Сердце Максима замерло, затем забилось с утроенной силой. Николаев поднялся со скамейки, всё ещё не отрывая взгляда. Сделал полшага вперёд, неуверенно, почти вопросительно. Рука сама собой поднялась, словно пытаясь дотянуться через разделяющее пространство.

– Ли… – начал, но голос подвёл, сорвавшись на хрип.

Девушка моргнула, и наваждение исчезло. Лицо вновь стало обычным – немного настороженным, как у любого городского жителя, заметившего слишком пристальное внимание незнакомца. Быстро отвела взгляд, сделала шаг назад, крепче прижав к груди папку с рисунками.

Максим тоже отступил, внезапно осознав, как должен выглядеть со стороны – немолодой мужчина, сверлящий взглядом молодую девушку, делающий шаг с протянутой рукой. Чуть не назвавший чужим именем. В любом крупном городе такое поведение воспринимается как угроза.

– Простите, – пробормотал, но был почти уверен, что незнакомка не услышала.

Девушка быстро закончила собирать вещи, закинула сумку на плечо, подхватила сложенный мольберт и зашагала прочь через площадь, ни разу не оглянувшись. Фигура становилась всё меньше, пока не скрылась за углом одного из зданий.

Максим остался стоять на месте, ощущая странную пустоту внутри. Сердце постепенно успокаивалось, возвращаясь к нормальному ритму. Ладони, до этого сжатые в кулаки, медленно разжались, оставив на коже полукруглые следы от ногтей. Николаев глубоко вздохнул, пытаясь привести мысли в порядок.

Что это было? Галлюцинация? Игра воображения? Или всё-таки…

«Нет, – оборвал себя. – Просто похожая девушка. Странное совпадение. Ничего больше».

Но где-то в глубине души зародилось новое чувство – смесь тревоги и надежды, ощущение, что произошло нечто значимое. Что эта встреча не была случайной. Что связана с его снами, с отелем, с умершими, с Лизой. Словно кто-то или что-то пыталось передать сообщение, значение которого пока не удавалось разгадать.

Максим медленно повернулся и пошёл в противоположном направлении. Шаги отдавались гулким эхом от стен старых зданий. Вечерний воздух стал прохладнее, напоминая, что осень близится к зиме. Николаев поднял воротник пальто, защищаясь от ветра, и ускорил шаг.

Где-то в глубине переулков заметил жёлтое такси и махнул рукой, подзывая. Пора было возвращаться в пустую квартиру, к дедовским часам, к спрятанным за запертой дверью фотографиям Лизы, к одиночеству, которое стало такой привычной частью существования, что почти перестал замечать.

Но сегодня всё было иначе. Сегодня впервые за сорок лет Максим почувствовал, что одиночество не обязательно должно быть вечным спутником. Что, возможно, ещё не всё потеряно. Что где-то там, в лабиринте московских улиц, ходит девушка, так похожая на Лизу, что сердце отказывалось верить в простое совпадение.

– Куда едем? – спросил таксист, когда Максим сел на заднее сиденье.

– Пресня, – ответил он, назвав адрес.

Машина тронулась, унося всё дальше от места странной встречи. Но образ девушки с мольбертом остался – такой же яркий, такой же реальный, как воспоминания о Лизе, которые Николаев бережно хранил все эти годы. И где-то в глубине души зародилась тихая, почти невысказанная надежда на то, что эта встреча была не концом, а началом чего-то нового. Чего-то, что, возможно, наконец даст ответы на вопросы, мучившие сорок лет.

Ключ повернулся в замке, и Максим Николаев шагнул в прохладную темноту пресненской квартиры. Свет включать не стал – зачем, если пространство вокруг и так прекрасно знакомо до последнего сантиметра, если каждый угол, каждый силуэт мебели давно стали продолжением самого себя.

Разноцветные огни вечерней Москвы мерцали за панорамными окнами, но привычный вид уже не успокаивал, как обычно. В голове продолжала пульсировать единственная мысль, вытесняя все прочие заботы: Николаев видел её – девушку, неотличимую от той, что сорок лет назад унесла с собой способность по-настоящему жить.

Максим двигался по квартире безошибочно, даже не задевая мебель в полумраке – годы одиночества научили ориентироваться на ощупь, по едва уловимым перепадам воздуха, по скрипам половиц под ногами. На ходу снял пальто, аккуратно повесил на вешалку в прихожей, машинально провёл пальцами по карманам брюк, нащупывая связку ключей. Ключ, который носил с собой всегда, словно амулет, покоился среди остальных, но ощущался иначе – тяжелее, значимее, словно был сделан из другого металла. Или, может быть, из другого времени.

Из гостиной доносилось размеренное тиканье дедовских часов – громкое, отчётливое, наполняющее пустую квартиру звуком, похожим на сердцебиение. Максим щёлкнул выключателем, и пространство наполнилось мягким светом. Часы показывали без четверти девять – массивные, с золочёной лунницей и латунными гирями.

Они никогда не спешили и не отставали, словно жили по собственным законам времени. Этот механизм, переживший революции и войны, сопровождал жизнь трёх поколений Николаевых, отсчитывая секунды радостей, горестей и надежд. Для Максима тиканье было не просто шумовым фоном – скорее постоянным напоминанием о том, что время не останавливается, даже если жизнь кажется застывшей в одной точке.

Николаев прошёл на кухню, автоматически достал бутылку коньяка из бара, налил на два пальца в тяжёлый хрустальный стакан. Обычно этот ритуал успокаивал, но сегодня алкоголь казался безвкусным, не приносящим ни тепла, ни расслабления. Девушка с мольбертом стояла перед глазами так отчётливо, будто находилась здесь, в квартире. Одинаковые черты лица, линия скул, движения рук, даже маленький шрамик над бровью. Совпадения бывают, конечно, но не такие, не настолько полные, не настолько невозможные.

Максим поставил стакан на гладкую поверхность барной стойки, которая отделяла кухню от гостиной. Пальцы непроизвольно сжались, до побелевших костяшек. Сегодняшняя встреча выбила почву из-под ног, разрушила хрупкое равновесие, которое так старательно выстраивалось десятилетиями. Сорок лет после смерти Лизы Николаев учился жить заново – сначала просто дышать, затем работать, достигать успеха, создавать видимость нормальной жизни. Даже были отношения – короткие, бессмысленные, никогда не перераставшие в нечто серьёзное. Но настоящая жизнь, полная и цельная, осталась там, в 1985-м, оборвавшись вместе с дыханием Лизы где-то над Сибирью, в салоне самолёта, следовавшего из Владивостока в Москву.

И вот теперь, когда почти смирился, почти научился не ждать невозможного, судьба подкинула эту встречу. Случайность? Галлюцинация? Или что-то большее, что-то связанное со странными снами об отеле, с умершими, не понимающими своего состояния?

Максим снова взял стакан, допил коньяк одним глотком и решительно двинулся через гостиную к дальнему крылу квартиры. Там, за поворотом коридора, за тяжёлой дубовой дверью без таблички или номера, находилось пространство, в котором время действительно остановилось. Пространство, куда Николаев не приглашал никого – ни коллег, ни случайных любовниц, ни даже домработницу, которая убирала остальные комнаты. Эта территория была только для них с Лизой.

Максим остановился перед дверью, глядя на неё так, словно видел впервые. Простая белая поверхность, без украшений или опознавательных знаков. Ничем не примечательная дверь, за которой скрывался целый мир – или то, что от него осталось. Внезапно охватило странное чувство, будто стоишь на пороге не просто комнаты, а другого измерения, где Лиза всё ещё жива, всё ещё улыбается, всё ещё строит планы на общее будущее.

Максим достал из кармана кольцо с единственным ключом. Пальцы безошибочно нащупали его – старый, с потемневшей от времени бородкой, с простой круглой головкой. За сорок лет замок в этой двери не менялся, хотя во всей остальной квартире давно стояли современные системы безопасности с электронными сканерами и цифровыми кодами. Этот замок был частью ритуала, частью связи с прошлым, которую нельзя было нарушить.

Ключ вошёл в скважину с тихим металлическим звоном. Максим помедлил секунду, словно давая себе последний шанс отступить, а затем решительно повернул. Механизм сработал мягко, без малейшего скрипа – петли, которые регулярно смазывал, хранили молчание. Дверь открылась, и Николаев переступил порог.

Яркий свет включать не стал – только маленькую настольную лампу у входа, дающую тёплый, янтарный свет, который мягко ложился на предметы, не разрушая атмосферу места. Воздух здесь был особенным – не затхлым, как можно было ожидать от редко проветриваемого помещения, а наполненным лёгким ароматом лаванды и чем-то ещё, почти неуловимым, напоминавшим запах старых фотоальбомов и выцветших от времени писем.

Максим прошёл вглубь комнаты. Пальцы сами потянулись к выключателю. Мягкий свет залил пространство, отражаясь в десятках стеклянных рамок. Николаев не смотрел по сторонам – знал каждый снимок наизусть, мог с закрытыми глазами пройти от двери к окну, не задев ни одной фотографии, не пропустив ни одного этапа истории.

Сегодня взгляд сразу нашёл то, что искал – снимок на рабочем столе в простой серебряной рамке. Максим взял в руки, поднёс ближе к свету. Лиза улыбалась с фотографии, сделанной за три дня до последнего полёта. Ветер с Москвы-реки трепал выбившуюся из-под форменной пилотки прядь, солнце высвечивало маленький шрамик над левой бровью. Шрамик, который заметил сегодня у девушки с мольбертом.

Максим провёл большим пальцем по стеклу, очерчивая контур лица. Стекло было тёплым, словно хранило тепло кожи. Николаев поставил рамку и опустился в кресло у окна. Стеклянная витрина с формой бортпроводницы отбрасывала на стену причудливую тень.

Но сегодня Максим смотрел на фотографию по-другому – не с привычной смесью тоски и нежности, а с острым, пронзительным чувством узнавания. Девушка с мольбертом, которую он встретил сегодня на площади, была как точная копия Лизы с этого снимка. Одинаковые черты лица, линия губ, разлёт бровей. Даже маленький шрамик над левой бровью – след детского падения с велосипеда, о котором Лиза рассказывала, смеясь над своей неуклюжестью. Сходство было не просто поразительным – физически невозможным, нарушающим все законы генетики и случайных совпадений.

Максим опустился в старое кресло у окна, не выпуская фотографию из рук. Это кресло купил специально для Лизы – она любила сидеть, поджав ноги, с альбомом для рисования на коленях. После смерти Лизы Николаев перевёз кресло к себе и с тех пор не позволял никому другому садиться. Иногда казалось, что обивка всё ещё хранит запах духов, отпечаток присутствия.

За окном раскинулась ночная Москва – сияющая огнями, живая, непрерывно меняющаяся. Город, который Максим помогал строить и перестраивать все эти годы. Город, который был свидетелем встречи с Лизой, короткого счастья, долгой скорби. Где-то там, среди этих огней, возможно, сейчас находилась девушка с мольбертом.

Максим прикрыл глаза, и воспоминания вернулись – яркие, детальные, словно всё случилось вчера, а не сорок лет назад. Первая встреча в выставочном зале на Кузнецком мосту, где проходила выставка молодых художников. Лиза стояла перед своим пейзажем – небольшим, но удивительно живым изображением московского дворика в весеннем цвету.

Максим остановился рядом, делая вид, что рассматривает картину, но на самом деле изучая профиль. Она заметила взгляд, повернулась, улыбнулась улыбкой, которую запомнил на всю жизнь. Разговорились – сначала о живописи, потом о Москве, о меняющемся облике, о старых домах, которые сносили, и новых, которые росли на их месте. Николаев рассказал, что учится в архитектурном. Лиза призналась, что бросила художественное ради работы в Аэрофлоте – нужны были деньги, стабильность, перспективы.