Потом были прогулки по Москве, разговоры допоздна, рассказы о полётах и пассажирах, о проектах и чертежах. Первый поцелуй на Патриарших прудах, под мелким осенним дождём. Смех Лизы, когда Максим, весь вымокший, пытался прикрыть её курткой. Ночи в тесной комнате в коммуналке, где шёпотом, чтобы не разбудить соседей, строили планы на будущее – собственная квартира, свадьба весной, может быть, дети через пару лет, когда встанут на ноги.

Максим помнил, как волновался, провожая на каждый рейс, как считал дни до возвращения, как встречал в Шереметьево, всегда с цветами, всегда с новыми историями о том, что случилось за время отсутствия. Помнил, как Лиза рассказывала о работе – иногда с восторгом от встреч с интересными людьми и новых мест, иногда с усталостью от бесконечных перелётов и требовательных пассажиров. Помнил, как однажды пришла расстроенная, рассказала о каком-то конфликте с командиром корабля, но быстро перевела разговор, не желая погружать в свои рабочие проблемы.

А потом был роковой рейс из Владивостока. Телефон зазвонил в половине третьего ночи. Максим схватил трубку, ещё не понимая, что этот звонок разделит жизнь на до и после.

– Капитан Лосев, линейный отдел милиции аэропорта Красноярска. Елизавета Андреевна Минина числится вашим контактным лицом. Вынужден сообщить о её смерти. Требуется опознание. Вы можете приехать?

Николаев не помнил, как оделся, как поймал такси. Помнил только холодные стены морга в Красноярске, куда перенаправили самолёт, и лицо на металлическом столе – искажённое мукой, совсем не похожее на лицо человека, умершего от сердечного приступа.

И слова врача, которые запомнил на всю жизнь:

– Я не могу это официально подтвердить, но есть признаки, не соответствующие сердечной недостаточности. Больше похоже на отравление. Но начальство настояло на сердце. Знаете, как это бывает… Никто не хочет скандалов, особенно в авиации.

Отравление. Слово, которое Максим гнал от себя все эти годы. Слово, означавшее, что смерть Лизы не была несчастным случаем. Что кто-то намеренно отнял её у него. Но кто? И почему? Эти вопросы остались без ответа, похороненные под официальными заключениями и бюрократическими отписками.

Николаев пытался расследовать смерть, конечно. Искал свидетелей, разговаривал с другими бортпроводницами, летавшими с Лизой. Когда добрался до морга в Красноярске, патологоанатом развёл руками:

– Вскрытия не было. Поступил звонок сверху, тело сразу оформили на выдачу. Я только успел осмотреть внешне.

Везде Максим наталкивался на молчание, на страх. Одна стюардесса шепнула в коридоре аэропорта:

– Не копайтесь в этом. Командир экипажа – человек с серьёзными связями.

Другая, уже выпив на поминках, начала:

– Перед вылетом была такая странная ситуация…

Но тут же осеклась, увидев чей-то взгляд. Со временем расследование зашло в тупик, свидетели разъехались, а документы с пометкой «Сердечная недостаточность» затерялись в архивах.

Только в памяти Лиза оставалась такой же яркой, такой же живой. И вот теперь – эта девушка на площади, словно сошедшая с фотографии сорокалетней давности. Совпадение? Или судьба наконец решила дать шанс узнать правду?

Дедовские часы в гостиной пробили десять. Максим вздрогнул и поднял взгляд на потемневший циферблат. Медный маятник качнулся вправо-влево, отражая тусклый свет настольной лампы. Эти часы – единственное, что осталось от коммуналки на Таганке, где родился.

Мать-инженер с вечно усталыми глазами. Отец, так и не простивший сыну отказ от военной карьеры. Архитектурный институт, первые чертежи, первые проекты. Лиза с этюдником на выставке. Кольцо в бархатной коробочке. Телефонный звонок среди ночи. Сорок лет одиночества. Квартира на Пресне, заполненная книгами и чертежами. Седина в волосах, морщины у глаз, больные колени, привычка разговаривать с фотографиями. Шестидесятилетие, отмеченное в ресторане «Пушкинъ» с размахом – хрусталь звенел под тосты коллег, партнёры жали руку, министр вручил удостоверение «Заслуженного архитектора России». Фотографы, шампанское, речи. А потом – возвращение в пустую квартиру. И странные сны о мертвецах, начавшиеся после пятидесяти.

Николаев бережно положил фотографию, поднялся с кресла и решительно направился к двери. Ключ от комнаты памяти скользнул в карман рубашки, ближе к сердцу. Максим вернулся в гостиную, подошёл к окну. Внизу раскинулась ночная Москва – город, который помогал строить все эти годы.

Утро вторника встретило Максима решимостью, которой он не испытывал уже много лет. Ночь прошла почти без сна – воспоминания о вчерашней встрече не давали забыться даже на час. Николаев лежал в постели, глядя в потолок, перебирая каждую деталь, каждый жест, каждую чёрточку лица девушки с мольбертом.

Сомнений не оставалось – сходство было поразительным, словно время остановилось и сохранило Лизу молодой и прекрасной, пока сам Максим состарился на целую жизнь. И теперь, глядя на своё отражение в зеркале ванной – морщины, седые волосы, усталые глаза – принял решение: сегодня же вернуться на ту площадь и найти её снова. Узнать имя. Заговорить. И, возможно, приблизиться к разгадке тайны, которая начала складываться из странных снов об отеле, мёртвых людей в креслах и этой невероятной встречи.

Позвонив в офис, Максим сообщил Алёне, что сегодня будет работать удалённо. Голос звучал спокойно и деловито, но внутри всё клокотало от нетерпения, от странной, почти юношеской тревоги. В шестьдесят лет, после десятилетий профессиональной дисциплины, Николаев вдруг стал похож на школьника, прогуливающего уроки ради первого свидания. Эта мысль заставила усмехнуться, глядя на своё отражение в зеркале лифта, спускающегося в подземный гараж.

– Успешный архитектор, глава бюро с миллионными контрактами, уважаемый член профессионального сообщества – и вот, убегаю из офиса, как подросток, – подумал Максим, садясь в машину.

Но в этой мысли не было ни раздражения, ни стыда – скорее странное, давно забытое чувство азарта, предвкушения чего-то важного и, возможно, прекрасного.

Маршрут до исторического центра был знаком до последнего поворота. Максим машинально вёл автомобиль по знакомым улицам, но всё существо уже было там, на маленькой площади, где вчера произошла невозможная встреча. Что, если не найдёт? Что, если вчерашняя встреча была просто игрой воображения, галлюцинацией усталого разума? Или, что ещё хуже, если девушка была настоящей, но, напуганная странным поведением немолодого мужчины, больше не появится в этом месте?

Максим припарковал машину за два квартала от площади и дальше пошёл пешком. В отличие от вчерашнего тёплого вечера, сегодня в воздухе чувствовалась прохлада, и утреннее небо затягивали лёгкие облака, придававшие городу странную, призрачную атмосферу. Звуки казались приглушёнными, краски – размытыми, словно старая фотография, на которой присутствие прошлого ощущалось сильнее, чем настоящего.

Выйдя на площадь, Максим сразу увидел её. Девушка стояла почти на прежнем месте, но теперь мольберт был повёрнут в другую сторону, и она рисовала другой ракурс старинного особняка с лепниной и эркером. На ней было пальто цвета охры, потёртые джинсы, цветная бандана, удерживающая волосы. И знакомые движения – уверенные, точные, с паузами для критического взгляда на рисунок, с характерным наклоном головы, который Максим так хорошо помнил.

Пульс участился, во рту пересохло. В эти секунды, наблюдая издалека, Николаев был готов поверить в любые невозможные теории – в переселение душ, в параллельные миры, в нарушение законов времени. Реинкарнация? Двойник? Потомок, в котором гены проявились с невероятной точностью? Или то, о чём даже не осмеливался думать – что каким-то необъяснимым образом сама Лиза вернулась из прошлого, молодая и прекрасная, какой запомнил сорок лет назад?

Максим глубоко вдохнул, пытаясь успокоить нервы. Нужно было подойти. Заговорить. Вести себя нормально, не пугать странностями. Николаев сделал несколько шагов, остановился, поправил шарф, снова двинулся вперёд. В эти минуты уверенный в себе архитектор чувствовал себя неуклюжим подростком, не знающим, куда деть руки и как начать разговор.

Девушка, погружённая в работу, не замечала приближения. Максим остановился на расстоянии нескольких шагов, разглядывая рисунок через плечо. Это был набросок углём – стремительный, энергичный, но удивительно точный. Особняк на бумаге казался более живым и выразительным, чем настоящий, словно художница видела в нём то, что было скрыто от обычного взгляда.

– Прекрасная работа, – произнёс Максим, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и доброжелательно. – Вы отлично чувствуете пространство и перспективу.

Девушка вздрогнула и обернулась. Их глаза встретились, и Максим снова почувствовал этот удар. Серо-голубые глаза, разлёт бровей, линия скул, даже маленький шрамик над левой бровью. И взгляд – внимательный, изучающий, с затаённым вопросом.

– Спасибо, – ответила она, и голос – боже, даже голос! – был с лёгкой хрипотцой, которую он помнил. – Вы разбираетесь в рисунке?

Максим сглотнул, чувствуя горловой спазм.

– Я архитектор, – сказал он, находя спасение в профессиональной теме. – Работаю с историческими зданиями. Ваш рисунок очень точно передаёт дух этого особняка.

Незнакомка улыбнулась, и эта улыбка – с лёгкой асимметрией, с чуть более приподнятым левым уголком губ – почти лишила его самообладания.

– Я Максим Николаев, – представился он, протягивая руку. – Руководитель архитектурного бюро.

– Елизавета Минина, – просто ответила она, пожимая руку. – Можно просто Лиза. Я художница, в основном работаю на улице, делаю зарисовки старой Москвы.

Елизавета Минина. То же имя. Та же фамилия. Не просто похожа, а полная тёзка. Максим почувствовал головокружение, словно реальность вокруг приобретает зыбкость сна. Неужели всё ещё спит? Неужели это продолжение того странного сна с отелем и мёртвыми людьми в креслах?

– Очень приятно, – выдавил Николаев, надеясь, что лицо не выдаёт бурю эмоций. – Вы часто рисуете здесь?

– Последние несколько недель почти каждый день, – кивнула Лиза, возвращаясь к работе, но продолжая разговор. – Меня заинтересовала эта площадь. Здесь словно сохранился кусочек старой Москвы, такой, какой она была… давно.

Рука уверенно двигалась по бумаге, добавляя детали к рисунку. Максим не мог оторвать взгляда от пальцев, от карандаша, порхающего над бумагой.

– Ваши работы… они где-то выставляются? – спросил он, судорожно пытаясь поддерживать разговор, не выдавая своего потрясения.

– У меня была небольшая выставка в галерее на Чистых прудах месяц назад, – ответила она, не отрываясь от рисунка. – А вообще я продаю через интернет, у меня есть страница. Но основной заработок – это уличные зарисовки на заказ. Туристы любят увезти с собой кусочек старой Москвы.

– Не продадите ли один из ваших рисунков мне? – спросил Максим, указывая на папку, где лежали уже законченные работы. – Особенно интересуют исторические здания.

Лиза приостановила работу, взглянула с лёгким удивлением, словно не ожидала такого предложения от случайного прохожего. Затем кивнула и наклонилась к стоявшей рядом сумке, достала плотную папку.

– Вот, можете посмотреть, что есть, – сказала она, протягивая папку Максиму. – В основном это зарисовки зданий вокруг этой площади и на соседних улицах.

Максим принял папку, стараясь, чтобы руки не дрожали. Открыл и начал перелистывать рисунки. Каждый был выполнен с удивительным мастерством – чёткие линии, выверенные пропорции, тонкая игра света и тени. Но дело было не только в технике. В этих рисунках чувствовалась душа – так видела город прежняя Лиза. Будто одна и та же рука водила карандашом, одни и те же глаза видели красоту в облупившейся штукатурке и потускневших от времени деталях.

– Вот этот, – Максим остановился на рисунке особняка с мезонином, который стоял в начале переулка. – Прекрасная работа. Сколько стоит?

– Пять тысяч рублей, – ответила Лиза, назвав сумму, которая для архитектора его уровня была просто символической.

Максим достал бумажник, извлёк пять тысячных купюр.