– А вот здесь, – сказал Максим, указывая на фотографию Дворца пионеров на Ленинских горах, – мы впервые в СССР применили витражные конструкции такого масштаба. Проектирование было сложным, но результат стоил усилий.

– Мы? – переспросила Лиза, приподняв бровь. – Вы участвовали в проектировании?

Максим на мгновение растерялся. Оговорка вырвалась непроизвольно – действительно не имел отношения к этому проекту, реализованному задолго до начала его карьеры.

– Нет, конечно, – поспешно поправился архитектор. – Профессиональный жаргон. Мы, архитекторы, часто так говорим о знаковых объектах нашей профессии.

Лиза кивнула, но в глазах промелькнуло что-то похожее на понимание, словно заметила больше, чем хотел показать.

К четвёртому дню их встреч что-то изменилось между ними. Барьеры, естественные для двух незнакомых людей с такой разницей в возрасте, начали исчезать. Они бродили по старым московским дворам в районе Мещанских улиц, Максим показывал Лизе скрытые от случайных глаз архитектурные детали – чугунные лестницы черных ходов, резные деревянные двери, хранившиеся в заброшенных флигелях, остатки дореволюционных конюшен, превращённых в гаражи и склады.

– Смотрите, здесь раньше был фонтан, – сказала Лиза, останавливаясь посреди заросшего двора и указывая на круглое пятно среди плит. – Небольшой, с чашей из белого камня. Зимой его закрывали деревянным щитом, а летом дети бросали в воду монетки.

Максим замер. Девушка описывала в точности фонтан, который был снесён в конце 1950-х, задолго до её рождения. Фонтан, который даже не был запечатлён на сохранившихся фотографиях этого двора.

– Откуда вы знаете? – спросил архитектор, стараясь сохранить спокойный голос.

Лиза моргнула, и на лице на мгновение отразилось удивление, словно сама не понимала, откуда взялось это знание.

– Не знаю, – пожала плечами. – Наверное, прочитала где-то. Или кто-то рассказал.

Но в глазах было сомнение, словно сама не верила своему объяснению.

В тот вечер, прощаясь у метро, Лиза впервые сама предложила встретиться снова, без предлогов об архитектуре и искусстве. Просто увидеться. И когда их руки на мгновение соприкоснулись, Максим почувствовал лёгкое пожатие – мимолётное, но недвусмысленное.

Пятый день был особенным. Встреча состоялась на закате в Кадашах, среди старых переулков с церквями и купеческими особняками. Солнце окрашивало стены в тёплые, оранжевые тона, а в воздухе висел особый свет ранней осени.

– Мне кажется, я вас знаю очень давно, – вдруг сказала Лиза, когда стояли на маленьком мостике через Водоотводный канал. – Это странно, правда? Мы встретились меньше недели назад, а у меня такое чувство, что… что мы были знакомы всегда.

Максим посмотрел на Лизу – на её профиль на фоне закатного неба, на русые волосы, собранные в небрежный пучок, на маленький шрамик над левой бровью. И в этот момент окончательно понял: это она. Как бы невозможно это ни было, каким бы безумием ни казалось, перед ним стояла его Лиза – которую потерял сорок лет назад.

– Я тоже это чувствую, – тихо сказал Максим, не отводя от неё взгляда.

Их руки, лежавшие на перилах мостика, соприкоснулись, и на этот раз ни один не отстранился. Так и стояли, не глядя друг на друга, но ощущая тепло рук, пока солнце не скрылось за крышами и не зажглись первые фонари.

На шестой день всё изменилось. Встреча была назначена в полдень у церкви Климента на Пятницкой. Долго бродили по тихим переулкам Замоскворечья, рассматривая старинные особняки, заглядывая в уютные дворики с палисадниками, где ещё сохранился дух старой, купеческой Москвы.

Лиза была оживлённой, рассказывала о своих новых работах, о выставке, которую ей предложила небольшая галерея на Чистых прудах. Максим слушал, не перебивая, наслаждаясь звуком голоса, её жестами, той живой энергией, которая исходила от девушки.

Свернули в узкий переулок, зажатый между двумя старинными доходными домами. Кирпичные стены, увитые диким виноградом, нависали над ними, создавая ощущение уединения. Здесь было тихо – только шелест листьев над головой да приглушённый шум машин с далёкой Пятницкой.

И вдруг одновременно остановились и повернулись друг к другу. Их глаза встретились, и Максим увидел в глазах Лизы выражение, которое помнил по их последней встрече в Шереметьево, перед роковым рейсом – смесь нежности, тревоги и какого-то предчувствия.

– Лиза, – прошептал Максим.

– Макс, – ответила Лиза, впервые назвав сокращенным именем, как делала та, другая Лиза сорок лет назад.

А потом, не сговариваясь, потянулись друг к другу и их губы встретились в поцелуе – яростном, жадном, словно ждали этого момента тысячу лет. Руки Лизы обвились вокруг шеи Максима, его ладони сжали её талию, притягивая ближе, словно боялся, что девушка исчезнет, если хоть на мгновение ослабит объятие.

Максим чувствовал жар её тела, её дыхание, биение сердца – и всё это было таким знакомым, таким родным, словно они расстались вчера, а не сорок лет назад, словно между ними не было пропасти в четыре десятилетия.

Оторвались друг от друга, тяжело дыша, с одинаковым изумлением и узнаванием в глазах. Лиза провела пальцами по лицу Максима, очерчивая морщины у глаз.

– Я живу здесь, – прошептала девушка, указывая на дверь подъезда в нескольких метрах от них. – Совсем рядом. Моя квартира-студия… там мои картины… Пойдём?

Лиза взяла Максима за руку и потянула за собой, и архитектор последовал за ней, не колеблясь, словно иного выбора не существовало, в подъезд – старый, с высокими потолками и потёртыми мраморными ступенями лестницы, сохранившейся с дореволюционных времён.

Поднимаясь по лестнице, Максим не выпускал руки Лизы, словно боялся, что если отпустит хоть на мгновение, то проснётся и обнаружит, что всё было только сном. Её пальцы, переплетённые с его, были тёплыми и крепкими.

На втором этаже Лиза остановилась перед массивной деревянной дверью, покрытой потрескавшейся краской. Руки, ставшие неловкими от волнения, дрожали, когда доставала ключи из сумки. Ключ не попадал в замочную скважину, и Лиза тихо рассмеялась – нервно, почти смущённо.

– Мне кажется, я что-то не то делаю, – пробормотала Лиза, снова пытаясь вставить ключ. – Не то что приглашаю домой человека, которого знаю всего неделю, а… мне кажется, что мы… что всё это…

– Я понимаю, – тихо сказал Максим, накрывая её руку своей. – Я тоже это чувствую.

Их взгляды снова встретились, и в этот раз ни один не пытался скрыть тревогу, недоумение и странное, невозможное узнавание, которое преследовало с первой встречи.

Наконец ключ повернулся в замке, и дверь открылась.

За порогом встретил запах масляных красок, скипидара и сырого холста – густой, насыщенный аромат творчества, перемешанный с лёгкими нотками женских духов и свежесваренного кофе. Максим едва успел закрыть дверь, как Лиза снова прильнула к нему, прижалась всем телом, и их губы слились в новом поцелуе – ещё более жадном, ещё более нетерпеливом. Её руки расстёгивали пуговицы его пиджака, пока его пальцы запутались в её волосах, освобождая их от заколок. Где-то на периферии сознания мелькала абсурдность происходящего – шестидесятилетний мужчина и двадцатилетняя девушка, почти незнакомцы, – но эта мысль растворялась в ощущении абсолютной правильности, неизбежности их соединения.

Квартира-студия представляла собой единое пространство, разделённое на функциональные зоны импровизированными перегородками из стеллажей с книгами и холстами. Двигались в полумраке – единственным источником света были последние лучи заходящего солнца, пробивающиеся через высокие окна старинного дома, – спотыкаясь о тюбики с краской, разбросанные по полу кисти, книги. Максим боковым зрением отмечал детали интерьера: мольберт в центре комнаты с недоконченной работой, узкая кровать у дальней стены, кухонный уголок с чашками на краю раковины, стены, увешанные картинами и набросками. Но всё это регистрировалось лишь где-то на краю сознания – в центре внимания была только Лиза, её тело, её запах, её дыхание.

Они сбрасывали одежду на ходу, не разрывая поцелуев. Пиджак Максима упал у входной двери, блузка Лизы – на кухонном столе, его рубашка – на спинке старого кресла. Пространство наполнилось звуками их сбивчивого дыхания, шорохом падающей одежды, приглушёнными стонами. Когда они добрались до дальнего угла студии, Лиза была уже в одном бюстгальтере и джинсах, а Максим – в брюках. Здесь стена была забрызгана краской – разноцветные пятна, штрихи, потёки создавали абстрактную композицию, напоминавшую взрыв чувств.

Максим прижал Лизу к этой стене, накрыв её губы своими в новом поцелуе, более глубоком, более интимном. Её кожа горела под его прикосновениями, а тело выгибалось навстречу с такой естественностью, словно они делали это тысячу раз прежде. Его руки скользнули за спину, ловко расстегнули застёжку бюстгальтера, и тот упал к их ногам, обнажая небольшую, но упругую грудь с затвердевшими сосками. Максим на мгновение отстранился, глядя на неё – такую знакомую и такую невозможно новую.

– Ты прекрасна, – прошептал он, голос его дрожал от сдерживаемого желания.

– Не останавливайся, – выдохнула Лиза, притягивая его обратно к себе.

Их желание было почти болезненным в своей интенсивности – не просто страсть, но потребность, нужда, словно каждая секунда разделения была невыносима. В каждом прикосновении, каждом поцелуе сквозило отчаяние людей, заново обретших друг друга после невозможно долгой разлуки. Руки Максима скользнули к пуговице на джинсах Лизы, расстегнули её, затем молнию, стянули плотную ткань вместе с бельём по стройным бёдрам, коленям, лодыжкам. Она переступила через упавшую одежду, теперь полностью обнажённая, и её руки потянулись к его брюкам, освобождая его от последних преград.

Они стояли друг напротив друга – молодая девушка и немолодой мужчина, тела которых должны были бы казаться нелепыми в своей разности, но вместо этого выглядели идеально сочетающимися, словно половинки одного целого. Шрамы и морщины Максима, свидетельства прожитых лет и пережитых испытаний, нисколько не отталкивали Лизу; наоборот, она касалась их с нежностью, почти с благоговением, словно читала по ним историю его жизни.

– Возьми меня, – прошептала она, обвивая руками его шею. – Прямо сейчас.

Максим подхватил её под бёдрами, приподнял, прижимая к стене. Она обвила его талию ногами, открываясь навстречу. Их тела соединились, словно две половинки одного целого, наконец-то нашедшие друг друга, и они оба застонали от ощущения абсолютной правильности этого соединения, словно наконец-то нашли недостающую часть самих себя. На мгновение они замерли, привыкая к ощущению друг друга, глядя глаза в глаза, потрясённые интенсивностью чувств.

А затем началось движение – сначала медленное, глубокое, с каждым движением сливаясь всё полнее, вызывая всё более громкие стоны. Лиза впилась ногтями в его плечи, запрокинула голову, подставляя шею для поцелуев, которыми Максим покрывал её кожу, вдыхая её запах, такой знакомый, такой любимый. С каждым движением они всё больше теряли себя, растворялись друг в друге, утрачивали границы тел и душ.

Ритм нарастал, становился всё более неистовым. Воздух вокруг них, казалось, наполнился электричеством, каждое прикосновение вызывало разряд, проходящий сквозь тела от макушки до пят. Лиза что-то шептала – бессвязные слова любви, страсти, благодарности, её голос срывался на стоны и вскрики. Максим отвечал ей, сам не понимая, что говорит, словно тело вспомнило язык, на котором говорило сорок лет назад, и теперь воспроизводило его без участия разума.

– Ещё, – умоляла Лиза. – Сильнее…

И он давал ей то, что она просила, увлекаемый её страстью, её самоотдачей. Звуки их тел, сливающихся в единое целое, эхом отражались от стен маленькой квартиры-студии, смешиваясь со стонами и тяжёлым дыханием.