Шаман шествовал неумолимым вестником последних дней, и мир за его спиной превращался в черно-белое полотно, будто чья-то безжалостная рука сдирала с реальности цветную кожу. Червями из гнилой плоти полезли ужасные твари, ожившие лихорадочные кошмары, смертоносные и голодные. Эта неумолимая волна захлестнула страну, наступая широким фронтом и сметая всё на своем пути.

Пока Империя собирала силы для ответного удара, Тьма поглотила половину материка и подступила к столице. Император приказал готовить решающее сражение.

Под свои знамена Тритур II поднял всех, способных держать оружие. В Аргату отозвали войска из южных гарнизонов, вернули «морских охотников», гоняющихся за пиратами на востоке, поставили под копья ветеранов и учеников легионерских школ. Города и крупные землевладельцы выставили отряды ополченцев – в том числе и Ноирант со своей закаленной в многочисленных торговых караванах стражей. Кассарийская протектория прислала две сотни мечников, и даже Империя Шингрей отправила в помощь западному соседу пять отрядов «журавлиных стрелков». Церковь Света Единого распечатала хранилища и вооружила самыми редкими самоцветами пять десятков лучших храмовников, закаленных еще в северных походах.

Местом для битвы выбрали лежащее на пути «темной» армии огромное поле Грандфилд в соседней с Аргатой провинции – «изумрудный стол» у подножия холма, обрамленный полукольцом густого соснового леса. Усилиями придворных инженеров здесь возвели защитные укрепления с кольями и рвами, расставили дальнобойные орудия.

О том сражении ходило множество историй, повторенных в книгах и картинах. Когда-то Максимилиан упоенно зачитывался «Песней о подвиге Гаруна на поле мировой скорби», до дыр засматривал миниатюрные гравюры с эпизодами батальных сцен. В возбужденной детской фантазии проносились прекрасные в своем пугающем величии образы – блики на наконечниках стрел, пущенных в появившихся из леса тварей, безупречная линия легионеров, застывших на ощетинившихся кольями редутах первой линии, скрип мощных баллист, посылающих навстречу врагу камни и горящие кувшины с маслом. А после – скрежет щитов тяжелой пехоты, точные удары длинными копьями, шелест и лязг мечей, боевые крики и воззвания к Свету. Отчаянный и самоубийственный удар с фланга рыцарей барона Дикерриса, стальным потоком слетевших с холма. Быстрые и гибкие девы из боевого крыла Ордена Клематис^[14], прозванные «серебряными осами», танцующие со своими тонкими саблями. И сам император Гарун Тритур II, идущий в атаку во главе преторианской конницы. Его глаза горят праведным гневом, лезвие меча нацелено в мертвенно-серое лицо застывшего на опушке леса шамана!

Мажорные образы великой битвы разрушил старший брат, Роланд. Вернувшись как-то из школы фехтования, где общался с легионерами-ветеранами, и увидев в руках младшего брата «Песню», фыркнул, произнес тоном знатока: «Безумная мясорубка». Максимилиана до глубины души возмутило такое отношение, но Роланд поведал ему историю выживших в той битве.

Все армии мира не могли быть готовы к тому, с чем столкнулась Империя в тот роковой день. Всё случилось быстро и кроваво – из леса вывалились полчища неведомых тварей и набросились на боевые порядки легионеров. Несчастных солдат топтали, рвали на части и пожирали живьем. Те отбивались с отчаянием обреченных, но их мечи и копья не могли остановить накрывающую с головой волну кошмара. Чем больше становилось мертвецов, тем больше вырастали новые чудовища, обращая павших в собственную плоть. Вскоре по полю уже бродили гигантские мясные големы, раскидывая конницу и осадные орудия. Бесплотные паразиты захватывали тела, заставляя легионеров обращать оружие против товарищей. Так погиб император, получив удар копьем в спину от собственного гвардейца. И вскоре по чавкающему от крови и потрохов полю разбегались остатки его воинства, ослепленные ужасом и болью. Не успело солнце достигнуть зенита, а шаман уже двинулся дальше, затягивая пепельным туманом место страшного побоища.

Дальнейшие события знал каждый. О жертвенном подвиге священнослужителей Аргаты рассказывали на проповедях, пели менестрели, повторяли в трактатах и на соборных витражах. В тот день три дюжины клириков и сам магистр церкви вышли навстречу подступившему к стенам столицы чудовищному воинству, вознесли молитвы к небесам. Не дрогнули, даже когда на них набросились голодные проклятые твари. Их мольбы были услышаны – явился первоначальный Свет, вспыхнув столь нестерпимо ярко, что был виден даже на самых далеких островах, в самых далеких уголках земли. В той вспышке разом пропали и шаман, и его армия, и все защитники Аргаты вместе с самим городом. Нашествие было остановлено, мир – спасен.

Несмотря на безусловное величие сюжета, эта часть истории всегда казалась Максимилиану несколько противоречивой. Почему Церковь не сделала подобное раньше? И неужели молитвы умирающих на поле Грандфилда были не столь же отчаянны и искренни? Почему вместе с чудовищами Свет поразил и верующих, превратив их в призрачных обитателей застрявшего между мирами города?

Эти вопросы он осторожно пытался задавать отцу, но тот всегда был слишком занят работой и неизменно отсылал к семейному светочею Олафу. Тот же, в свою очередь, монотонно и пространно ссылался на несовершенство мира и высший замысел, что простому человеку неведом.

Как бы там ни было, ни вопросы мальчика, ни ответы взрослых не могли повлиять на новую реальность. От некогда могущественной Империи остался лишь серповидный огрызок, названный Стоунгардским – по имени последнего крупного города на южном побережье. Там, где прошла Тьма, навсегда осталось черно-белое пепелище, Лунные Пустоши, таинственные и смертельно опасные.

А Ноирант, оказавшийся на границе двух миров, вынужден был вновь вспоминать свое боевое прошлое, строя «солнечные» маяки и защитные форты.

Максимилиан закрыл толстую книгу в потертом переплете, завязал скрепляющие обложку ленты. Кулаками потер уставшие глаза, откинулся на стену и посмотрел в мерцающий сумрак под потолком.

Настроения читать не было. Впрочем, не только читать, но и вообще думать о чем-то отстраненном. Мысли то и дело возвращались к происшествию в доме ткача и сами собой наполнялись горечью и обидой.

Он поставил на место «Хронику града Ноирант», без особой надежды мазнул взглядом высокие полки с книгами.

Библиотека, расположенная в церковной части цитадели, с некоторых пор стала для него своеобразным убежищем. Его успокаивали запах книг и гулкая тишина, шелест страниц навевал теплые воспоминания об отцовском кабинете в далеком Стоунгарде. Пресытившись вечным дождем, свинцовыми небесами и недовольным бурчанием учителя, наевшись до тошноты воплями одержимых и тянущим из лепрозория сладковатым запахом гниения, смертельно устав от собственных демонов и неудач, Максимилиан уходил сюда, погружался в мир чужих историй, в пространство оживающих гравюр, в непривычно разноцветные геральдические атласы.

Впрочем, библиотека дарила не только душевный покой. За годы сытой торговой жизни местные скрипторы насобирали неплохую коллекцию книг, свитков и гравюр. И чтобы попасть сюда, пришлось заручиться доверенностью мастера Крюгера, который не видел особенной пользы от чтения, но устал отвечать на постоянные вопросы ученика. А Максимилиан нуждался в ответах, он не мог и не хотел бездумно повторять заученные стратегии, пентагемы и Слова, не понимая их смысла и значения. Ведь он не просто хотел стать экзорцистом, он должен преуспеть в своем деле, стать лучшим, подняться до высот, достойных фамилии.

Какова природа экзорцизма? Как темные сущности захватывают людей, как влияют на них и есть ли закономерности? Почему ритуалы изгнания работают так, а не иначе?

Что такое Лабиринт Души и почему у него никак не получается его пройти?

Первым делом следовало изучить обязательный для послушников Ордена Фурадор трактат «Об одержимых и бестелесных», на который то и дело ссылался мастер Крюгер. Дальше, увлекшись темой, Максимилиан углубился в очерки и новеллы о мирах иных и существах, их населяющих. С жадным любопытством изучал всё, что хоть как-то связано с работой экзорцистов и гостальеров. Отвлеченно, но с не меньшим упоением прочитал небольшую работу, составленную на основе дневников непродолжительной и трагической экспедиции графа Пемрока вдоль берегов Мертвого Материка. Не с первого раза, но осилил путанный и сложный философский трактат за авторством достаточно спорного Ансельма Пико о сущности Света и Тьмы, о мировозникновении, о небесах, недрах и иных пространствах.

Когда же хотелось отвлечься и отдохнуть, Максимилиан позволял себе пойти в первую галерею и взять там легенды о героях, рыцарский роман или батальную хронику. Ничем иным подобная литература для него теперь не являлась.

Максимилиан и сейчас сидел здесь, в первой галерее, в окружении уютных и знакомых книг. Но на сей раз успокаивающая атмосфера не спасала: слишком тяжелые мысли ворочались в голове, а в душе поселилась гнетущая апатия.

Он не был первым и не последним, у кого не получалось завершить обряд изгнания. Кто-то не мог осилить плетение Слов, кто-то путал стратегии, кто-то просто в страхе убегал. Все эти случаи досадны, но поправимы. И уж точно не про Максимилиана, который был стоек и решителен в своем стремлении. Нет, его проблема имела иной характер, и о причинах можно было только догадываться. Хотя сам мальчик был железно уверен – всему виной тот пропитавшийся тьмой самоцвет, что пророс в его теле. Пусть камень давно уже вырезали, но его ростки, словно гангрена, продолжали отравлять плоть и душу.

Мастер Крюгер говорил, что ни о чем подобном не слышал. Старый экзорцист считал, что всё дело в душевных слабостях ученика, которые можно исправить молитвой и усердной работой. Однако мальчик кожей ощущал нарастающее разочарование учителя, понимал, что тот не станет с ним нянчиться, рано или поздно укажет на порог.

Всё это изводило, лишало сна и покоя. И сколь бы упрям Максимилиан ни был, в какой-то момент у него просто опустятся руки. И тогда – всё, конец.

Между полок мелькнул огонек, раздался звук шаркающих шагов, разбавленный мерным деревянным постукиванием. В проеме галереи появилась худая фигура на костылях и со свечной лампой в тощей руке. То был старый библиотечный смотритель Болан, кривой и бородатый, с перебитой спиной и неработающей правой ногой, что безвольно волочилась следом.

– Мальчик, – позвал он, подслеповато таращась во мрак. – Ты тут?

– Здесь, – хрипло ответил Максимилиан, недовольный прерванным уединением.

– Ишь, затихарился, – дребезжащим голосом констатировал Болан. – Не смей пальцы слюнявить, слышишь? И не вздумай книги местами путать, враз под зад получишь, ясно?

– Ясно, – терпеливо ответил мальчик.

Смотритель был строгим, но довольно беззлобным человеком. Обычно он дремал в своем старом кресле у входа, но порой на старика накатывало должностное рвение, и тогда он брюзжал по делу и без, призывая, как ему казалось, к порядку. В такие моменты лучше было с ним не спорить, иначе нравоучение могло растянуться надолго.

– И не лезь, куда не следует, – напоследок напомнил Болан. – Много тут того, что еще не твоего ума, ясно?

– Ясно, – покорно откликнулся Максимилиан, лишь бы старик отстал.

Смотритель пошамкал губами, отчего борода под маской задвигалась из стороны в сторону. Вдруг спросил:

– Чего-то ты снулый какой-то. Случилось чего?

Максимилиан не был настроен выкладывать душу смотрителю, лишь покачал головой.

– Мне б твои заботы, – крякнул старик, поняв всё по-своему. – Запомни, мальчик, пока руки-ноги и голова на месте – всё у тебя хорошо, всё у тебя впереди. А сопли на кулак наматывать – оно пустое, никому не помогало, уж поверь.

Он глухо кашлянул, сотрясаясь плечами, развернул костыли и пошагал дальше, продолжая обход. Максимилиан проводил его пристыженным взглядом, поднялся, отряхивая пыльную одежду.

С улицы донесся приглушенный колокольный бой, оотмечающий полдень. Надо же, он и не заметил, как быстро пролетело время! На сегодня особых дел не было, кроме как сходить на рынок за продуктами и купить мастеру Крюгеру курительных листьев. Но сделать это следовало до обеда, а потому надо спешить.