Это похоже на китайские стриминги, где модели невероятно быстро переодеваются, а затем зрители должны как можно скорее перейти по ссылке, чтобы успеть купить предложенный образ. Чтобы не упустить возможность быть модным именно в это мгновение. Ультрабыстрые тренды гипертрофированно акцентируют ценность новизны в качестве основной и единственно важной, создавая конвейерное производство вспыхивающих образов, эфемерность которых релевантна текучей идентичности потребителя возможностей. Образы сменяются один за другим, а вещам уготована короткая жизнь с одноразовым появлением в коротком видео в несколько секунд.

Обещание эйфорического счастья здесь-и-сейчас для субъекта, одержимого неофилией, всегда происходит в режиме немного отсроченного настоящего, заключенного в самом статусе потребителя возможностей. Непрерывное обновление эстетического опыта порождает существование в зазоре между настоящим и ближайшим будущем, возможности которого всегда сулят еще более прекрасный опыт, но в то же время увеличивают инфляцию существующего. Потребляя возможность новых впечатлений от того, что произойдет завтра или через несколько дней, человек живет в ожидании праздника, который никогда не состоится, потому что реальность всегда проигрывает красивой упаковке того, что еще не случилось. Потребление возможностей приводит к тому, что мы, как Марсель Пруст, мечтавший ехать в карете с женщиной в Булонском лесу, сидим в этой самой карете с той самой женщиной и переживаем разочарование в духе мемов «ожидание/реальность».

Система модного общества, где устойчивые нарративы с ценностно-смысловыми ориентирами уступили первенство ультрабыстрым трендам, подчинила жизнь современного человека эфемерным образам, чувственным впечатлениям, постоянным изменениям и логике скоротечной утраты актуальности. Быстрые тренды технически реализуются благодаря покупкам на маркетплейсах в один клик, экспрессивному инфлюенс-маркетингу с оперативным сториселлингом на службе у популярных брендов и широкой сети финансовых организаций, связанных с потребительским кредитованием. Но психологическим ядром этой компульсивной одержимости модой и роскошью предстает боязнь упустить интересное или важное, возникающая на фоне актуальной инвестированности ментальных ресурсов в поиск интересного и важного. Это состояние выражает себя в тревожном беспокойстве оказаться не в тренде, быть не модным и упустить то, благодаря чему можно выиграть в конкурентной борьбе эстетизированных предпринимателей самих себя, ежедневно конструирующих личные бренды и представляющих свое существование как бытие-в-перфомансе. Ультрабыстрые тренды играют с болезненными переживаниями неофилов, усугубляя их страхи быстрыми сменами новых коллекций, сроки жизни которых измеряются всего несколькими днями.

Страх упущенных возможностей из мира эстетизации настоящего в модном обществе распространяется на самые разные сферы личного существования человека, принимающего в качестве единственной реальности новый капитализм возможностей.

Потребители возможностей приобретают фитнес-абонементы, мечтая о стройной фигуре к лету, но не посещают зал; бесконечно делают репосты с подборками книг, которые никогда не будут читать; скупают и скачивают курсы для участия в гонке непрерывного образования, бо́льшая часть которых никогда не будет даже начата, а другие не пройдены до конца. Ричард Сеннет приводит пример с дорогим внедорожником, в рекламе которого были показаны возможности удивительных путешествий в экзотические места, но в реальной жизни машина будет использоваться для того, чтобы отвезти детей в школу и съездить за покупками в гипермаркет в выходные дни. Избыток возможностей, переживаемый как нехватка, парадоксальным образом формирует структуру неустойчивого опыта внутренней жизни, где быстрая смена впечатлений и стремление оказаться везде и сразу порождают субъекта, пытающегося двигаться во всех направлениях одновременно, но остающегося парализованным в попытках переиграть законы физики и нейробиологии собственного существования. Люди, с дикой скоростью компульсивно тапающие хомяка, во всех смыслах оказываются яркой иллюстрацией застывания внутренней жизни современного субъекта в режиме упраздненного индивида: человека-сенсора.

Сегодня можно встретить немало разоблачений «невероятных возможностей» и фальшивой роскоши блогеров-инфлюенсеров разной степени популярности. Яркий кейс: танцующий миллионер Джанлука Вакки, демонстрирующий гедонистический шик и гламур в окружении загорелых красоток, у которого за фасадом будоражащей фантазию картинки в соцсетях скрывались огромные долги по кредитам. Диалектика возможностей/долга обнаруживает темную сторону нового капитализма с его продающей демонстрацией счастливой эйфории настоящего.

Несмотря на демонстрацию победоносного шествия технонауки, расколдовавшей общество и утверждавшей вместе с капиталом сугубо материалистический взгляд на мир на протяжении последних столетий, происходит рост спроса на экзотические практики постсекулярной духовности. Специфика культурного ландшафта капитализма возможностей все больше сближает происходящее с сюрреалистическими эстетическими практиками^[27].

В прежние времена человек слышал голос церкви, партии или легитимного вождя, и у него не возникало сомнений в том, что именно этот голос возвещает истину и направляет индивидуальную жизнь по верному пути. Постмодернистский крах метанарративов с сопровождающей его тотальной эпистемологической неуверенностью в отношении всякой достоверности создал новый культурный фон с многовариантностью интерпретаций, контекстов и повесток. Множество маленьких рассказов на фоне становления свободной конкуренции в качестве преобладающей формы социально-экономической жизни утвердили единую максиму «все дозволено».

Эпоха причудливых форм новой духовности заполняет пространство в интерпретации неопределенного будущего и неугасающую потребность снять нарастающую фрустрацию от бремени жизни наугад. Подписки на модных инфлюенсеров, марафоны желаний с готовностью слышать Вселенную, а также рейтинговые агентства и финансовые консультанты в качестве новых шаманов или жрецов, уверяющих, что смогут прогнозировать развитие событий хотя бы на ближайшее время, отбросили остатки рациональности на задворки истории. Мир текучей неопределенности XXI века по своему общему настроению превратился в галлюцинаторно-параноидальный бред шизофреника, который слышит голоса, спасается от пронизывающих его электрических лучей и видит то, чего не видят другие.

Нормализация галлюцинаторно-бредового восприятия жизни подтверждается высокими продажами инфопродуктов, делающих ставку на пристрастие к магическому мышлению у широких масс дезориентированных субъектов, склонных доверять чутью, судьбе, звездам и правильно составленной карте желаний больше, чем науке, активно расколдовывающей окружающую действительность. Изгнание духовных сущностей и материализация мира, как показывает рынок духовных услуг, не увенчались успехом. Более того, не только Вселенная вернула себе возможность говорить и обрела толпы любителей «слышать ее голос», но и сам свободный рынок, вобравший в себя многообразие социокультурной жизни, превратился в полигон чудес, в аналог черной магии.

Предлагаемая в видеоигре Hellblade: Senua’s Sacrifice реальность уже не кажется фантастической аллюзией на опыт шизофрении^[28], а скорее меткой метафорой жизни современного человека, на ощупь блуждающего в тумане собственных аффектов и тщетно пытающегося расслышать в шуме голосов ответ на вопрос о собственном смысле жизни, о том, как ему жить дальше.

В этой информационной среде разворачивается культура повседневности с налетом сюрреализма и опорой на рынок утопических микронарративов. Эсхатологическое восприятие времени, утвержденное христианством и позднее в секулярной форме перекочевавшее в идею общественного прогресса, а также в советский нарратив с его пятилетками на пути к светлому коммунистическому будущему. Эсхатологическое восприятие времени – это особый темпоральный режим, позволяющий воспринимать еще не наступившие события как встроенные в логику преобладающего большого повествования, будь то библейские нарративы или советская идеология. Постмодернистская реальность и логика позднего капитализма на месте рухнувших метарассказов утверждают множество конкурирующих друг с другом траекторий проектирования потребительского опыта, упакованных и представленных на рынке утопических микронарративов.

Несмотря на то что поздний капитализм по-прежнему ориентирован на материальное производство и потребление, оккупирующие все формы социальной жизни в рыночном обществе, а деньги в качестве ресурса остаются центральным объектом вожделений, в своей идеологической основе он выступает как идеализм, эксплуатирующий воображение, чувства и образы будущего в отнюдь не материальном формате.

Неолиберальная рациональность, ориентированная на чрезмерно индивидуализированного субъекта, озабоченного превращением своей жизни в успешное экономическое предприятие, подстроилась и адаптировалась к постмодернистской стихии многообразия повесток и стилей жизни. Как и любая иная идеология, по умолчанию стремящаяся овладеть массовым сознанием и навязать ему эсхатологическое видение будущего, неолиберальная программа в альянсе с «новым капитализмом» производит специфическую форму утопического мышления. Но только делает это экстраординарным образом – создавая рынок утопических микронарративов для каждого, мнимое многообразие которых подчинено теме индивидуального успеха и счастья, неизбежно ассоциируемых с потреблением товаров, услуг и контента.

Персональная эсхатология современного субъекта с внутренней жизнью, порабощенной утопическим нарративом «счастья для каждого», стала результатом поглощения целого ряда смелых идей, высказанных различными мыслителями, а затем реализованных частными лицами и/или сообществами попыток выстроить альтернативу существующему порядку вещей. Экзистенциальная идея человека как проекта (Сартр), пресловутая самоактуализация (Маслоу), трансгрессия как постоянный выход за пределы имеющегося опыта (Батай), управление собой и техники себя (Фуко), протестные инициативы, от «Красного мая» с лозунгами «Будьте реалистами, требуйте невозможного» и «Вся власть воображению» до панков, хиппи, рейв-движения и современного феминизма, – все это было поглощено, превращено в спектакль и конвертировалось в продукт для соответствующего сегмента целевой аудитории. Повестки, меньши́нства, новая и старая этика, пропахший нафталином славянофильский дискурс и всякая попытка быть иначе уже упакованы и размещены на нужных расстояниях для порабощенного консюмеризмом и когнитивным трудоголизмом воображения.

Предприниматель самого себя в качестве декоративной упаковки скрывает основную форму гибридной субъективации, которая, по моему глубокому убеждению, сочетает в себе две формы отношения с персональным будущем в так организованной реальности – потребитель возможностей и кризисный управляющий (или риск-менеджер самого себя). Персональная эсхатология разворачивается с опорой на произвольно выбранную интерпретацию мира – это могут быть уже упоминавшиеся способы проектирования с опорой на прогнозы ChatGPT или карты желаний с развитием навыков «слышать голос Вселенной», а могут быть классические формы духовности вроде христианства или популярного ныне стоицизма, но адаптированные к индивидуалистической перспективе личного саморазвития. Отношения с будущим в эпоху конфликтующих за право верного толкования реальности микронарративов оказываются для растерянного и дезориентированного субъекта опытом движения на ощупь с характерными для этого рисками «свободного выбора» интерпретации и столь же характерным опытом потребления возможностей, с большей долей вероятности оборачивающихся потреблением иллюзий.