Чистопрудный бульвар, где располагался дом Лёньки и его бабушки, был одним из самых красивых мест в Москве, особенно осенью. Жёлтые и красные листья кружились в воздухе, падая в тёмную воду пруда, создавая на поверхности узоры. Фонари, ещё не погасшие в утренний час, отражались в воде. Лёнька любил это место, хотя за восемнадцать лет привык к его красоте настолько, что замечал её только в особые моменты.

Сегодня, однако, у Лёньки не было времени на созерцание. Быстрым шагом он миновал пруд, прошёл мимо детской площадки, где уже играли малыши под присмотром бабушек, и направился к трамвайной остановке. Через двадцать минут уже сидел в аудитории, слушая лекцию по истории России девятнадцатого века, делая аккуратные записи в толстой тетради, время от времени поднимая руку, чтобы задать вопрос или ответить преподавателю.

Учёба давалась ему легко, но требовала полного погружения. В такие моменты даже Павлинова отступала на второй план, уступая место Карамзину, Ключевскому или Соловьёву. Но стоило лекции закончиться, как мысли Лёньки возвращались к ней. Он вспоминал интервью, которое прочитал вчера в «Советской культуре»: Елена говорила о новой роли в фильме известного режиссёра, о работе над образом, о сложностях и радостях профессии. Каждое её слово запоминал наизусть.

День пролетел незаметно, наполненный лекциями, разговорами с однокурсниками, чтением в библиотеке. Ближе к вечеру Лёнька наконец отправился домой. Возвращаясь, он решил зайти в пивную на углу Покровки – не ради пива, которое не пил, а ради солёных сушек, которые там продавались. Лёнька любил их терпкий вкус, жёсткую корочку, щедро посыпанную крупной солью. Это была его маленькая слабость, единственное, что он позволял себе помимо учёбы и своего тайного увлечения.

Пивная встретила его гулом голосов, запахом дрожжей и сигаретного дыма. За длинными деревянными столами сидели мужчины в рабочей одежде, с кружками пива и тарелками с воблой. Они громко разговаривали, смеялись, стучали кружками по столу. Лёнька всегда чувствовал себя здесь чужим – с его тонкими чертами лица, аккуратной одеждой, студенческой сумкой через плечо. Но за пару лет постоянных визитов его уже признали «своим чудаком», который «приходит только за сушками, как девчонка».

– О, студент пришёл! – крикнул кто-то из глубины зала. – Давно не заходил!

Лёнька смущённо кивнул и подошёл к стойке, где полная женщина в белом переднике уже приветливо ему улыбалась.

– Как обычно? – спросила она, протягивая руку к стеклянной банке с сушками.

– Да, пожалуйста, – Лёнька достал мелочь из кармана. – Двести грамм.

Женщина насыпала сушки в бумажный кулёк, взвесила и назвала цену. Лёнька расплатился и, вежливо кивнув, направился к выходу, стараясь не встречаться взглядом с завсегдатаями пивной, которые то и дело поглядывали в его сторону.

На улице было уже темно, фонари освещали тротуары жёлтым светом. Лёнька шёл, машинально доставая из кулька сушки и хрустя ими, пока возвращался на Чистопрудный. Он думал о завтрашней контрольной по истории СССР, о книге, которую нужно было вернуть в библиотеку, о том, что нужно не забыть постирать рубашки до возвращения бабушки. Мысли текли спокойно и размеренно, пока вдруг путь ему не преградило странное препятствие.

Часть бульвара, по которой он обычно ходил домой, была перекрыта. Натянуты верёвки, стояли люди в форменных куртках, сновали туда-сюда суетливые личности с папками и рациями. Лёнька сразу понял: снимают кино. В их районе это случалось регулярно – Чистопрудный бульвар с его атмосферными видами, старинными фонарями и спокойной водой пруда был любимой натурой многих режиссёров.

Лёнька остановился, разглядывая съёмочную площадку. Среди людей мелькали знакомые лица – не актёров, а соседей, которые, как и он, застряли у ограждения, не имея возможности пройти к своим домам обычным путём. Некоторые возмущались, другие с любопытством наблюдали за процессом, надеясь увидеть знаменитостей.

– Что снимают, не знаешь? – спросил Лёнька у пожилого соседа, который жил в их подъезде этажом выше.

– Да кто ж его знает, – проворчал сосед. – Говорят, какую-то мелодраму про современную молодёжь. Уже третий день мотаются тут, покоя нет.

Лёнька кивнул и уставился на суету за ограждением. Съёмочный процесс всегда завораживал его. Сейчас устанавливали свет, настраивали камеру, а в стороне о чём-то громко спорили двое мужчин – режиссёр и, судя по всему, оператор.

Он невольно вспомнил, как несколько лет назад, ещё пацаном, наблюдал за съёмками фильма «Место встречи изменить нельзя». Тогда весь район был взбудоражен: сам Высоцкий в роли Глеба Жеглова! Лёнька с мальчишками часами торчали у ограждений, надеясь увидеть знаменитого актёра. И однажды им повезло – они стали свидетелями съёмок сцены, где бандит наносит удар ножом Сеньке Тузику.

Лёнька помнил каждую деталь того дня: серое осеннее небо, похожее на сегодняшнее, крики режиссёра, напряжённые лица актёров. Он стоял так близко, что мог разглядеть фальшивый нож, капли искусственной крови, бледное от грима лицо актёра, игравшего Сеньку. Мальчишки вокруг ахали и перешёптывались, а Лёнька молчал, впитывая каждую деталь, каждый жест, каждое слово. Уже тогда, в четырнадцать лет, он понимал, что хочет связать свою жизнь с этим миром – миром кино, театра, искусства.

А зимой того же года ему и вовсе повезло: соседский мальчишка Витька, чей отец работал осветителем на «Мосфильме», притащил его на съёмки массовки. Снимали сцену с трамваем, и режиссёру срочно нужны были подростки, которые будут стоять на подножке. Они с Витькой и ещё несколькими ребятами из соседних домов мёрзли целый день, стоя на обледенелой подножке, пока трамвай раз за разом проезжал один и тот же участок пути. Лёнька тогда отморозил пальцы на ногах и заработал нагоняй от бабушки, но счастью его не было предела. Он был частью кино! Пусть маленькой, едва заметной, но частью.

Воспоминания были прерваны громким возгласом режиссёра:

– Тишина на площадке! Приготовились! Мотор!

Все замерли, даже зеваки за ограждением притихли. Лёнька вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит. По аллее бульвара шла женщина. Из-за расстояния и плохого освещения он не мог разглядеть её лица, только силуэт – стройную фигуру в элегантном пальто, копну тёмных волос. Что-то в её походке, в наклоне головы показалось ему знакомым, и сердце вдруг забилось чаще.

Нет, не может быть. Павлинова здесь, рядом с его домом? Это было бы слишком невероятным совпадением. И всё же Лёнька не мог оторвать взгляд от фигуры, медленно идущей по аллее. Женщина остановилась у скамейки, села, достала сигарету. Камера медленно двигалась вокруг неё, снимая с разных ракурсов.

– Стоп! – крикнул режиссёр. – Ещё раз! Вера, ты слишком напряжена. Расслабься, ты просто ждёшь его в парке, ты не на похоронах!

Женщина кивнула, и Лёнька с разочарованием понял, что это не Павлинова. Просто актриса, похожая на неё издалека. Разочарование было таким острым, что он даже не заметил, как сломал сушку в пальцах. Крошки посыпались на землю, и Лёнька машинально стряхнул их с ладони.

Он стоял, по-прежнему глядя на съёмочную площадку, хотя разочарование осело где-то в груди. Снова обманулся, снова принял желаемое за действительное. Лёнька уже собирался отвернуться и поискать обходной путь домой, когда его окликнул резкий, командный голос:

– Эй, студент! Да-да, ты, в сером свитере!

Лёнька обернулся. К нему быстро приближался невысокий коренастый мужчина лет тридцати пяти, с папкой под мышкой и рацией в руке. На лице – раздражение человека, следящего за десятком дел одновременно. Тёмные вьющиеся волосы небрежно зачёсаны назад, на лбу – глубокая вертикальная морщина.

– Меня? – растерянно спросил Лёнька, оглядываясь по сторонам.

– Тебя, тебя, – нетерпеливо подтвердил мужчина, подходя ближе. – Ты местный? Я тебя тут уже видел пару раз.

– Да, я здесь живу. Вон в том доме, – Лёнька махнул рукой в сторону своего подъезда, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом незнакомца.

– Отлично! – мужчина вдруг просиял, хотя морщина на лбу никуда не исчезла. – Меня зовут Роберт Ольхов, я ассистент режиссёра. Мы снимаем фильм «Любовь моя», слышал, может?

Лёнька помотал головой. Название ни о чём ему не говорило, хотя он регулярно просматривал все анонсы новых фильмов в «Советском экране».

– Неважно, – Роберт отмахнулся, словно ответ не имел значения. – Слушай, у нас тут форс-мажор. Один из массовки не пришёл, а нам нужен парень примерно твоего возраста для эпизода. Сыграешь школьника, опаздывающего на уроки? Ничего сложного – просто пробежишь мимо камеры. Пять рублей за съёмочный день.

Лёнька удивлённо моргнул. Пять рублей – почти половина его месячной стипендии. Но дело было даже не в деньгах. Возможность поучаствовать в настоящем фильме, пусть в массовке, пусть на несколько секунд – это было…

– Ну, что молчишь? – нетерпеливо спросил Роберт, постукивая карандашом по папке. – Да или нет? Нам через пятнадцать минут снимать, времени в обрез.

– Да, конечно, – поспешно ответил Лёнька, боясь, что его нерешительность может стоить ему этого шанса. – Я согласен.

– Вот и хорошо, – Роберт кивнул с облегчением. – Иди за мной, объясню, что делать.

Лёнька последовал за ассистентом, пробираясь сквозь скопление людей и оборудования. Всё вокруг было в движении: осветители устанавливали прожекторы, рабочие перетаскивали ящики, гримёрши поправляли макияж актёрам. Лёнька чувствовал себя случайным зрителем в этом отлаженном процессе.

– Смотри, – Роберт указал вперёд по аллее. – Видишь женщину в сером плаще на скамейке? Сейчас она будет идти по бульвару, как будто на работу. А ты пробежишь мимо, обгонишь её – как школьник, опаздывающий на уроки. Понял?

Лёнька машинально кивнул, но голос Роберта доносился словно издалека. Потому что в строгом сером плаще с тонким поясом, подчёркивающим силуэт, сидела Елена Павлинова.

Это была она. Без всяких сомнений. Те же чуть раскосые глаза, тот же изгиб губ, та же посадка головы. Сейчас она сидела, чуть наклонившись вперёд, и слушала что-то, что ей говорил высокий седой мужчина – режиссёр. Её тёмные волосы были уложены в сложную причёску, открывавшую тонкую шею.

Лёнька почувствовал жар, потом озноб. Горло перехватило. Сердце забилось так, что он испугался – сейчас Роберт услышит. Перед глазами на миг всё размылось, и он схватился за ближайшую опору – штатив.

– Эй, осторожнее! – одёрнул его Роберт. – Что, плохо стало?

Лёнька с трудом сглотнул. Елена Павлинова. Его кумир, женщина с сотен фотографий на стенах его комнаты, голос из магнитофона, главная героиня всех его снов – сидела в десяти метрах от него. Живая, настоящая, дышащая.

– Нет-нет, всё в порядке, – выдавил он. – Просто… немного закружилась голова.

– Только обмороков нам тут не хватало, – буркнул Роберт, но взгляд смягчился. – Ладно, слушай внимательно. Сейчас мы снимаем эпизод, где Вера – героиня Елены Павлиновой – идёт на работу. Она спешит, движется целеустремлённо, с прямой спиной, как человек, знающий своё место в мире. Твоя задача – пробежать мимо неё, как школьник, опаздывающий на уроки. Мы хотим показать два разных ритма жизни, понимаешь? Её – размеренный, уверенный, и твой – суетливый, беспокойный.

Лёнька кивнул, хотя половину сказанного пропустил мимо ушей. Всё его внимание было приковано к Елене. Она повернула голову, и солнечный луч, пробившийся сквозь облака, скользнул по её скулам, высветив маленькую родинку у левого уха – деталь, которую невозможно было разглядеть даже на качественных фотографиях. Он знал о ней почти всё, что можно было узнать из открытых источников, но эта родинка была новым открытием.

– Ты меня слушаешь вообще? – раздражённо спросил Роберт, щёлкнув пальцами перед его лицом. – Соберись! От тебя требуется немного: пробежать из левой части кадра в правую. Понимаешь? Быстро, но не слишком, чтобы не смазать движение. В руках у тебя будет портфель.