– Даст Бог, и правда. А пока что нам остается? Только ждать. Давай пройдемся, – я поняла, что кроме этой информации нового я не услышу ничего, и решила попробовать вывести подругу на улицу. Мне интересно было узнать побольше о месте, где я оказалась.

– Ой, лучше не надо нам вместе появляться. Мне матушка строго-настрого запретила. А брат вот и сидит со мной днями, чтоб не удумала чего такого. Я пообещала, Елена, что только до чайной. Он, поди, и сейчас стоит у крыльца, – подруге моей разлюбезной стыдно было за такое, но я ее понимала и не винила.

– Год сейчас какой? – спросила я, и Софья выпучила глаза.

– Да, головой, наверное, шибко ударилась. Матушку помню, тебя помню, а год не помню, и где живем не помню.

– Ой, беда какая, дорогая моя. Только ты не подумай, что я от тебя отказываюсь. Сама ведь знаешь, батенька мой похлеще твоего. А год… Одна тысяча восемьсот сорок восьмой, милая. Апрель наступил. А живем мы в Москве!

«Спасибо тебе, Господи, что не за Полярным кругом. Вот прямо поклон тебе до земли, кокошником со всего размаха в пол.», – подумала я, старательно и торопливо жуя булку и запивая терпким, очень сладким чаем.

Глава 7

Поняв, что измученный организм впитывает все, что в него попадает, со скоростью губки, я решила сделать ревизию в кухне. И сейчас, даже после калача, мне казалось: положи кусочек масла в ладонь, и оно до суха впитается в тощую руку.

Подойдя к дому, я бросила взгляд на брата Софьи, который и правда караулил ее возле дома. Он стоял, прислонившись к стене, и крутил часы не цепочке. Он что-то пробурчал сестре, и они исчезли в двери, ведущей на лестницу.

«Значит ты у нас Митрий Михалыч.», – на всякий случай повторила я про себя, чтобы запомнить.

Матушкино платье мелькало за окнами первого этажа, где была лавка. Оттуда мужики выносили небольшие тюки и складывали на телегу. Я постояла минуту у крыльца и поднялась на жилой этаж.

Руки шарили по полкам, оценивая хранящиеся дома запасы, а голова подытоживала то, что имеем: заложенное и точно потерянное уже имущество, отца-выпивоху, да еще и с любовницей, у которой сейчас, скорее всего, тратит последние деньги, и мать-неумеху, божий одуванчик.

– Не густо, как говорится. Но будем работать с тем, что есть. А про Москву старую мне Валерьяныч много полезного рассказывал. Глядишь, что и пригодится.

Работать я могла и за двоих. Тем более с сильным и здоровым телом! Но нужно было что-то хорошо оплачиваемое, потому что с мозгами из двадцать первого века работать в девятнадцатом горничной – неимоверная глупость. Только вот времени у меня было немного: со дня на день надо съехать из дома. Значит, надо подыскивать место с проживанием прямо сейчас!

Подпалила в очаге несколько лучин, положила на них щепки, прикрыла дверцу, чтобы огонек схватился, и, развернув тряпичный мешок с вяленым мясом, принюхалась. Пахло так, что желудок вот-вот должен был заумолять человеческим голосом о еде.

Железная кастрюля нашлась тут же, на полке. Поставила с водой на нагревающуюся чугунную плиту, нарезала кубиками мясо, в деревянной бадье нашлась квашеная капуста, а в корзине – картошка. Суп должен был быть чем-то средним между солянкой и кислыми щами. Соленых огурцов в доме я не нашла. Если они и были, им место в погребе.

Подкинула дровишек и рядом с кастрюлей водрузила сковороду. Топленое масло из горшка зашкворчало на ней почти сразу. Туда же полетел резаный лук и очень мягкая морковь, которую я почистила и порезала с большим трудом.

– Еленушка, милая, ты чего это тут? – матушка бросилась ощупывать мой лоб, потом щеки.

– Все хорошо. Очень есть хочется. У нас сухарей нет? – отстраняясь от навязчивой заботы, спросила я.

– Я-аа… я не знаю, доченька, – женщина прошла к окну и присела на табурет. Она наблюдала за моими действиями, как дети в цирке наблюдают за жонглёром.

– Сиди. Я должна кое-что тебе сказать. Но не для того, чтобы ты бухнулась без чувств. Времени у нас с тобой очень мало, матушка, – я отодвинула кастрюлю и сковороду на край плиты, чтобы продукты не сгорели, подошла к ней, присела и, обняв ноги, посмотрела испуганной женщине в лицо.

– Говори. Обещаю все выдержать… Это об отце? Где он? – Губы ее стали сухими и задрожали.

– Мы с тобой остались вдвоем… – я выдержала паузу и как только заметила, что она уже собирается понять все неправильно, продолжила: – У отца есть полюбовница. И он сейчас у нее. Он купил ей дом, давал денег. Только я уверена: она его выгонит, как только поймет, что он теперь нищий.

– По… лю… Да ты что? Чуть сердце не остановилось. Думала, помер, – она была даже счастлива такому повороту событий… в общем, как я и планировала.

– Матушка, ты знаешь, что можно забрать из дома? Нам нужно быстро все делать. Ты говорила, что завтра мебель продашь…

– Да. Приедут смотреть и сразу заберут, – она отвечала, а сама будто была не со мной рядом.

– Так вот, я хочу узнать, есть ли у тебя в городе хорошие друзья? Да чего я спрашиваю? Кому мы сейчас нужны, – я вслух моментально отмела эту идею.

– Если про отца…

– Да забудь ты хоть на часок про отца. Нам бы самим сейчас на полянке не остаться! Отправь кого-нибудь утром к матушке Агафье, только срочно.

– А она зачем? – взгляд Марии, наконец, сфокусировался на мне, и я увидела собирающуюся на глазах пелену слез. – Кто тот мужик, с которым ты говорила? Тот… Федор, кажется?

– Управляющий наш. Тоже батюшку ищет, чтобы денег у него забрать. И с ним не рассчитался… Ой, беда, Еленушка, ой, горе нам, – затянула она. И я поняла, что «здесь рыбы нет»!

Добавила зажарку в ароматный, отдающий дымком бульон с картошкой и капустой. Было бы неплохо потушить все подольше. Но мой желудок отказывался ждать.

– Идем в столовую. Идем, моя милая. Всё мы переживем, всё с тобой выстоим! Вот увидишь. Он еще придет и станет прощения просить. А пока мы должны быстро все дела сделать. Матушка, ну хоть ради меня, умоляю, не реви, – я довела ее в столовую, усадила за стол и вернулась в кухню, чтобы налить в обычные миски, стоящие тут для готовки, суп.

Ели мы молча. После второй ложки у матери тоже проснулся аппетит. Видимо, сама не ела очень давно. Я принесла и добавила в обе миски бульона. Сухарей я не нашла.

После плотного обеда глаза начали закрываться. Но я не позволила себе расслабиться: проводила убитую горем женщину до кровати, уложила и накрыла покрывалом. Она попросила капли «от горя».

Я принюхалась к содержимому указанного флакона и, узнав запах пустырника, подала несчастной. Посидела рядом минут десять, пока она задремала и, умывшись, вышла на улицу.

Федора я нашла не сразу. В лавке суетно складывали на полотно отрезы сукна, сворачивали, перевязывали бечевой и уносили на телегу. Это была уже очередная телега. Хозяйственник во мне зашевелился, заурчал.

– Елена Степановна, вы чего на ногах? – тот самый голос, который я слышала в диалоге с матушкой, прозвучал сзади.

– Федор, я вас и ищу! – я обернулась и увидела целиком человека, ноги которого видела утром у крыльца. С аккуратно постриженной бородкой, крепкий, кряжистый, в заломленном набок картузе, в мокрой от пота рубахе он походил на богатыря.

– Чаво стряслось? – брови его сдвинулись к переносице.

– Матушка не больно хорошо себя чувствует. Давайте я во все вникну быстро. Сами знаете, у нас времени рассусоливать нет. А положенное я вам оплачу, как только мебель продадим. Куда все везете? – я указала на телеги.

– Матушка Ага-афья, – он тянул слова так, словно выдает какую-то тайну, – она распорядилась все в подворье Полевское  перевести. Чтобы хоть это осталось на содержание. Склады-то опечатали, и туда доступа больше не имеем. А это вам вроде как… на первое время она сказала.

– Ладно, делайте, а потом в дом поднимитесь. Надо вещи матушкины тоже туда отправить. Есть кто из горничных? Ну, хоть кто-то кто поможем мне? Сил еще нет. Стою еле-еле. Но рассчитаюсь, будь уверен! – твердо заявила я управляющему.

– Пришлю Наталью. А вам бы лечь, – он посмотрел на меня с жалостью. Раньше меня бы это не порадовало, а сейчас, надеясь на людское добро, я либо выиграю, либо еще больше потеряю. Поскольку он знает, что хозяев в доме не осталось.

– И за матушкой Агафьей отправь кого-нибудь. Чтобы прямо с утра сама явилась.

– Сделаю, Елена Степанна, сделаю, милая. Глядите, чего надо, не стесняйтесь. Меня ваш батюшка никогда не обижал. А сейчас, коли его… черти носят неведомо где, то я за вас должен ответ держать.

Я улыбнулась, поблагодарила, надеюсь, честного мужика. И хотела было уже подняться в дом, но то самое утреннее желание пройтись по улице, осмотреться вдруг навалилось, как что-то необходимое.

«Хоть пойму, где я и что вокруг. Язык со мной.», – подумала я и пошла по улочке, которая спускалась заметно вниз.

Когда через несколько минут дошла до поворота и уткнулась в усадьбу, чуть не упала от неожиданности. Это была та самая усадьба, в подвале которой мы обедали и ужинали с Валерьянычем. Усадьба в Черниговском переулке!

Глава 8

– Вот это мы попали! – прошептала я и подошла к кованым воротам. Это был не дом. Это был целый комплекс строений, в центре которого возвышалось прелестное персикового цвета трехэтажное здание с белоснежными колоннами.

Во дворе сновали люди: что-то выгружали с телег, кричали и ругались на нерасторопных коллег-возниц, хохотали, подтрунивали над девушками, шастающими между телегами с корзинами.

– Кирилл Иваныч, батюшка, мочи уже нет ждать. Мы эту землицу аж с леса на другом конце города везем. Поторопи мужиков, а то до ночи нужное не успеем привезти, – проорал один из мужиков, и я замерла.

«Кирилл Иванович Вересов – один из хозяев усадьбы. Ученый-агроном, которого…», – пронеслись в голове слова Валерьяныча, моего любимого деда, считаемого всеми блаженным.

– Чертовщина, не иначе. Но он будто знал, что я сюда попаду, и рассказывал мне, да так подробно…

– Барышня, вам тут не музей и не театра! – за моей спиной раздался окрик, и кто-то аккуратно за плечо отодвинул меня от ворот. А потом их отворил, и во двор въехала очередная телега с бортами, груженая землей.

Я успела войти внутрь за телегой и прижалась к стене одноэтажного строения с небольшими окнами, на которых висели кованые решетки.

В суете никто не заметил девушку, аккуратно фланирующую меж горланящим народцем, и это мне было на руку.

«Идти прямо к Вересову? Или найти управляющего? Или кто тут должен быть по хозяйству?», – мысли в голове скакали как кузнечики, и я, подгоняемая страхом существования в монастыре, выдохнула и направилась к центральному входу.

– А вас как сюда занесло, барышня? – голос, явно обращавшийся ко мне, сделал меня «видимой», и все обернулись на женский окрик. Уперев руки в бока, за мной стояла крупная и налитая как яблочко женщина лет сорока. В сером платье, белом переднике, аккуратной шляпке. В руках она держала стопку полотенец или тряпок, но белье было белоснежным.

– Я к Кирилу Ивановичу, – стараясь держаться с некоторым превосходством, ответила я.

– Он никого сейчас не принимает. Можете мне передать, если что срочное, – она обогнала меня и направилась к центральному входу.

– Не могу, дело личное! – добавив голосу серьезности, настаивала я.

– Он не принимает, сказано ведь. Не говорит с теми, с кем говорить не желает! – Женщина поднималась по лестницам на крыльцо, словно уточка.

– Ладно, а вы кто?

– А я Варвара Михална, я тут по хозяйству, – важности в ее голосе тоже прибавилась.

– Я с очень важным разговором, милая Варвара Михайловна! Я на работу к Кириллу Иванычу хочу. Я столько про его дело знаю, что ему и не снилось! – я смотрела на лицо Варвары и понимала, что на нее мои слова никакого впечатления не произвели.