– Беру. И ещё вот этот, – он указал на другой рисунок – внутренний двор-колодец с аркой и старой липой посередине. – Обожаю эти московские дворики, они хранят столько историй.

Лиза, казалось, была удивлена щедростью, но спокойно приняла деньги и аккуратно извлекла выбранные рисунки из папки, завернув в плотную бумагу для защиты.

– Вы хорошо знаете Москву, – заметила она, передавая свёрток. – Профессиональный интерес?

– И профессиональный, и личный, – кивнул Максим, осторожно принимая рисунки. – Я всю жизнь работаю с московской архитектурой. Реставрация, реконструкция, интеграция исторических зданий в современную среду.

– Это сложно, наверное, – сказала Лиза с неожиданным пониманием. – Сохранять душу места, не превращая город в музей. Особенно с учётом того, сколько утрачено. Вот взять хотя бы дом Наркомфина – до сих пор не могу смириться с тем, как изуродовали первоначальный фасад.

Максим замер. Дом Наркомфина был реконструирован совсем недавно, всего несколько лет назад. Но она говорила о нём так, словно помнила оригинальный вид, созданный в 1930-х и значительно изменённый уже в советские времена, задолго до рождения этой девушки.

– Вы интересуетесь конструктивизмом? – осторожно спросил Николаев, наблюдая за реакцией.

– Да, очень, – оживилась Лиза. – Но ещё больше меня привлекает модерн начала века и, конечно, классическая архитектура. Знаете, что меня всегда поражало? Этот дворик на Сретенке, где был удивительный фонтан с амурами, его снесли в семидесятые, а ведь это было настоящее произведение искусства.

Теперь Максим был уверен: она говорила о дворике, который действительно существовал, но был уничтожен при реконструкции задолго до её рождения. О нём не писали в книгах по архитектуре, не упоминали в путеводителях. Это были детали городской среды, которые знали только старожилы или специалисты вроде Максима, десятилетиями изучавшие архивные материалы.

– Я помню этот фонтан, – сказал он, внимательно наблюдая за её лицом. – Мраморная чаша, бронзовые фигуры. Редкая красота.

– Да-да, именно! – Лиза воодушевилась, глаза заблестели. – И вокруг была такая удивительная чугунная ограда с виноградными лозами, до неё ещё можно было дотронуться, и в жару металл обжигал пальцы.

Она говорила так, словно сама прикасалась к той ограде, сама видела тот фонтан. Но это было физически невозможно – девушке перед ним было не больше двадцати лет, а фонтан исчез полвека назад.

Максим чувствовал, как реальность вокруг становится всё более зыбкой, как привычный, понятный мир расползается на части, позволяя заглянуть в какую-то иную вселенную, где действуют другие законы. Где возможно то, что видит сейчас перед собой – девушка с лицом, голосом, жестами и даже именем погибшей невесты, говорящая о вещах, которых не может помнить.

– А вы откуда знаете про этот фонтан? – спросил Николаев, стараясь, чтобы вопрос прозвучал непринуждённо. – Изучали архивные материалы?

Лиза на мгновение запнулась, словно её поймали на чём-то недозволенном. В глазах промелькнула тень растерянности, потом она пожала плечами:

– Да, наверное. Я много читаю об истории Москвы. Или, может быть, видела старые фотографии. Иногда мне кажется, что я помню вещи, которые на самом деле просто где-то увидела и представила так ярко, что они стали как воспоминания.

Она рассмеялась, и этот смех – лёгкий, с тихим придыханием в конце – был настолько знакомым, что Максиму захотелось закрыть глаза и просто слушать, вспоминая все моменты, когда смеялась прежняя Лиза.

– У меня тоже так бывает, – сказал Николаев, чувствуя себя одновременно семнадцатилетним юношей и шестидесятилетним стариком. – Профессиональная деформация архитектора – иногда кажется, что помнишь здания, которых никогда не видел.

Говорили ещё минут двадцать – о Москве, о старых зданиях, о меняющемся облике города. И с каждой минутой Максим замечал всё новые совпадения: характерный жест, когда она заправляла выбившуюся прядь волос за ухо; привычку слегка прикусывать нижнюю губу, когда задумывалась; движение рукой, когда что-то эмоционально объясняла. И взгляд – взгляд, которым смотрела Лиза перед последним рейсом, когда они прощались в аэропорту. Неужели такое возможно? Неужели совпадения могут быть настолько полными?

– Знаете, – сказал наконец Максим, чувствуя, что если сейчас не сделает шаг вперёд, то упустит шанс разгадать эту тайну, – я сейчас работаю над проектом реконструкции старого московского двора в районе Хамовников. Там сложная историческая среда, много нюансов. Мне очень интересно было бы узнать ваше мнение – взгляд человека, который так чувствует город. Может быть, вы согласились бы встретиться и обсудить? Я мог бы показать вам планы, эскизы.

Это был совершенно прозрачный предлог, но Максим не мог придумать ничего лучше. Николаев ждал ответа, ощущая напряжение во всём теле.

Лиза посмотрела задумчиво, словно пытаясь понять, что скрывается за этим приглашением. Потом чуть улыбнулась:

– Почему бы и нет? Мне интересно, как работают настоящие архитекторы. Только я не уверена, что смогу дать какой-то полезный совет.

– Иногда свежий взгляд – это именно то, что нужно профессионалу, – сказал Максим, чувствуя прилив тепла. – Особенно взгляд человека, который так тонко чувствует пространство и историю.

Обменялись контактами – Максим дал визитку, Лиза записала свой номер телефона на обратной стороне листка, оторванного от альбома для набросков. И каждое движение, каждый жест, каждый взгляд были знакомыми, словно виденными тысячу раз.

– Тогда до связи, – сказала Лиза, протягивая руку для прощания. – Спасибо за интерес к моим рисункам.

Максим пожал руку – тёплую, живую, с мозолями от карандашей на пальцах – и почувствовал покалывание, как при первой встрече.

– До встречи, – ответил Николаев, с трудом заставляя себя отпустить руку и отойти. – Я позвоню вам на этой неделе.

Уходя с площади, Максим не оборачивался, хотя всем существом чувствовал взгляд, следящий за ним, пока не скрылся за углом здания. И только тогда, оказавшись вне поля зрения, позволил себе остановиться, прислониться к стене и глубоко вдохнуть, пытаясь справиться с бурей эмоций.

Елизавета Минина. Одинаковые имя и лицо. Похожие движения. И знание вещей, которых не могла знать. Или всё-таки могла? Если предположить невозможное – что каким-то образом часть души, памяти, сущности прежней Лизы переселилась в эту девушку. Или что она сама и есть прежняя Лиза, каким-то непостижимым образом вернувшаяся из прошлого. Или…

Максим тряхнул головой, прогоняя бесплодные фантазии. Нужно было двигаться вперёд. Шаг за шагом. Встретиться снова. Узнать больше. И, возможно, найти ответы на вопросы, которые сорок лет оставались без ответа. Что случилось с Лизой на том рейсе? Кто был виновен в её смерти? И почему сейчас, после стольких лет молчания, прошлое вдруг вернулось в образе молодой художницы со знакомыми глазами?

Глава 4

Максим перебирал галстуки с методичной неуверенностью человека, внезапно вспомнившего, что такое волнение. Три варианта лежали на кровати – тёмно-синий с мелким узором, бордовый и серый с диагональными полосами. Архитектор поочерёдно прикладывал каждый к белоснежной рубашке, придирчиво изучая отражение. Седина на висках, морщины у глаз, строгие линии лица – шестидесятилетний человек с положением в обществе, с регалиями и достижениями, с уважением коллег и заказчиков стоял перед зеркалом, как юноша перед первым свиданием, не в силах решить, какой галстук лучше подойдёт для встречи с девушкой, которая могла бы быть его внучкой.

Выбор пал на тёмно-синий. Максим завязал виндзорский узел – идеальный треугольник, ни одной лишней складки – и надел пиджак, проводя ладонями по лацканам, разглаживая невидимые морщинки. За окном пресненской квартиры шумела утренняя Москва, а часы показывали половину десятого. Встреча была назначена на одиннадцать у входа в Александровский сад – место достаточно публичное, чтобы не испугать девушку, но позволяющее спокойно говорить и рассматривать детали исторических зданий.

Выходя из подъезда, Максим бросил взгляд на своё отражение в стеклянных дверях. «Что ты делаешь, старик? Зачем тебе всё это?» Но ответ знал и так: ради неё, ради Лизы, ради невозможного шанса разгадать загадку, которая свела с ума три дня назад на маленькой московской площади, когда встретил точную копию своей погибшей невесты – с теми же глазами, жестами, тем же именем.

Елизавета Минина уже ждала у назначенного места, стоя под пробуждающимися вербами, с альбомом для рисования под мышкой и в том же пальто цвета охры, что и при первой встрече. Девушка улыбнулась, заметив приближение Максима, и архитектор снова почувствовал удар в грудь – настолько эта улыбка была знакомой, настолько невозможной в своём сходстве с улыбкой той, другой Лизы, которую потерял сорок лет назад.

– Доброе утро, – сказала Елизавета, протягивая руку. – Я не опоздала?

– Наоборот, это я немного раньше, – ответил Максим, пожимая её руку, стараясь не выдать трепета от этого прикосновения. – Спасибо, что согласились встретиться.

Девушка пожала плечами с лёгкостью, свойственной только молодости:

– Не каждый день известный архитектор предлагает экскурсию по старой Москве. К тому же мне действительно интересны ваши проекты реконструкции.

Так начался их первый день вместе – прогулка от Александровского сада к Никольской улице, где Максим показывал детали фасадов, рассказывал истории зданий, объяснял архитектурные решения разных эпох. Лиза слушала с неподдельным интересом, иногда останавливалась, чтобы сделать быстрый набросок особенно понравившегося фрагмента – карниза, наличника, старинной вывески.

– Видите эту лепнину? – Максим указал на витиеватый растительный орнамент над окном старинного особняка. – Её восстановили по архивным фотографиям. В советское время такие детали часто закрашивали или сбивали, считая буржуазными излишествами.

– Ужасно, – покачала головой Лиза, проводя пальцами по воздуху, словно очерчивая контуры орнамента. – Эти детали и создают атмосферу города, его характер.

Именно так говорила та, другая Лиза, сорок лет назад, когда они бродили по этим же улицам, молодые и влюблённые, строя планы на будущее, которому не суждено было сбыться.

На следующий день встретились в маленьком кафе на Чистых прудах, где Максим рассказывал о своих проектах, показывая фотографии на планшете, а Лиза делилась своим видением современного искусства, его связи с историей, с традициями прошлого.

– Проблема многих современных художников в том, что они пытаются отрицать всё, что было до них, – говорила девушка, помешивая ложечкой чай с жасмином. – Как будто искусство родилось вчера. А ведь главное – это диалог с прошлым, понимание традиции, даже если ты её переосмысливаешь или отвергаешь.

Максим смотрел на девушку, не веря своим ушам. Именно эти слова, почти дословно, говорила ему та, прежняя Лиза, когда они спорили о современном искусстве в маленькой рязанской квартире её родителей, куда он приезжал на выходные.

– Вы так молоды для таких зрелых мыслей, – сказал архитектор, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало снисхождение.

Лиза улыбнулась, и в глазах мелькнула странная тень:

– Иногда мне кажется, что я уже прожила целую жизнь. Или несколько жизней. Знаете, бывает такое чувство, что ты уже был где-то, видел что-то, хотя точно знаешь, что никогда там не бывал? У французов даже термин есть – дежавю.

– Да, – тихо ответил Максим, чувствуя, как пересыхает во рту. – Мне знакомо это чувство.

На третий день пошли на выставку в Музей архитектуры – ретроспективу советского модернизма 1960-70-х годов. Максим рассказывал об особенностях проектирования в ту эпоху, о материалах, о конструктивных решениях. Лиза внимательно слушала, иногда задавая вопросы, которые выдавали неожиданно глубокое понимание предмета.