хочет.

– Неважно. Оно его.

– Можете съесть, – подтвердил он.

– Нет, – сказала Дена.

Она взяла два печенья с тарелки и положила их в траву.

– Съешь его позже. Мама сказала, оно твое.

– Муравьи до них первыми доберутся.

– Тогда поторопись.

Он взглянул на нее и вновь принялся работать – собирать фасоль в белый эмалированный тазик.

Девочки смотрели, как он трудится, вновь ползая на коленках, отвернувшись от них, только подошвы его ботинок были обращены к ним, как узкие лица странного существа, его волосы потемнели от пота, выступившего на загривке. Когда он добрался до конца грядки, девочки оставили печенье в траве и вернулись в дом.

Закончив, он отнес фасоль с огурцами к задней двери, постучал и встал в ожидании. Мэри Уэллс подошла к двери вместе с дочерями.

– Ого, глянь, сколько ты нашел! – восхитилась она. – Не думала, что будет так много. Оставь себе тоже. Сейчас я схожу за деньгами.

Она нырнула в дом, а он шагнул назад от открытой двери и посмотрел во двор, в сторону соседа. Там росли тенистые деревья. На крыльце, где он стоял, солнце пекло его голову, обдавало зноем потное лицо, грело спину в грязной футболке, а заодно и угол дома. Девочки наблюдали за ним. Старшая хотела заговорить с ним, но не могла придумать, что сказать.

Мэри Уэллс вернулась и передала ему четыре доллара, сложенные пополам. Он не глядя убрал их в карман штанов.

– Спасибо, – поблагодарил он.

– Пожалуйста, Ди-Джей. И возьми с собой овощи.

Она передала ему пакет.

– Я, пожалуй, пойду. Дедушка проголодался.

– О себе тоже позаботься, – сказала она. – Слышишь?

Он отвернулся, обогнул дом и в предвечерний час двинулся по пустой улице. В кармане у него были деньги, а в руках пакет с зеленой фасолью и парой огурцов.

Когда он ушел, девочки пошли к краю сада проверить, съел ли он печенье, но оно все еще лежало в траве. Теперь по нему ползали красные муравьи, и муравьиная цепочка утекала в траву. Дена взяла печенье и сильно встряхнула, а потом выбросила его на улицу.

Дома он пожарил гамбургер на чугунной сковородке, поставил вариться красный картофель и зеленую фасоль, которую дала ему Мэри Уэллс, выставил на стол хлеб с маслом вместе с порезанными огурцами на тарелке. Сварил свежий кофе в кастрюльке, а когда картошка и фасоль сварились, позвал деда за стол, и они сели есть.

– Что она просит тебя делать? – спросил старик.

– Полоть. И собирать овощи.

– Она тебе платит?

– Да.

– Сколько она тебе дала?

Он вынул сложенные купюры из кармана, сосчитал их на столе.

– Четыре доллара, – ответил он.

– Много.

– Правда?

– Чересчур.

– Мне так не кажется.

– Что ж, лучше прибереги их. Может, захочешь купить себе что-то потом.

После ужина он убрал со стола, помыл посуду, поставил ее сушиться на полотенце возле раковины, а дед ушел в гостиную, включил торшер возле кресла-качалки и принялся читать газету «Вестник Холта». Мальчик сделал домашку за столом на кухне под верхним светом, а час спустя заглянул к деду, и старик сидел с закрытыми глазами, тонкие веки пересекали мелкие голубые венки, темный рот был открыт, дед тяжело дышал, и газета укрывала его колени.

– Дедушка.

Внук коснулся его руки:

– Лучше иди спать.

Дед проснулся и уставился на него.