Возможно, всё уже позади, но ещё несколько мгновений назад я находилась в шаге от беды. И сейчас страх продолжал удавкой сдавливать горло.

– Пустышка.

Голос раздался совсем рядом. Я смотрела в пустоту, не замечая окружающей реальности. Не желая в неё возвращаться.

В пустоте оказалось вполне уютно.

Но прикосновение горячих влажных пальцев к моей щеке вытянуло меня наружу. Будто всё это время я пребывала на дне озера. Там, где темно и тихо. Безопасно.

Этот жест показался чем-то совершенно нереальным. Потому что… в нём сквозила несвойственная Островскому нежность.

Я подняла ресницы. Встретилась с чёрными провалами вместо глаз, привычно засасывающими меня в свои омуты.

Он смотрел, словно сканируя меня. Проникая в самую глубь.

Пальцы очертили скулу и остановились на подбородке. Приподнимая.

– Ты меня не послушалась, – до меня донёсся его тихий, вкрадчивый голос. Такой спокойный, что мне стало обидно.

В глубине души я надеялась, что он хотя бы немного переживал обо мне.

Но, похоже, ему на меня глубоко наплевать.

Дёргаю подбородком, желая избавиться от его прикосновений. Но вместо того, чтобы отпустить, он обхватывает мою челюсть всей пятернёй. Фиксируя. Не позволяя лишний раз дёрнуться.

– Но никто не имеет права притрагиваться к моей жене, – его тон стал холоднее, ниже, настолько острее, что слова буквально царапали меня. А взгляд против воли приковывался к его глазам.

Муж невербально давал мне понять, что сейчас я услышу нечто важное.

– Я убил его за это.

Артём в странном, нежном жесте проводит костяшками по моей щеке. Но след ощущается влажно. Мокро.

Мне хочется стереть его, потому что ветер холодит оставленную им отметину. Я вытираю щёку. После чего смотрю пустым взглядом на свои пальцы. На них осталась кровь. Не моя. Возможно, и не Артёма.

Чья кровь на моей щеке?

Я всё ещё хочу верить, что его слова просто злая шутка.

– Ты убил его? – не веря, переспросила я.

Артём всё так же сидел передо мной на корточках, изучая моё лицо с боевым раскрасом индейцев чероки. Испачканное кровью и грязью.

– Конечно убил, Пустышка, – повторил он тихим, спокойным голосом. Таким голосом можно читать сказки по ночам. Убаюкивающим. – Ты моя. Я не позволю никому тебя обижать. Это лишь моя прерогатива.

От его слов на моих губах расплывается больная улыбка. Я вдруг ощутила себя Харли Квин. Девицей, чьё безумие может поспорить с сумасшествием Джокера.

Не знаю почему, но мысль о том, что Артём убил из-за меня, ради меня, распутывала узы, стягивающие мою грудную клетку.

Где-то в глубине души я тоже желала смерти насильнику. Потому что ощущала, что единственным его желанием являлось вывалять меня в грязи. Растоптать. Испачкать. Сделать такой же отвратительной, как он сам.

Волна эйфории прокатилась по телу. А следом за ней пришёл дикий ужас.

Я вглядывалась в лицо Островского. До меня вдруг начинает доходить, что всё происходит наяву. Это не хоррор, который я наблюдаю со стороны. Не сводки криминальных новостей, к которым я не имею никого отношения.

Нет.

Это я вляпалась в неприятности. Это я стала причиной чьей-то смерти.

– Ты шутишь? – переспрашиваю я, надеясь, что всё сказанное им просто попытка меня запугать.

Но взгляд падает на кулаки Артёма. Костяшки его пальцев буквально сплошное кровавое месиво. Будто он долго и нудно впечатывал их в бетон. Или в чьи-то кости.

– Нет, Пустышка. – Островский убрал прядь волос, упавшую мне на лицо, за ухо. Его рука продолжила движение, останавливаясь на тыльной стороне шеи. Я ощутила его горячую ладонь. И заметила, что меня бьёт крупная дрожь. – Но ещё парочка таких ошибок, и твоим именем я назову кладбище.

Хлопаю глазами, смотря в совершенно серьёзное лицо.

– Тебя же посадят, – произнесла первую пришедшую в голову мысль.

Губы Артёма расплываются в странной ухмылке:

– Можешь на этот вариант избавления от меня особо не рассчитывать, Пустышка.

Действительно. Мой отец тоже наворотил дел. Но до сих пор на свободе.

Островский подхватывает меня на руки и забирается в подъехавший минивэн. До меня лишь сейчас доходит, что он подоспел вовремя. Уже когда я вылетала из окна, он был на месте. Просто мой фееричный полёт прохлопали.

Капля за каплей оцепенение спадало.

Но я совершенно не понимала, что мне следует чувствовать по этому поводу.

Стыд. Страх. Ужас. Отвращение.

До этого дня я никому не желала смерти.

Но я не знала, какой на самом деле хотела участи для Алексея Михайловича.

Попал бы такой человек, как он, в тюрьму? Да и за что… Хорошие адвокаты всё вывернут так, будто я сама хотела поехать вместе с ним. А он просто ошибся, учитывая место, из которого меня выкрал.

Но смерть? Настолько радикальной расправы я не хотела.

Прикрыла лицо ладонями, силясь разобраться в себе.

Артём так метил территорию. Очерчивая вокруг меня кровавый круг, чтобы никто не переступал черту. Но, что бы он ни творил, теперь я понимала, что это наш общий грех. Пускай решение принимал он один, но причиной его поступка была я.

Смогу ли я жить с этим?

Груз вины придавливает меня к земле, размазывает по ней, как машина для усадки асфальта.

Я была настолько погружена в эти мысли, что даже не заметила, как мы вернулись домой. Точнее, в особняк Островского, который я не считала домом.

Артём переступил порог со мной на руках. Со стороны эта сцена могла бы показаться романтичной. Если не знать предыстории.

Меня удивляло, с какой лёгкостью он несёт меня. Хотя я не то чтобы дрыщ. Мои вторые девяностые имеют окружность чуть больше ста сантиметров. Но на руках мужа я ощущала себя пушинкой. С такой же лёгкостью он может свернуть мне шею в следующий раз.

Непонятно лишь, почему до сих пор этого не сделал. Хотя ему, очевидно, хочется.

Самое странное, что, вопреки всему, рядом с ним я ощущаю себя в безопасности. И это настоящее безумие.

Стопы и ладони саднили. Щека, принявшая удар мерзавца, пульсировала, наливаясь кровью.

Островский завёл меня в ванную комнату. Не ту, что примыкает к нашей спальне. А отдельную. Здесь располагались хамам и сауна. Большая душевая.

– Дальше я сама, – испуганно заявила я, потому что меньше всего на свете мне сейчас хотелось, чтобы он видел меня.

Пусть возвращается к своей Соф. К кому угодно.

А я как-нибудь сама справлюсь.

Но Артём словно меня не слышал. Он опустил меня на каменный пол душевой. Включил воду. Горячие капли упали на розовое платье.

Я не понимала, что он творит.

– Уйди, – потребовала я, когда Островский сел напротив меня.

Его заливало водой. Я наблюдала за тем, как под тропическим душем намокала его майка, облепляя мускулатуру. Моё облегающее платье, став влажным, совсем не оставляло простора для воображения.

– Что я там не видел, Пустышка?

Глава 25

Островский скользит по мне взглядом исподлобья.

Тень причудливо падает на его лицо. Я не вижу цвета радужки. Но сейчас она кажется угрожающе чёрной.

Как его майка. Его мысли. Его поступки.

Вода хлещет по нам, размывая границы. Я вжимаюсь спиной в гладкий кафель, стараясь увеличить расстояние между нами. Ощущаю, что, несмотря на горячую воду, мокрое платье неприятно холодит. Но постепенно пар заполняет пространство душевой. Стёкла и зеркала запотевают.

В голове стучит лишь одна мысль – Островский убил. Своими руками. Но из-за меня.

– Просто оставь меня в покое. Я хочу побыть одна, – вру ему. Потому что сейчас мне, как никогда раньше, не хочется оказаться наедине со своими мыслями.

Но хочу ли я находиться рядом с ним? Не уверена.

Он напоминает дикого зверя, выросшего в неволе. И я совершенно не понимаю, что взбредёт ему в голову в следующий миг.

Я боюсь его.

До этого вечера я лишь предполагала, насколько он может быть безжалостным. Но сегодня… он продемонстрировал все грани своей жестокости.

Но мой муж не желает исполнять мои просьбы. Он не двигается с места.

Против воли я любуюсь им. Как можно любоваться голодной акулой, которая хочет вонзиться тебе в ногу зубами и откусить её в качестве десерта.

Капли стекают по его сильным рукам. Мышцы под загорелой мокрой кожей перекатываются при движении. Это зрелище почти ввергает меня в гипнотическое состояние, путая направление мыслей.

Вода смыла кровь с его разбитых костяшек. То обстоятельство, что ему даже не требуется оружие, чтобы убивать, пугает до дрожи.

Артём молча захватывает мою лодыжку и тянет на себя. Хмурюсь, не понимая, чего он хочет от меня.

Он изучает мою израненную за время побега стопу. Кожа в местах порезов саднит. Но физические ощущения причиняют куда меньше дискомфорта, нежели душевные.

Островский кладёт мою стопу на свое согнутое бедро.

Мы так и сидим. Я – вжимаясь спиной в стену. И он – напротив меня.

Медленными, методичными движениями он начинает очищать мою стопу. Его пальцы скользят по коже, смывая грязь, проходясь по ссадинам, вытаскивая осколки и мелкие камешки.

Странная нежность, сквозящая в этих прикосновениях, резко контрастирует со всем его образом безжалостного убийцы.

И от этого я теряюсь. Пропадаю в ворохе собственных неразрешённых эмоций.

От неудобной позы мышцы в ноге сводит. Пробую сменить положение.

Артём поднимает на меня тёмный взгляд.

– Не дёргайся, – произносит он своим низким тембром, – в ноге полно осколков.

Пытаюсь расслабиться. Но у меня не выходит совладать с собственными эмоциями.

Я рассчитывала, что он просто оставит меня здесь. Позволит выплакать в одиночестве все свои беды. Потому что мне даже поделиться не с кем. Я ведь понимаю, что смерть этого грёбаного маньяка начнут расследовать. А значит, я не должна никого впутывать в свою драму.

Друзьям о таком ведь не поведать.

Грудь всё сильнее сдавливают слёзы. Истерика накатывает волнами. С каждой минутой становится труднее дышать.

Когда Артём закончил с одной ногой и перешёл ко второй, слёзы уже вовсю текли по моим щекам, смешиваясь с водой из душа.

Прикусила губу, чтобы не вздрагивать от раздирающих меня рыданий. Но, должно быть, Островский всё же почуял неладное. Поднял на меня глаза. Его густые ресницы слиплись, делая взгляд выразительнее. И, чёрт возьми, красивее.

– Тише, Пустышка, – хмурится, будто неспособен понять причину моих слёз, – тебе больно?

Я отрицательно качаю головой, хотя сама не в силах объяснить бурю, зарождающуюся внутри.

Ещё недавно я считала, что, несмотря на то, что я дочь криминального авторитета, вся грязь, присущая миру, в котором я выросла, обойдёт меня стороной. Потому что я старалась сделать всё от меня зависящее, чтобы не оказаться вовлечённой в дела отца.

Но не получилось. Не срослось.

Похоже, Всевышний решил, что за те блага, которыми я пользовалась, живя в отцовском доме, я обязана заплатить. И послал мне испытание.

А ещё… внутри меня всё ворочалось от непонятных, необъяснимых чувств к мужчине напротив.

Он совершенно невыносим. И возможно, мне было бы проще, оставь он меня одну. Прояви привычное равнодушие.

Но то, что он делает сейчас, просто рвёт мне душу. И нервы.

Я могу выдержать его жестокость. Но не нежность. Которая делает меня абсолютно беспомощной перед ним.

Очистив вторую стопу, Островский неожиданно наклонился и поцеловал мою израненную конечность. Оставляя на ней горячий след от своих губ.

О боже, он даже мой рот не целовал…

– Кажется, я схожу с ума, – выдыхаю, пряча лицо в ладонях.

Спазмы сдавливают горло, слёзы мешают дышать. Перерастая в болезненные рыдания. И я жалобно всхлипываю, борясь с напряжением, скопившимся в груди.