Глава 26

Неосознанно ожидаю всплеска ярости.

Но вместо этого Островский сжимает мои плечи. Наклоняется к уху, опаляя кожу горячим дыханием.

– Ты постоянно думаешь о том, как я тебя трахаю, Пустышка. – В его голосе звучит мягкая усмешка. – Мне приятно, но с чего ты решила, что у меня есть подобное желание? Мне есть кого трахать.

Он поднялся сам… И поднял меня.

Смотрю на него, ощущая глухую злость.

Меня словно вновь макнули носом в лужу. Как котёнка. Сцепляю зубы, сдерживая желание заехать ему по физиономии. Стереть это самодовольное выражение.

Какой же он… козёл. Невыносимый, несносный, самоуверенный парнокопытный!

– Нужно избавиться от этого милого платья. Вряд ли ты захочешь ещё раз его надеть, – замечает Островский, оттягивая розовую бретельку, пока я нахожусь на грани.

Меня буквально колотит от его слов. Они возвращают в суровую реальность. Жестокий мир, в котором мои желания и стремления ничего не значат. Потому что я женщина. Можно сказать, расходный материал. Заменяемый.

Но если покажу, насколько равнодушие Артёма задевает, то выдам себя с головой. А это умножит моё унижение.

Ему есть кого трахать кроме меня. Как так выходит, что я постоянно об этом забываю? Его подружка – эта сногсшибательная Соф, будто сошедшая с обложки журнала. Я в сравнении с ней как дворовая кошка рядом с выведенной с помощью селекции породистой кисой.

Мне остаётся только медленно сгорать изнутри.

Артём сжимает подол стрейчевого платья. Тянет вверх, обнажая мою кожу сантиметр за сантиметром.

– Что ты творишь? – оторопело интересуюсь, в то время как он стягивает с меня прилипшую к коже мокрую ткань.

Пока я испуганно жмусь к стене, Островский обхаживает моё тело, прикрытое кружевным лифчиком и трусиками, взглядом. Замечаю, как он с силой втягивает воздух. Сжимает челюсть. Словно то, что он видит, причиняет ему физические страдания.

Чёрт. Его действия никак не согласуются со словами.

Или мне просто хочется верить в то, что он выглядит так, будто желает трахать… именно меня?

– Ты пахнешь его домом, – заявляет он, морща нос и скалясь, – испачкана его прикосновениями. Взглядами.

Пока я перевариваю его слова, он нажимает на дозатор геля для душа. Вспенивает его в ладонях. И проводит ими по моему телу, прикрытому лишь тонкими полосками нижнего белья.

– Снимешь это? – Островский смотрит мне в глаза. Его радужка, чёрная, затопленная зрачком, подрагивает. Кажется, ему приходится прикладывать усилия, чтобы не пялиться на мою грудь. Достаточно пышную.

Я смотрю на него, пытаясь абстрагироваться от горячих прикосновений. Вбить себе в голову, что его поступки никак не связаны со мной. Все его действия – лишь извращённый способ очистить свою репутацию. Потому что я его жена. Его собственность.

И на меня покусились. Испачкали. Осквернили.

Поэтому ему нужно меня отмыть.

Но у меня ничего не выходит. Взгляд приковывается к нему. К его лицу. Напряжённому изгибу губ.

– Нет.

Пытаюсь прикрыть грудь руками, надеясь, что ему не взбредёт в голову силой лишить меня последнего барьера. Единственной оставшейся у меня защиты.

Но, кажется, он к этому не стремится.

– Стой смирно, – командует он, накрывает мою кожу мыльными руками. Обжигает прикосновениями. Его пальцы скользят по телу, раздражая каждый рецептор.

– И зачем ты всё это делаешь? – рваным голосом интересуюсь, ощущая, как подрагивает моя нервная система, словно натянутая струна скрипки. Ещё чуть-чуть, и порвётся.

Он играет на моих нервах. Подталкивая меня в бездну.

Унижает. Обижает. Утешает. Жалеет.

Весь этот ворох эмоций разрывает на части.

Я теряюсь, не понимая, как реагировать.

– Что делаю, Пустышка? – ровным, низким, хриплым голосом уточняет, опускаясь на корточки передо мной, оглаживая мой живот и бёдра руками.

Но пенное мыло не создаёт между нами защитного барьера.

Я стою перед ним мокрая и нагая. Не считая прилипшего к телу кружева.

После всего произошедшего всякий намёк на близость должен вызывать ужас. И так оно и было буквально минуту назад. Но сейчас, когда меня касается Островский, тёмные мысли добираются до моего сознания. Мне хочется поддаться его рукам. Продлить близость, возникшую между нами.

Смотрю на него сверху вниз. Островский поднимает ко мне лицо, позволяя заглянуть в свои упрямые глаза. И я замечаю в них клиническую решимость человека, намеренного смыть с моего тела всякие намёки на вещественные доказательства. Возможного насилия.

Не понимаю его.

Запутываюсь в его чувствах.

– Я ведь не нужна тебе. К чему вся эта… забота?

Сводит брови. Мне почему-то до смерти нравится наблюдать за ним, находящимся у моих ног. Есть в этом нечто… правильное.

Взгляд падает на его ширинку. Хлопаю ресницами, замечая немалый бугор. Сглатываю слюну.

Он мужчина. Молодой. Сильный. Переполненный тестостероном. Это всего лишь физиологическая реакция его тела.

Ударяюсь макушкой о кафель.

Приди в себя, дура. Не придумывай того, чего нет.

Он же ясно сказал. Ему есть кого трахать.

– Ты воняешь этим мудаком, – повторяет он, морщась, – его домом.

Его слова звучат грубо. Резко. В то время как руки дарят нежность.

Он сводит меня с ума. Буквально.

– А тебе есть до этого дело?

Не узнаю свой голос. Жалкий. Уязвимый.

Тихий, как вздох.

Островский выпрямляется в полный рост. Смотрит мне в глаза со странным выражением. Обхватывает пальцами мой подбородок. Приподнимая.

– Мы об этом уже говорили, Пустышка. У тебя проблемы с памятью? Только я имею право на тебя, уясни это наконец.

Хочется сказать что-то язвительное. Но ничего не приходит на ум. Возможно, спустя неделю в моём арсенале найдётся тысяча остроумных ответов для него. Но сейчас я лишь покорно вжимаюсь в холодный кафель. Чтобы хотя бы чуть-чуть протрезветь от его прикосновений.

– Повернись, – приказывает Артём, сжимая челюсть.

Я послушно поворачиваюсь к нему спиной. Складываю ладони друг на друга крестом и упираюсь лбом в кафель.

Это даёт мне возможность перестать контролировать лицо. Стереть с него безучастное выражение. Расслабиться, отдаваясь ощущениям его рук на моём теле.

Больше не интересуясь моими желаниями, Артём ловко избавляет меня от лифчика, который нелепой тряпицей летит на пол. Поддевает трусики, стягивая их с моих бёдер.

Сейчас, когда я не вижу его лица, это действие проще пережить.

Его мыльные пальцы скользят по моим бёдрам, ягодицам. В душевой витает запах геля для душа. Должно быть, это его любимый. Потому что так же пахнет его кожа и наволочка. Прикусываю губы, сдерживая дыхание. Но стон безвольно срывается с губ.

– Пустышка, – шепчет он, и его голос звучит напряжённо, натянуто, – не усложняй.

Но бёдра сами подаются ему навстречу. Словно у них свои потребности и желания. Отдельные от моей гордости.

Островский направляет на меня напор воды. Смывая пену. Прохаживается по каждому уголку моего тела.

– Мне кажется, я схожу с ума, – выдыхаю, ощущая, как новая порция слёз струится по щекам, смешиваясь с водой, льющейся из тропического душа.

Островский не отвечает. Выключает воду. Кожу тут же покрывают мурашки. А спустя мгновение Артём заворачивает меня в полотенце. Разворачивает к себе. Поднимает на руки и молча усаживает на унитаз с закрытой крышкой.

Голые стопы обжигает тёплый пол.

– Подожди, пока я помоюсь, – бросает Островский, после чего принимается раздеваться. Мокрая майка, джинсы, трусы – всё летит на пол.

Наверное, я могла бы сама добраться до спальни. Но не двигаюсь с места.

Второй раз за сутки я вижу его голым.

Широкие плечи, округлые ягодицы, созданные для того, чтобы женщины впивались в них зубами, как в сочные яблоки. И член в возбуждённом состоянии.

Облизываю губы. Такая дубина меня порвёт. Может, и неплохо, что его прихоти обслуживает Соф?

Но, когда Артём поворачивает ко мне лицо, простреливая меня взглядом, я напрягаюсь. И начинаю сомневаться в себе.