– Пора спать.

Старик оглядел его, словно пытаясь вспомнить, кто он такой, затем сложил газету и бросил ее на пол у кресла, потом, упираясь руками в подлокотники, медленно встал и пошел в ванную, а после ушел в спальню.

Мальчик выпил на кухне еще кружку кофе, выплеснул в раковину остатки. Сполоснул кастрюльку, выключил свет и пошел в комнатку возле дедушкиной, где пару часов читал в постели. Слышал, как за стеной храпит, кашляет и бормочет старик. В десять тридцать выключил свет и уснул, утром встал рано, чтобы приготовить им завтрак, а потом ушел в школу по ту сторону от железной дороги, в новое здание в южной части Холта, а в школе охотно и умело делал все, что от него требовалось, но почти не разговаривал ни с кем весь день.

4

В полуприцепе они привезли в город годовалых волов породы блэкболди, выпустили их в переулок на погрузочную площадку за аукционным залом, и команда собрала скотину в загон. Ветеринар проверил волов и не обнаружил ни у кого ни болезней дыхания, ни рака глаз, ни бруцеллеза, ни порой встречающейся деформированной челюсти, которую скорее ожидаешь у скота постарше, так что инспектор пропустил их без вопросов. После братьям выдали расписку, в которой говорилось, что волы принадлежат им и сколько их, и Макфероны вернулись домой, молча поужинали на кухне и легли спать, а наутро, еще затемно, встали и принялись за работу.

И вот в полдень они сидели за квадратным столом в тесной грязной забегаловке при аукционном зале, заказывали ланч. Официантка вышла с блокнотом и встала перед ними, потная, краснолицая.

– Что закажете сегодня?

– Ты, похоже, совершенно измотана, – заметил Гарольд.

– Я тут с шести утра. Как же иначе?

– Ну, ты себя так угробишь. Лучше расслабься.

– И когда же мне расслабляться?

– Не знаю, – признался Гарольд. – В том-то и дело. У вас есть особое меню?

– Все особое. Чего бы тебе хотелось?

– Ну, – проговорил он, – мне бы хотелось благородной свинины. Устал я от этих волов блэкболди, теперь неделю говядину в рот не возьму.

– У нас есть свиная отбивная, есть бекон, если хочешь. Можем сделать тебе сэндвич со свининой.

– Принеси мне отбивную. И пюре с коричневой подливой и с чем там оно идет. И черный кофе. И какой-нибудь тыквенный пирог, если есть.

Она быстро записала все в блокнот и подняла голову.

– Рэймонд, а ты что будешь?

– Звучит все неплохо, – сказал он. – Принеси мне то же, что и Гарольду. А другой пирог у вас есть?

– Есть яблочный, черничный, карамельный, лимонный.

Она оглянулась в сторону прилавка:

– Думаю, есть одно шоколадное безе.

– Черничный, – выбрал Рэймонд. – Но не спеши. Некуда торопиться.

– Вот бы хозяин нанял еще одну официантку, – сказала она. – Всего-то и надо. Думаешь, Уорд когда-нибудь это сделает?

– Не предвижу такого.

– Не на моем веку, – согласилась она и направилась в сторону кухни, по пути сказав что-то двум посетителям за другим столиком.

Она вернулась, едва удерживая на подносе две кружки кофе и миски салата для каждого, тарелку с белым хлебом и маслом, поставила все на стол и снова ушла. Братья Макфероны взяли вилки и принялись есть. В это время подошел Боб Шрамм.

– Тут кто-то сидит? – спросил он.

– Ты, – ответил Гарольд. – Усаживайся.

Шрамм отодвинул стул, сел, снял черную шляпу, положил ее на пустой стул, засунул пальцы в уши и отладил громкость в своих слуховых аппаратах, затем пригладил волосы на затылке. Оглядел переполненный зал.

– Ну, я тут узнал, что старина Джон Торрес помер.

– Когда это? – спросил Гарольд.

– Прошлой ночью. В больнице. Рак, похоже. Вы ведь его знали?

– Да.

– Он был тот еще живчик, старина Джон.

Шрамм посмотрел, как они едят.

– Сколько ему было, лет восемьдесят пять, – продолжил он, – когда я видел его в последний раз, его так скрючило, что подбородок был почти на уровне пряжки ремня, и я спросил его: «Как поживаешь, Джон?» – а он ответил:

«О, совсем неплохо для старого пердуна». «Хорошо, – сказал я, – хотя бы еще пердишь», а он ответил: «Да, но мне трудно колоть тополиные дрова, они мягкие в сердцевине, как губка, невозможно расколоть. Бьешь колуном, и он входит в них, как в известняк». Ну вы поняли, о чем я, – проговорил Шрамм. – Старина Джон все еще пытался нарубить дров, в своем-то возрасте.

– Похоже на него.

Гарольд потянулся за хлебом, намазал маслом и сложил ломтик, откусил крупный полумесяц от середины.

– Ну, он выкуривал по две пачки «Лаки Страйк» каждый день, – заметил Боб Шрамм, – и за всю свою жизнь не обидел ни души. Я всегда подсаживался к нему и, когда наливал себе кофе, наливал и ему тоже. Как-то он пришел и спросил: «Как поживаешь?» – я ответил: «О, не слишком-то хорошо». Задумался о чем-то, кто-то меня тогда расстроил. А он говорит: «Кто это тебя достает? Я ими займусь!» И я такой: «О нет, все нормально, я все улажу», ведь я-то знал, что он сделает или наймет кого-то. Люди просыпаются с перерезанными глотками, вот я о чем. Ну, он ведь из долины Сан-Луис. С ним шутки плохи. Пусть он никого в жизни и не обидел, еще не значит, что он не может это устроить, даже если сделает это не своими руками.

К столику подошла официантка с двумя большими тарелками со свиными отбивными и картофельным пюре с подливой, с зеленой фасолью и яблочным соусом. Поставила их перед Макферонами и повернулась к Шрамму.

– А ты что будешь?

– Я об этом еще не думал.

– Тогда я попозже подойду.

Шрамм посмотрел ей вслед, огляделся, бросил взгляд на соседний столик.

– А меню здесь больше не дают?

– Оно над прилавком, – сказал Рэймонд. – На стене.

– Мне казалось, раньше меню раздавали.

– Теперь оно наверху.

– А меню такие дорогие?

– Не знаю, насколько дороги меню, – сказал Рэймонд. – Ты не возражаешь, если мы поедим?

– Нет. Черт! Не ждите меня!

Он изучал меню, выведенное печатными буквами на картонке над прилавком, а братья Макфероны склонились над тарелками и принялись есть. Он потянулся в карман брюк, достал синий платок, высморкался, прикрыв глаза, затем свернул платок и убрал обратно.

Официантка вернулась, долила им кофе. Шрамм сказал:

– Мне просто гамбургер с картошкой фри и кофе, если можно.

– Если хотите десерт, лучше сказать сейчас.

– Вряд ли.

Она переместилась к другому столику, подлила кофе там и пошла дальше.

– А когда похороны? – спросил Гарольд.

– Не знаю. Я даже не знаю, нашли ли его родню, – ответил Шрамм, – чтобы сообщить о его смерти. Но многие захотят прийти.

– Люди его любили, – заметил Рэймонд.

– Да, любили. Но вот поди ж ты. Не знаю, слыхали ли вы такое. В то время старина Джон ухлестывал за женой Ллойда Бейли. Я сам видел их разок, они были в ее новом «бьюике», прятались в кювете у железной дороги возле перекрестка Даймонд-Ти: фары выключены, «бьюик» слегка подпрыгивал на рессорах, а радио приглушенно играло что-то мексиканское из Денвера. Что ж, мистер, им было неплохо вдвоем. Ну, той осенью старина Джон и женушка Ллойда решили сбежать в Креммлинг, что за горами, где и устроились в номере мотеля. Жили вместе как муж и жена. Но там нечем было заняться, если ты не охотник и не хочешь завалить оленя или лося. Просто захолустный городишко у реки, а не вылезать из широкой постели в мотеле может быть утомительно, даже если и удалось оплатить номер чужой кредиткой. Так что вскоре они вернулись домой, она отправилась к Ллойду и спросила: «Пустишь меня обратно или хочешь развестись?» Ллойд залепил ей такую пощечину, что у нее голова закружилась, и ответил: «Вот так, теперь можешь вернуться». Потом Ллойд отправился с ней в пьяные бега. Они добрались до Стимбот-Спрингза, кажется, и повернули обратно. Приехали домой вместе. Думаю, они до сих пор не расстались. Ллойд сказал, ему потребовался двухнедельный запой, чтобы вымыть старину Джона Торреса из своего организма.

– А из организма его жены? – уточнил Гарольд.

– Этого я не знаю. Он не говорил. Но одно я знаю точно. Старина Джон умел доставать людей.

– Не думаю, что теперь он кого-то достанет.

– Нет, сэр. Похоже, его деньки закончились.

– И все же, видимо, он свое взял, – проговорил Рэймонд. – Он неплохо побегал.

– О, это уж точно, – согласился Шрамм. – Немногие смогли лучше. Я всегда был высокого мнения о старине Джоне Торресе.

– Все были, – поддакнул Рэймонд.

– Не знаю, – сказал Гарольд. – Не верится, что Ллойд Бейли высоко его ценил.

Гарольд опустил вилку и оглядел переполненную забегаловку.

– Интересно, что там с моим тыквенным пирогом, принесет она мне его?

Доев ланч, Макфероны оставили на столе деньги для официантки и перебрались в соседнее помещение – аукционный зал, где в час дня должны были начаться торги. Они вскарабкались по бетонным ступеням, уселись на места на трибунах по центру и огляделись. На площадке внизу находился железный загон с песчаным полом, по обе стороны от площадки – стальные двери, и аукционист с микрофоном уже сидел на специальном помосте над площадкой рядом с секретарем, оба лицом к трибунам, и весь скот был рассортирован по стойлам.

Места начали заполняться мужчинами в шляпах или кепках, были и несколько женщин в джинсах и ковбойских рубашках, и в час дня аукционист прокричал:

– Дамы и господа! А теперь тихо! Давайте начнем!

Помощники пригнали четырех молодых баранов, один из них успел сломать в стойле рог, и теперь у него с головы капала кровь. Бараны покружили по площадке. Никто их особенно не хотел, и в итоге всю четверку продали по пятнадцать долларов за каждого.

Затем одну за другой привели трех лошадей. Первым вышел крупный семилетний чалый мерин с белыми пятнами на животе, перетекавшими на переднюю часть задних ног.

– Парни! – закричал работник постарше. – Это хорошо объезженный конь. На нем сможет ездить каждый, но достанется он только одному. Парни, сейчас он походит и покажет себя. Он не боится скота. Семьсот долларов!

Аукционист подхватил: говорил нараспев, стучал молотком по столу, следил за временем. Человек в первом ряду дал знак, что готов заплатить триста.

Работник взглянул на него.

– Отдам за пятьсот.

Аукционист повторил, и мерина в итоге продали за шестьсот двадцать пять своему же хозяину.

Потом продавали аппалузскую лошадь^[3].

– Парни, это молодая кобыла. Не жерёбая.

Затем вывели вороную кобылу.

– Она совсем молоденькая, парни. Около двух лет, необъезженная. Такой мы ее и продадим. Триста пятьдесят долларов!

После лошадей начался аукцион крупного рогатого скота, ради чего и пришло большинство людей. Первыми продавали старых животных, потом пары коров с телятами, быков на убой и наконец стада телят и годовалых волов. Их выгоняли из одной двери, держали на площадке на время аукциона, заставляли кружить там, чтобы показать с лучшей стороны, а потом двое работников тыкали в них белыми электрошокерами, подталкивали к металлической двери напротив, чтобы команда загонщиков за площадкой их рассортировала. Каждый загон был пронумерован белой краской, чтобы животные не смешивались, у всех были желтые бирки на бедрах, обозначавшие их принадлежность. На стене над металлическими дверями электронные табло показывали общий вес в фунтах, количество голов и средний вес. На стенах также висела реклама кормов «Пурина» и «Нутрена», рабочей одежды «Кархартт». Надпись под местом аукциониста гласила: «УЧТИТЕ, ВСЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА СТРОГО МЕЖДУ ПОКУПАТЕЛЕМ И ПРОДАВЦОМ».