К упавшей актрисе сразу бросились несколько человек из съёмочной группы. Лёнька, не задумываясь, рванул вперёд, расталкивая зевак и перепрыгивая через ограждение. Когда он приблизился, то увидел, что Елена уже сидит на скамейке, а гримёрша с костюмершей суетятся вокруг неё. Плащ был испорчен – одна сторона намокла и покрылась грязными пятнами. Но хуже всего было с туфлей: каблук сломался практически у основания.

– Боже, какой кошмар, – костюмерша почти плакала, осматривая повреждения. – Елена Сергеевна, как вы? Не ушиблись?

– Всё в порядке, – отмахнулась Елена, но было видно, что она расстроена. – Просто каблук сломался. Видимо, наступила на что-то.

– Это всё эти чёртовы сушки! – проворчал кто-то из технического персонала, и Лёнька съёжился.

– Глупости, – возразила Елена. – Сушки мы давно убрали. Просто попала в выбоину на асфальте.

Режиссёр нервно ходил вокруг, глядя на часы и что-то бормоча себе под нос. Наконец остановился и объявил:

– Всё, на сегодня закончили. Уже темнеет, а нам нужен дневной свет. Костюм надо привести в порядок, подобрать новую обувь. Продолжим послезавтра, если погода позволит. Всем спасибо!

По съёмочной площадке прокатился коллективный вздох разочарования, но никто не спорил. Съёмочная группа начала собирать оборудование. Елена сидела на скамейке, сняв испорченную туфлю и морщась от боли.

Лёнька стоял в нерешительности. Сейчас – единственный шанс, который выпадает раз в жизни. Второго такого не будет. Он заставил себя сделать шаг вперёд.

– Елена Сергеевна, – начал Лёнька, удивляясь твёрдости собственного голоса. – Если вам нужно где-то переодеться… моя квартира совсем рядом. Я живу один, то есть с бабушкой, но она в санатории сейчас. У нас есть утюг, фен… всё что нужно, чтобы привести плащ в порядок.

Как только эти слова слетели с губ, Лёнька понял, как они прозвучали. Он покраснел и уже открыл рот, чтобы извиниться, но Елена смотрела на него с задумчивым выражением лица.

Где-то внутри шла борьба. Одна часть умоляла вселенную, чтобы Елена согласилась, другая в ужасе представляла, что она действительно сейчас войдёт в его комнату и увидит свои фотографии, развешанные по всем стенам, увидит коллекцию пластинок, увидит этот алтарь в её честь. Но отступать было поздно.

– Гримёрка у нас тут в вагончике, – напомнил ассистент режиссёра, но Елена вдруг подняла руку, останавливая все разговоры.

– Знаете что, – сказала она, глядя на Лёньку с заговорщическим выражением, – пожалуй, я воспользуюсь вашим предложением, Леонид. Чем в вагончике ютиться… Если вы настаиваете, конечно.

Лёнька почувствовал головокружение. Елена Павлинова собирается пойти к нему домой. Сейчас. По его собственному приглашению. Такого просто не могло быть. Он, должно быть, спит и видит слишком реалистичный сон.

– Д-да, – выдавил он, пытаясь скрыть потрясение. – Конечно. Это совсем рядом.

– Ну вот и отлично, – Елена встала, опираясь на руку гримёрши. – Толя, – обратилась она к режиссёру, – ты не против?

Режиссёр только махнул рукой:

– Делай как знаешь, Лена. Послезавтра в девять будь здесь, и чтобы никаких опозданий.

– Как всегда, – она улыбнулась и повернулась к Лёньке. – Показывайте дорогу, юноша.

Лёнька вдруг понял, что Елена стоит на одной туфле, держа в руке сломанную. Не задумываясь, он предложил ей руку, чтобы она могла опереться. К его изумлению, она приняла помощь, легко положив тонкие пальцы ему на предплечье.

Он повёл её через бульвар, стараясь выбирать путь так, чтобы ей было удобнее идти на одной туфле. Ощущение её руки на своём предплечье было странным – одновременно пугающим и невероятно естественным. Лёнька шёл, глядя прямо перед собой, боясь повернуть голову и встретиться с ней взглядом. Ему всё ещё казалось, что это какая-то фантастическая шутка, и вот-вот всё закончится.

Но Елена действительно шла рядом с ним, опираясь на его руку, иногда чуть спотыкаясь и тихо посмеиваясь над собственной неуклюжестью. Её духи – тонкий, терпкий аромат – окутывали его, смешиваясь с запахом осенней листвы и мокрого асфальта. Казалось, весь мир сузился до этой короткой дорожки от съёмочной площадки до его подъезда, до этих мгновений, которые нужно было запомнить навсегда.

Глава 4

Подъезд встретил их запахом влажного бетона и кошек – тем ароматом советских многоэтажек, который Лёнька обычно не замечал, но сейчас вдруг почувствовал остро. Елена Павлинова, легко опираясь на его руку, осторожно поднималась по ступенькам. Туфля со сломанным каблуком покачивалась в её свободной руке. Тишина между ними казалась хрупкой. Лёнька украдкой поглядывал на её профиль, всё ещё не веря, что эта женщина, чьи фотографии покрывают стены его комнаты, сейчас поднимается в его квартиру. И с каждой ступенькой паника нарастала – что она подумает, когда увидит свои изображения повсюду?

– Второй этаж, правда? – спросила Елена, нарушив молчание. – Повезло вам. Я живу на пятом без лифта. Каждый день тяжело.

Лёнька кивнул, не доверяя своему голосу. Он пытался сосредоточиться на ступеньках, на потрескавшейся краске перил, на чём угодно, только не на тепле её руки, лежащей на его предплечье. Не на лёгком аромате духов, который, казалось, впитывался в его собственную кожу.

– Вот здесь, – наконец выдавил он, когда они достигли его этажа.

Пальцы дрожали, когда Лёнька вставлял ключ в замочную скважину. Замок поддался, дверь со знакомым скрипом отворилась. Он пропустил Елену вперёд, понимая, что у него есть, может быть, секунд тридцать, прежде чем она увидит его комнату.

Прихожая встретила их полумраком и запахом старых газет, которые бабушка складывала стопками вдоль стен – она никогда ничего не выбрасывала, говорила, что в них вся история страны.

– Проходите, пожалуйста, – Лёнька включил свет и тут же пожалел: желтоватая лампочка под потолком безжалостно высветила облупившуюся краску стен и старые обои с выцветшим цветочным узором. – Только… только простите за беспорядок. Я не ждал гостей.

Он лихорадочно думал, как бы не допустить её в свою комнату. Может, предложить ей расположиться в гостиной? Или на кухне? Может, пока она будет сушить плащ, он успеет содрать со стен хотя бы часть фотографий?

Елена сняла вторую туфлю и теперь стояла босиком на потёртом линолеуме прихожей. Её ноги с аккуратными пальцами и красным лаком на ногтях казались здесь чем-то инородным.

– Куда мне пройти? – спросила она, оглядываясь. – Мне бы привести себя в порядок. Есть у вас ванная?

– Да, конечно, – Лёнька указал на дверь справа. – Вот здесь. А я пока… пока поставлю чайник.

Он молился всем богам, чтобы она прошла сразу в ванную, не заглядывая в другие комнаты. Особенно в его. Но вселенная, похоже, решила сегодня проверить его на прочность. Елена бросила взгляд на приоткрытую дверь в его комнату, видневшуюся чуть дальше по коридору.

– А это ваша комната? – спросила она с любопытством и, не дожидаясь ответа, направилась к двери.

Лёнька замер. Он хотел крикнуть: «Нет! Не туда!», но из него вырвался лишь сдавленный хрип.

Елена толкнула дверь и замерла на пороге.

В его комнате – маленькой, с одним окном, выходящим на бульвар – каждый сантиметр стен был покрыт её изображениями. Фотографии из журналов, вырезки из газет, афиши фильмов и спектаклей, открытки, плакаты – целая галерея Елены Павлиновой во всех её ипостасях. Тут была Елена с гитарой из фильма «Не жди меня», Елена в бальном платье из «Трёх встреч», Елена с сигаретой из «Отложенного звонка». В некоторых местах фотографии наклеивались друг на друга, образуя коллаж. На книжной полке стояли все пластинки с её песнями, аккуратно расставленные. На столе лежала открытая тетрадь с вырезками из её интервью.

Лёнька стоял, не дыша. Позор охватил его. Вот сейчас она повернётся, посмотрит на него с отвращением или, что ещё хуже, со снисходительной жалостью. Назовёт его чокнутым фанатиком. Убежит.

Елена медленно повернулась к нему. На её лице не было ни страха, ни отвращения – только лёгкое удивление, смешанное с… весельем? Уголки её губ дрогнули в улыбке, а в глазах мелькнули искорки смеха.

– Так вот где я живу, когда меня нет дома? – произнесла она с мягкой иронией в голосе.

Лёнька смотрел то на свои ботинки, то на потолок, то на стену за спиной Елены – куда угодно, только не прямо на неё.

– Я… простите… это… – он попытался что-то объяснить, но слова путались и не желали складываться в связную речь.

Елена шагнула в комнату, с интересом рассматривая экспозицию. Её пальцы легко коснулись одной из фотографий – кадра из фильма «Счастливый билет», где она играла циркачку.

– Боже, эта съёмка была кошмаром, – сказала она, словно делясь воспоминанием с давним знакомым. – Мне приходилось часами висеть на трапеции. Потом неделю руки болели так, что даже сигарету держать не могла.

Она обошла комнату, разглядывая фотографии, время от времени останавливаясь и комментируя тот или иной снимок. В её голосе не было ни раздражения, ни смущения – только лёгкость, с которой говорят о забавных мелочах.

– А это, – она указала на плакат с премьеры «Трёх встреч», – кошмарный парик. Я его ненавидела. Режиссёр настоял, сказал, что мой натуральный цвет слишком тёмный для этой роли. Будто цвет волос может помешать играть!

Лёнька слушал её, не веря ушам. Вместо того чтобы убежать с криками или вызвать милицию, Елена Павлинова стояла посреди его комнаты, полной её изображений, и делилась закулисными историями, словно они были приятелями. Это было настолько сюрреалистично, что он на мгновение усомнился, не спит ли.

Елена повернулась к нему с улыбкой. В её глазах не было ни жалости, ни отвращения – только тёплая ирония и что-то, что Лёнька не мог разгадать. Может быть, лёгкое удовлетворение женщины, привыкшей к тому, что её обожают? Или чувство превосходства взрослого над ребёнком? Или что-то совсем иное?

– Не смущайтесь так, – сказала она, заметив его замешательство. – Я привыкла к тому, что люди собирают мои фотографии. Это даже трогательно. Просто обычно я не вижу результаты… в таком концентрированном виде.

Она засмеялась, и смех её, лёгкий и мелодичный, немного разрядил напряжение. Лёнька почувствовал, как скованность постепенно отпускает его.

– Давайте я покажу вам ванную, – предложил он. – И кухню. Вы, наверное, хотите чаю? Или кофе? У нас есть растворимый.

– Чаю было бы отлично, – кивнула Елена, следуя за ним в коридор.

В прихожей у стены громоздился старый холодильник «ЗИЛ», скрипящий и гудящий. Дальше – просторная гостиная с мебелью довоенных времён: массивный шкаф из массива дерева с резными дверцами, диван с потёртой обивкой, но крепкими пружинами, кресло, накрытое вязаной накидкой. На овальном столе лежала скатерть с бахромой, а в центре стояла хрустальная ваза с искусственными цветами.

Лёнька на кухне поставил чайник и достал из серванта фарфоровые чашки – те парадные, которые бабушка доставала только по большим праздникам. Руки дрожали, и он боялся, что разобьёт что-нибудь.

– У вас уютно, – сказала Елена, войдя на кухню. Она уже сняла мокрый плащ и теперь стояла в белой блузке и тёмной юбке – простой, но элегантный наряд. Её взгляд скользнул по стенам, задержавшись на фотографии в рамке.

– Это ваша бабушка? – она кивнула на снимок, где молодая женщина стояла у Большого театра.

– Да, – ответил Лёнька, удивлённый её вниманием к деталям. – Она раньше часто ходила на премьеры.

Елена села за стол, и в этом простом движении было столько грации, что Лёнька замер, забыв про чай. Она, казалось, совершенно не смущалась ни скромностью обстановки, ни его неловкостью. Сидела, положив руки на стол, и смотрела в окно, выходящее на тихий двор. Её профиль, чётко вырисовывающийся на фоне занавески, был таким знакомым по фотографиям и одновременно таким новым – живым, дышащим, настоящим.

– Знаете, Леонид, – вдруг сказала она, всё ещё глядя в окно, – а ведь мне очень повезло сегодня. С этим каблуком.

– Повезло? – переспросил он, не понимая. – Но ведь вы упали, испортили плащ…

– Зато у меня появился предлог, – она повернулась к нему с улыбкой, в которой было что-то заговорщическое. – Предлог исчезнуть на пару дней.