Хорошо, что его лицо скрывала маска – он плохо умел врать, его всегда выдавали глаза и краснеющие щеки. Но Цапля не собирался спорить, довольно крякнул и поскреб пальцами под лопаткой. Легковерным он не был, но никогда долго не мучился над проблемами, на которые не мог повлиять.

Максимилиан мог бы поделиться с ним своими опасениями, рассказать о трагических примерах подобного противостояния, коих хватало в военных хрониках. Но не хотелось вновь нагонять дурные мысли, потому он самозабвенно поверил в собственные слова. Ведь, в конце концов, имперские легионеры – самые сильные воины из всех! И мудрый Тригмагистрат обязательно пришлет войска, ведь не может он бросить своих подданных на поругание проклятым мятежникам!

– Никогда не видел казнь благородного, – вдруг поделился Цапля. – Интересно, когда этих баронов схватят, их сожгут или повесят?

Максимилиан никогда не присутствовал на казни, хотя отец и обещал сводить его на Алую площадь. Старший Авигнис считал, что вид экзекуции станет хорошим нравоучительным примером для детей. Брату Роланду повезло больше, он видел несколько повешений и одно обезглавливание. Даже попал на четвертование известного предводителя бандитской шайки Буна Хромого, после чего долгое время имел бледный вид и с криками просыпался по ночам.

Однако о правилах церемонии Максимилиан был осведомлен.

– Высокородных не вешают и не сжигают, – пояснил он. – Им отрубают головы.

– Так просто? – Цапля сделал жест ладонью по шее. – За то, что они против метрополии поднялись, на имперские земли посмели посягнуть, фьють – и всё?

– Высокородные не могут, как грязные мешки, болтаться на веревке, – почти дословно процитировал прочитанное Максимилиан. – А если имеются особые заслуги, то казнь должна быть не на коленях, а стоя, и не топором, а мечом.

– Интересное дело, – хмыкнул Цапля. – В Свете мы все едины, но здесь, на земле грешной, если ты простолюдин, то будешь несколько дней в петле болтаться, с сизым языком на плече и с дерьмом в штанах, а высокородному просто голову долой и сразу на погост, чтобы, значится, чинно и благородно.

Когда разговор доходил до разницы между сословиями, Цапля обычно включал какое-то упрямое непонимание. Что Максимилиану было неприятно, неловко, ведь между ним и другом тоже не было равенства. Все же он – высокородный по праву рождения, пусть из небогатого, но уважаемого рода Авигнис, сын известного в определенных кругах отца, получивший образование и имеющий вполне ясное будущее.

А Цапля – обычный уличный мальчишка, не помнящий родных, не имеющий ни угла, ни фамилии, ни высоких возможностей.

Но какое это сейчас имеет значение? Сталь и болезни не разбираются в сортах крови.

Только сейчас Максимилиан заметил, что они идут совсем не по той улице, по которой должны были.

– Эй! – он остановился и посмотрел по сторонам, пытаясь определить свое местонахождение. – Это куда ты меня завел? Зачем мы свернули к Бочонкам?

Цапля озорно заулыбался под маской, даже уши задвигались.

– Ты ведь неспроста у Козодоев крутился, да? – догадался Максимилиан. – Ты знал, что я с рынка пойду?

– Знал, – в голосе Цапли не было и капли смущения. – Я к тебе домой заскочил, а там только тетка эта с глазищами злыми…

– Аба, – машинально поправил Максимилиан. – Домоправительница.

– Да, точно – баба Аба, – Цапля щелкнул пальцами. – Она меня поначалу тряпкой мокрой огрела, и только потом признала. Сказала, что ты на рынок ушел еще утром, а она ждала морковь к полудню, потому, скорее всего, тебя собаки сожрали.

– Точно! К полудню, – сокрушенно вспомнил Максимилиан.

– Вот, – продолжил товарищ. – Но я-то твой друг. Я знаю, где тебя искать, тем более после экзорцизма.

Цапля был единственным, кроме Крюгера, кто знал о проблеме Максимилиана. Где-то после пятой или шестой неудачи с одержимыми молодой Авигнис рассказал товарищу всё, искренне считая, что хуже уже не станет. Тогда тоже навалились горькое отчаяние и страх, не было сил держать эту боль в себе.

Цапля всё выслушал, серьезно и внимательно. Не перебивал, не вставлял свои колкие комментарии, не шутил и не фыркал. Когда Максимилиан замолчал, лишь тяжело и понимающе вздохнул, хлопнул друга по плечу и сказал: «Эй, не вешай нос. Всё будет хорошо. Что бы ни случилось, ты не пропадешь, обещаю».

Вряд ли мальчишка с улицы понимал, о чем именно говорил ему Максимилиан. Но он хотя бы выслушал. Хотя бы не отказался помочь.

И помогал. За что иногда просил сущий пустяк.

– Вон, посмотри, – Цапля указал на дом в конце улицы. – Видишь? Пойдем ближе.

– Ты опять за своё, – недовольно пробурчал Максимилиан, но подчинился.

– Ты просто посмотри! А я за тебя сумку до самого дома донесу! – азартно пообещал товарищ. – А то эк тебя перекосило!

Бочоночная улица была узкой и кривой, с провисшими над головой веревками для сушки белья. Здесь раньше жили бондари, изготавливающие и продающие бочонки, бадьи и корыта. Полгода назад в этой части города свирепствовала чума, на многих заколоченных домах до сих пор болтались обрывки черных тряпок. Многие, пережившие мор, уехали подальше от укоризненно пустых окон мертвых соседей, осталось всего несколько ремесленных дворов.

Дом, к которому пришли мальчишки, ничем прочим не выделялся – одноэтажный сруб с пристройкой, потемневшая и провалившаяся местами солома на крыше, мутный бычий пузырь вместо стекла. За покосившимся штакетником неряшливым ворохом валялись прутья для корзины, к стене привалился упавший шест с остатками защитного знака.

– Вот, – будто представляя, произнес Цапля. – Двор бондаря Зигора. Говорят, когда за одну ночь вся его семья на тот свет отправилась, он рассудком помутнел, всё бросил и ушел куда-то на юг. С тех пор дом тут никто не живет.

– И что ты там найти надеешься? – Максимилиан кивнул в сторону сбитой с петель входной двери. – Там уже до тебя всё подмели.

– Эх, дружище, – с притворной обидой усмехнулся товарищ. – Я же не дурачок какой, чтобы просто так в пустые дома залезать. Когда такое было?

– Напомнить? – Максимилиан позволил себе иронично хмыкнуть.

– Ну, было и было, что теперь? – сразу отмахнулся Цапля. – Раз в год и вистарий^[15] с колокольни падает. Но тут – совсем другое дело. Мне один знающий человек нашептал, что у Зигора инструмент был хороший, хваткий. А когда он уходил, то взял лишь котомку с сухарями да флягу воды.

– И тот инструмент, конечно же, всё это время в тайном месте хранится, о котором тот знающий человек тебе тоже нашептал, верно?

– Как же приятно с тобой иметь дело! – рассмеялся Цапля. – Воистину, всё так и есть. Слушай, мы тут дольше болтаем, уже бы дело сделали! Или баба Аба уже не ждет свою морковь?

Он был по-своему прав – Максимилиан зря тратил время.

Можно было сколь угодно насмехаться над авантюрами Цапли, но зачастую для него это был единственный шанс не умереть с голода. В отличие от Максимилиана, имеющего свою нехитрую, но стабильную пайку в доме Крюгера. Цапля никогда его ничем таким не попрекал, но осознание этого факта не давало ученику экзорциста права сказать товарищу «нет», когда тот просил о помощи. Тем более, что Максимилиан действительно мог помочь.

С некоторых пор он видел то, что вовсе не хотел бы видеть.

– Хорошо, – согласно кивнул Максимилиан. – Пойдем.

Цапля обрадованно крякнул, зашагал рядом. Сказал вполголоса:

– Надо успеть глянуть, пока местные не подошли, шею не намылили. А если всё спокойно, то я уж потом, ближе к ночи…

Она стояла возле трухлявой поленницы – высокая стройная женская фигура в плотном черном плаще. Стояла расслабленно, даже как-то заинтересованно, словно увидевший нечто любопытное прохожий. Ее лицо в ореоле коротких черных волос скрывала дымка, мешая рассмотреть черты. Но одна деталь неизменно выделяла ее на фоне общей серости и черноты – нереально яркий красный шарф, повязанный вокруг шеи.

– Стой! – Максимилиан дернул Цаплю за рукав, увлекая обратно. – Назад!

– Почему? – взволнованно спросил друг, таращась в сторону молчаливого дома. – Что ты видишь?

– Не ходи сюда сегодня. А лучше давай неделю выждем, потом еще раз придем.

– Да что случилось?

Максимилиан, с трудом отведя взгляд от странной фигуры, ответил:

– Случилось, что здесь только что кто-то умер.

3

Они расстались возле каменного забора дома Крюгера. Цапля отдал тяжелую сумку, которую, как и обещал, исправно нёс всю дорогу, попрощался и пошагал в сторону рыбацкой окраины. Максимилиан же некоторое время топтался перед входной дверью, с нарастающей тревогой слушая доносящуюся из приоткрытого окна ворчливую ругань бабы Абы. Раньше на него никогда не кричали посторонние, да и дома лишь старший брат повышал на него голос, если Максимилиан брал его вещи. Тем более никогда не кричала прислуга, такое вообще было сложно себе представить. Даже няня, как бы мальчишки ее ни доводили.

Здесь же всё было иначе. И с этим приходилось мириться, потому что Максимилиан не знал, как подобному противостоять.

– Явился! – громко и свирепо констатировала домработница, стоило ему перешагнуть порог. – Тебя где демоны таскали, нелюдь окаянная?

Максимилиан попытался сохранить достоинство, молча вошел в исходящую паром кухню, высыпал на стол содержимое сумки. Повернулся, чтобы уйти, но путь преградила низенькая, широкобедрая домработница. Баба Аба уперла руки в бока, приминая неизменный передник, из-под намотанного на лицо и голову платка на мальчика смотрели гневные серые глаза.

– Где ты шлялся, паршивец, я тебя спрашиваю? – ее голос буквально пронизывал тело Максимилиана, добираясь до трепещущей души. – Я когда тебе сказала вернуться?

– Я был за… – Максимилиан хотел ответить твердо и спокойно, но голос предательски дрогнул, и поспешно пришлось начинать заново. – Я был занят учебой!

– Вот дать бы тебе! – баба Аба замахнулась кулаком с зажатой в нем тряпкой. – То-то была бы учеба, враз запомнил!

Максимилиан стоял как вкопанный и прямо смотрел женщине в глаза. Внутри всё сжалось в предчувствии удара, но он не мог показать ей свой страх.

– Учился он, как же! – баба Аба опустила руку, так и не ударив его, произнесла желчно. – Думаешь, не знаю, что опять со своим вшивым Цаплей собакам хвосты крутил? А мастер Крюгер со своими гостями теперь гуляш без моркови кушать будут! Кушать и приговаривать, какая на кухне работница дурная, даже гуляш приготовить не умеет!

Она все же шваркнула в сердцах тряпкой о край стола, отчего на пол полетели луковицы, фыркнула:

– Иди, доложись, бестолочь! И в порядок себя приведи, срамота неблагодарная!

Отвернулась, яростно швыряя овощи в чан с водой.

Максимилиан будто вышел из-под обстрела лучников, выдохнул и вытер платком лицо под маской.

Интересно, о каких гостях говорила баба Аба? Опять за обрядом пришли?

Очень хотелось забраться в свою каморку под чердаком и просто полежать с закрытыми глазами, слушая шум ветра между черепицами. Но дисциплину нарушать нельзя, дисциплина – скелет человека, как говорил отец.

Прежде чем идти к учителю, Максимилиан оглядел себя. Он действительно где-то умудрился испачкать рукав куртки и навешать на штаны колючие клубни репейника.

Почистился, еще раз оглядел себя. Пересек короткий коридор и толкнул тяжелую дверь в гостевой зал.

Обычно здесь царил полумрак, а на фоне мерцающего камина четко выделялся профиль дремлющего в кресле Августа Крюгера. Сейчас небольшая комната, пусть немного, но все же оправдывала свое название – освещенная двумя масляными лампами, с обеденным столом по центру, на котором исходили паром закопченный чугунок с ароматной кашей и глиняная «утка» с гуляшом, поблескивали гранями темные винные бутылки, бугрились боками яблоки на блюде.

Максимилиан сглотнул слюну, а в животе требовательно заурчало. Он и не подозревал, какой голодный.