Завороженные яркими шоу и продающими образами, держатели смартфонов 24/7 индоктринируются нарративом «быть предпринимателем самого себя», мобилизирующим весь свой когнитивный потенциал для приближения эсхатологической развязки персональной истории – «и вот ты счастлив и успешен». Постоянное цифровое прикосновение к бесконечно далекому избыточному наслаждению от созерцания перфомансов инстаграм-селебрити и сильных мира сего вдохновляет разрозненных людей-привычек на новые подвиги по обретению будущей счастливой жизни. Подобно христианским монахам-отшельникам, каждый день боровшимся со страстями ради обретения блаженства в посмертном будущем, новые аскеты принимают правила игры. Это и необходимость ипотеки на 30 лет, и обучение на протяжении всей жизни с регулярной оплатой нескончаемых курсов в рассрочку, консультации коучей, помогающих выстроить «стратегические цели в мире, полном неопределенности» и провести из точки А в точку Б, прекарная занятость и вынужденная трудовая мобильность с фоновой тревогой и отсутствием каких-либо гарантий от властей, корпораций и Вселенной, которая якобы все еще что-то слышит (но это не точно).

Мифологизированная фигура предпринимателя самого себя совпадает с не менее фантастической персональной эсхатологией, в которой все достигнут личного счастья с домиком у моря и большим пассивным доходом от правильно инвестированного когнитивного капитала. Эти рекламные образы счастливых людей из параллельной вселенной преследуют борющегося с приватизированным растущим стрессом выгорающего субъекта, утешающего себя тем, что «в будущем все будет хорошо, надо еще поднажать».

Феноменологическая интерпретация так устроенного рынка утопических микронарративов требует обратить внимание на потребность человека в структурировании времени своей жизни и затруднении в ситуации многообразия выбора с высоким градусом неопределенности будущего. Простая и понятная большинству идея, что «в будущем ты будешь счастлив», бесконечно форсится множеством агентов индустрии иллюзий, потребление которых выступает доступным культурным транквилизатором для каждого. Возможность желанного сценария развития событий проектируется и окрашивается при помощи инструментария, описанного в разделе о надзорном, когнитивном и эмоциональном капитализме.

Капитализм возможностей играет с воображаемыми мирами посредством медиаиндустрии и проектирования потребительского опыта, предлагая широкий репертуар «решений» в контексте проблемы заполнения времени жизни и способов конструирования возможного будущего с опорой на его образы, предложенные рекламными агентами и цифровой медиасредой. Культурный ландшафт позднего капитализма – это темпоральная дисфория мнимых возможностей, скрывающих постоянные попытки выиграть время за возникающими день за днем новыми трендами и способами привлечения внимания потребителей, которым обещают личное благополучие, но после инвестиций внимания, денежных средств и времени. Идет ли речь о кредитах на образование или ипотеке, инвестициях или стратегических целях – все это находится в неопределенном будущем, снабженном эмоционально заряженными продающими образами.

Возможности будущего становятся магнитом для существования в режиме синдрома отложенной жизни и страха упущенных возможностей. Такой сценарий комбинируется с моментами разрядки при переключении в режим «побудь здесь и сейчас» и «насладись моментом», но не долго, а лишь для восстановления продуктивности и новой захваченности тревожным ожиданием. Дискурс капитализма возможностей – благодатная почва для порабощения воображения и создания бесчисленного количества иллюзий по принципу «хорошо там, где нас нет».

Уже на заре развития финансовых рынков, которые в текущем состоянии капиталистического общества выступают его главной движущей силой, французский деятель Просвещения Вольтер в 1719 году в письме к другу сделал меткое замечание, что биржевой бум во Франции имеет больше отношения к разыгравшейся фантазии, нежели к реальности.

Употребляя выражение «капитализм возможностей», Брайан Массуми подчеркивает, что современная рыночная экономика, несмотря на свою расчетливость и ориентацию на реальную выгоду, в большей степени озабочена потенциалом, нежели фактическими показателями прибыли и другими способами измерить что-либо существующее. Потребление возможностей, потенциальные способности сотрудников, поведенческие фьючерсы, удачные инвестиции в стартапы и новейшие технологии – это и многое другое отсылает к тому, что возможно в будущем, а не существует в реальном настоящем. Процесс роста и накопления связан с постоянными изменениями, мутациями и рисками, которые либо открывают новые бизнес-модели и рынки, либо уводят в магический реализм иллюзий с неизбежными долгами по кредитам, фрустрацией от несбывшихся высоких надежд и потреблением иллюзий о «новых возможностях».

И если в сфере реального капитала с высокими способностями к риску тема возможного/невозможного в той или иной степени опирается на математические показатели (вроде теории вероятности или теории игр), то, перемещаясь в пространство повседневной жизни вынужденных предпринимателей самих себя, ежедневно рискующих, подобно героям сериала «Игра в кальмара», мы обнаруживаем, как происходит дискредитация самой идеи возможности. Множество историй об инфобизнесменах-мошенниках, криптопирамидах, эзотерических практиках, призванных открыть «денежные чакры», больших кредитах для создания фальшивой роскоши у несостоявшихся горе-инфлюенсеров и бесконечном платном обучении в поисках своего призвания и раскрытия потенциала – все это уводит тематику реальных возможностей саморазвития в сферу туманных фантазий, несбыточных надежд и потребления иллюзий героя нашего времени.

Дискредитация возможностей разворачивается в смещении с оценки реального потенциала явлений/ситуаций/вещей/людей к фантастическому сторителлингу вокруг брендов и модных веяний, стартапов-единорогов и проповедников богатой жизни, обещающих будущим потребителям изначально нереалистичные сценарии развития событий. Если обратиться к словарю квантовой физики, то «возможные» состояния того или иного квантового объекта – это его потенциально «реальные состояния». Но отличие кота Шрёдингера от кота в игре неолиберального воображения в том, что его изначально может не существовать вовсе. Сумка Birkin – это обычная сумка плюс стимуляция потребительской фантазии, которая убеждает счастливого обладателя модного аксессуара в том, что он должен верить в свою избранность и уникальность. Ультрабыстрые тренды генерируют эфемерные образы, ценность которых носит сугубо произвольный характер.

Любые качества самых разных культурных артефактов и явлений могут быть скомбинированы в произвольном порядке, а им будет приписана высочайшая ценность по прихоти того или иного трендмейкера. В какой-то момент выпускающая плащ «а-ля мусорный мешок» Balenciaga убедила фанатов бренда в том, что это шик и блеск. Правда, доказывать прохожим, что ты не нуждаешься в милостыне для выживания на экзистенциальном холоде, придется самому покупателю экзотической продукции. Такова плата за экстраординарность. Реальные возможности вытесняются потреблением иллюзий и заранее проигрышных сценариев персонального будущего, которые упакованы в утопические нарративы, долги по кредитам и фрустрацию от несбывшихся планов.

Самозабвенный скроллинг цифровой ленты и магическое вслушивание в голоса рыночной вселенной – это реакция на ощущение опасности и радикальной непредсказуемости развития событий в связи с растущими по экспоненте возможностями для инвестиции своего внимания, времени, способностей и буквально всего, что еще осталось у дезориентированного субъекта после реальных вложений в жизнь-как-бизнес имени себя.

§ 7. Конец социального и гибкая идентичность в эпоху текучей современности

Исчезают связанные друг с другом устойчивые нарративы и смыслы, а постнарративное время оборачивается сменой траектории субъективации, которую производит гиперкультурная среда, растворяющая любые границы и очертания. Культура лопается по швам. Это разрывает привычные связи и смысловые сцепки. Все становится рассеянным, неограниченным и запутанным. Эта неустойчивая текучесть, описанная социологом Зигмунтом Бауманом в отношении социальной среды последних десятилетий, по экспоненте фрагментируется и ускоряется с усилением цифровизации жизни. Метафоры текучести и жидкости метко отражают процессуальный характер нового состояния современной эпохи и размытие очертаний привычных вещей, смыслов и состояний.

Культурная среда новой текучей современности последних десятилетий представляет собой совсем иное состояние вещей. Это постоянное изменение, лишенное стремления к обретению четких форм и пространственных очертаний, стабильных состояний и определенных границами мест. Текучее состояние само́й культурной среды проникает в различные аспекты публичной и частной жизни, лишая определенности не только социальные институты, но и предлагая предоставленному самому себе человеку в качестве единственного правила для частного существования движение на ощупь.

Текучая современность – это среда обитания, в которой действует множество различных агентов, не подчиненных логике общего порядка и управления из единого центра. Бауман в своих текстах часто упоминает о смерти Большого Брата, он близок к идеям Фуко о биополитике, в которой отсутствует единый центр управления обществом и индивидами. Однако если Фуко писал о дисциплинарных обществах и контроле над жизнью через практики надзора и наказания, то Бауман рассматривает мягкие тактики управления через потребление и подталкивание к позитивным фантазиям о высоком уровне дохода и качества жизни^[29].

Крах больших повествований приводит не только к разнообразию конкурирующих интерпретаций и искажению темпоральности, но и к исчезновению предшествующих форм коллективной идентификации, как то: религия, класс, нация, – легитимность которых обосновывалась метанарративами, политическими идеологиями или религиозными доктринами. Рождавшийся в Средневековье человек проживал жизнь внутри сообщества верующих так же, как ревностный строитель коммунизма пятилетку за пятилеткой действовал во благо советского народа. Постмодернистская динамика совпала с атомизацией общества и тем закатом социального, которое с разных сторон декларировали как идеологи и политики неолиберализма, так и теоретики постмодернистской социологии^[30].

Это хаотичное движение конкурирующих атомизированных индивидов и небольших объединений образует сложную высокодинамичную среду, где все подчинено непрерывному и быстро ускоряющемуся усилию, направленному на достижение пределов, близких к скорости света. Бауман подчеркивает, что изменяющаяся текучая среда – это процессы не просто высокого уровня мобильности, но и неуклонно растущего противостояния между временем и пространством. В свете нарастающей скорости всевозможных процессов устойчивое пребывание на месте обретает сомнительный статус. Если в «твердую» эпоху кочевые привычки и высокая мобильность являлись атрибутом отсутствия стабильности, то в эпоху текучей современности именно сверхмобильность стала атрибутом свободы и вожделенной мечтой. Привязанность к месту и определенная локация представляются недостатком свободы и избытком обременяющих обязательств. Это уже не грезящий о частной собственности на землю колонист эпохи модерна, готовый к любым лишениям ради усиления устойчивости своего места в этом мире. Напротив, заземленный на десятилетия и привязанный к купленной в ипотеку жилплощади гражданин-должник становится персонажем трагедии, подобно Сизифу, неизбывно несущему свою ношу.