Они переместились от стены к кровати, не разрываясь, падая на узкий матрас в вихре сплетённых конечностей и разгорячённой кожи. Кровать скрипела под их весом, протестуя против такого неистовства, но они не замечали этого – весь мир сузился до точки соприкосновения их тел. Всё остальное исчезло, перестало существовать.

– Максим, – выдохнула Лиза, выгибаясь под ним. – Я сейчас…

Он чувствовал, как напрягается её тело, как нарастает давление внутри них. Ещё несколько движений – и они вместе перешагнули грань, словно взорвавшись изнутри волной наслаждения такой силы, что на миг потеряли способность дышать, видеть, думать. Только чувствовать – друг друга, себя, это невозможное единение, которое казалось не просто физическим соитием, но соединением душ, разлучённых на сорок долгих лет.

Они лежали, тяжело дыша, не в силах пошевелиться. Тела, покрытые потом, блестели в полумраке комнаты. Максим осторожно скатился с Лизы, лёг рядом, притянул её к себе. Она положила голову ему на грудь, слушая, как постепенно успокаивается его сердцебиение, чувствуя тепло его тела, его руку, мягко поглаживающую её спину.

– Это было… – начала Лиза и замолчала, не находя слов.

– Невероятно, – закончил за неё Максим. – Словно мы…

– Знали друг друга всегда, – снова подхватила девушка его мысль, подняла голову, заглянула в глаза. – Я никогда не испытывала ничего подобного. Ни с кем. Будто моё тело помнит тебя, хотя мы впервые…

Лиза запнулась, опустила взгляд. Максим мягко коснулся её подбородка, заставляя снова посмотреть на него.

– Я знаю, – тихо сказал архитектор. – Я чувствую то же самое.

Лежали в объятиях друг друга, наслаждаясь близостью, тишиной, ощущением полного принятия и понимания, которое так редко бывает даже между давними любовниками. Но постепенно тепло их тел вновь начало пробуждать желание. Рука Максима, лежавшая на её спине, скользнула ниже, обхватила упругую ягодицу. Лиза прижалась к нему теснее, лёгкий поцелуй в шею стал более настойчивым.

– Снова? – шепнул Максим, удивлённый собственным телом, которое, казалось, вспомнило молодость.

– Да, – выдохнула Лиза, приподнимаясь и садясь верхом на его бёдра. – Только сейчас медленнее. У нас есть время.

В этот раз их соединение было нежнее, вдумчивее. Они изучали тела друг друга с терпеливым вниманием, находя точки наивысшего удовольствия, те особые места, прикосновение к которым вызывало дрожь и стоны. Лиза двигалась на нём в медленном ритме, откинув голову, закрыв глаза, полностью отдаваясь ощущениям. Максим смотрел на Лизу снизу вверх, не веря своему счастью, поражаясь чуду, которое свело их вместе вопреки всем законам времени и природы.

В какой-то момент Лиза открыла глаза и посмотрела на Максима – долгим пронзительным взглядом. И в этом взгляде архитектор увидел ту, другую Лизу – его невесту, которую потерял сорок лет назад. Не просто сходство, не просто совпадение черт, а именно её – её сущность, её душу.

– Я нашёл тебя, – прошептал Максим, не в силах сдержать слёз. – Наконец-то нашёл.

Лиза не ответила словами, но её движения стали более настойчивыми, более отчаянными, словно тоже стремилась подтвердить эту связь, это невозможное воссоединение. Их второй пик был мягче первого, но глубже – долгое удовольствие, прокатившееся по их телам, соединяя ещё крепче, ещё полнее.

Потом лежали обнявшись, слушая дыхание друг друга, не говоря ни слова – слова казались лишними, неспособными передать глубину того, что произошло между ними. За окном давно стемнело, и теперь только свет уличных фонарей проникал в комнату, создавая причудливые тени на стенах и потолке.

Когда Лиза уснула, свернувшись калачиком у него под боком, Максим осторожно высвободился из её объятий, встал с кровати. Архитектор чувствовал странную лёгкость во всём теле. Накинув рубашку, тихо прошёлся по квартире-студии, теперь внимательнее изучая пространство, в котором жила эта удивительная девушка, так похожая на его потерянную любовь.

Студия была небольшой, но уютной. Все функциональные зоны плавно перетекали одна в другую: крошечная кухня с раковиной, заваленной чашками и тарелками; уголок для работы с мольбертом, ящиками красок и стопками набросков; спальная зона с узкой кроватью и старым комодом; импровизированная гостиная с потёртым креслом и журнальным столиком, на котором громоздились книги по искусству и истории архитектуры.

Но главное, что привлекло внимание, – картины. Работы были повсюду: висели на стенах в тонких рамах, стояли на полу, прислонённые к мебели, лежали стопками на полках. Большинство – городские пейзажи, виды старой Москвы, зарисовки архитектурных деталей. Но среди них встречались и другие: интерьеры, которые Максим не сразу смог идентифицировать, абстрактные композиции, странные перспективы.

Архитектор включил маленькую настольную лампу, чтобы лучше рассмотреть работы. И замер, не веря своим глазам.

На одной из картин был изображён интерьер старого советского аэропорта – с характерной мебелью, информационным табло на стене, стойкой регистрации. В углу полотна виднелась деталь, которую невозможно было спутать ни с чем – герб Аэрофлота, такой, каким был до распада Советского Союза.

На другой картине – салон самолёта, вид из кабины бортпроводниц. Узкий проход между креслами, пассажиры, склонившиеся над подносами с едой, характерные светильники на потолке. Максим узнал модель самолёта даже по этим деталям – Ил-86, на котором летала Лиза перед своей гибелью.

Ещё одна картина – вид Владивостока с моря, с характерным профилем сопок и бухты Золотой Рог. Но не современный Владивосток с его небоскрёбами и вантовыми мостами, а таким, каким был в начале восьмидесятых – с советскими пятиэтажками, портовыми кранами, военными кораблями у причалов.

Максим переходил от одной картины к другой, всё больше поражаясь точности деталей. Вот гостиница «Владивосток», где размещали экипажи между рейсами – такая, какой была до реконструкции девяностых. Вот интерьер её номера, с характерным советским шкафом-сервантом, узкой кроватью, накрытой серым покрывалом с бахромой. Даже телефонный аппарат на тумбочке был таким, каким Максим помнил по рассказам Лизы – массивный, чёрный, с вращающимся диском.

Всё это были места, которые современная Лиза не могла видеть – либо перестали существовать задолго до её рождения, либо радикально изменились. И всё же детали были переданы с фотографической точностью, словно художница писала с натуры или по свежим воспоминаниям.

– Ты нашёл мои странные работы.

Голос Лизы, внезапно раздавшийся за спиной, заставил Максима вздрогнуть. Архитектор обернулся. Лиза стояла в нескольких шагах, завернувшись в простыню, волосы растрёпаны после любви и сна, на лице – смущённая полуулыбка.

– Странные? – переспросил Максим, стараясь сохранить спокойный голос.

– Я сама не знаю, откуда берутся, – Лиза подошла ближе, встала рядом, глядя на картину с интерьером самолёта. – Иногда у меня бывают… не знаю, как это назвать… видения? Сны? Я вижу места, в которых никогда не была, с такой чёткостью, что могу нарисовать каждую деталь.

Девушка провела пальцем по краю картины, словно проверяя, не осталась ли краска ещё влажной.

– Вот этот самолёт, например. Я никогда не летала на таких. Это же какая-то советская модель, да? Их давно не используют. Но я помню, как выглядели эти кресла, какой звук издавали двери между салонами, как пахло в кухонном отсеке – смесь кофе, дезинфицирующего средства и особенного авиационного запаха.

Максим внимательно смотрел на Лизу, не в силах произнести ни слова. Девушка продолжала, указывая на другую картину:

– А вот это Владивосток. Я посещала его с художественной группой – рисовали морские виды. Но город сейчас выглядит совсем иначе – современный, с небоскрёбами. А я почему-то помню таким – с этими старыми зданиями, с кораблями у причалов, даже с вывесками на магазинах. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

Лиза повернулась к Максиму, в глазах была смесь страха и надежды.

– Ты ведь старше, ты помнишь те времена. Скажи, я правильно нарисовала? Так всё выглядело на самом деле?

Максим сглотнул ком в горле, кивнул.

– Да, – сказал архитектор тихо. – Абсолютно точно. Владивосток восьмидесятых, интерьер Ил-86, гостиница для экипажей Аэрофлота. Ты не могла видеть эти места такими, какими были тогда.

– Но я их видела, – просто сказала Лиза. – Во сне, в видениях. Иногда мне кажется, что я… жила тогда. Что у меня есть воспоминания, которые не могут принадлежать мне. Это звучит безумно, я знаю.

Максим подошёл к Лизе, обнял за плечи, прижал к себе.

– Не безумно, – прошептал архитектор. – Совсем не безумно.

Сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Все сомнения исчезли. Эта девушка в объятиях была не просто похожа на Лизу – она и была Лиза, каким-то непостижимым образом вернувшаяся к нему через сорок лет, с новым телом, но с той же душой, с теми же воспоминаниями, пробивающимися сквозь завесу времени и смерти.

Встречи Максима и Лизы превратились в ежедневный ритуал, наполненный той особой нежностью, которая бывает только у людей, обретших друг друга после долгой разлуки. Каждый вечер после работы Максим спешил к Лизе – то в маленькое кафе на Чистых прудах, то в её квартиру-студию, то просто на прогулку по старым московским улицам.

Время между встречами тянулось мучительно долго, а часы вместе пролетали как минуты. Максим не мог насытиться её присутствием, её голосом, даже воздухом, которым дышала. Сознательно архитектор не позволял себе думать о будущем, о невозможности объяснить их связь, о пропасти в четыре десятилетия, разделяющей возраст, – всё это казалось несущественным по сравнению с чудом её возвращения.

Лиза, в свою очередь, казалась захваченной этим внезапным чувством не меньше. Девушка отменяла встречи с заказчиками, откладывала работу над заказами, отказывалась от предложений подруг сходить в кино или бар – всё ради часов, проведённых с человеком, которого знала меньше двух недель. Иногда Лиза сама удивлялась этой внезапной тяге, этому ощущению абсолютной правильности их отношений, но не пыталась анализировать. Впервые в жизни просто позволила себе довериться инстинкту, который упрямо твердил: вот он, твой человек, единственный возможный.

На исходе первой недели их встреч, сидя в кафе у Патриарших прудов, Максим вдруг поймал себя на мысли, что до сих пор не пригласил Лизу к себе. Девушка уже показала ему своё жилище, свой мир, свои странные картины – те, что были одновременно невозможными и безошибочно точными в деталях давно ушедшей эпохи. Максим держал Лизу в своих объятиях, чувствовал её дыхание, делил с ней самые интимные моменты, но до сих пор сохранял дистанцию, оберегая последний оплот своей многолетней скорби – квартиру на Пресне, с запертой пятой комнатой, хранившей память о той, прежней Лизе.

– Слушай, – Максим коснулся её руки, лежавшей на столе рядом с чашкой травяного чая. – Может быть, завтра поужинаем у меня? Я неплохо готовлю, а вид из окон стоит того, чтобы увидеть.

Лиза подняла на него глаза, и Максим в который раз поразился их цвету – серо-голубому, с тёмным ободком вокруг радужки, с золотистыми искорками, заметными только при определённом освещении. Эти глаза знал лучше, чем собственное отражение в зеркале. Сколько раз за сорок лет вглядывался в фотографии, пытаясь найти в плоском изображении глубину живого взгляда. И вот теперь эти глаза смотрели на него – живые, яркие, с тем же выражением, которое помнил каждой клеточкой своего существа.

– С удовольствием, – улыбнулась Лиза. – Только учти, я ужасно любопытна. Буду везде заглядывать, всё трогать, задавать миллион вопросов о каждой детали интерьера. Издержки профессии – глаз художника всегда ищет детали и композицию.

Именно этого Максим и боялся. Не вторжения в личное пространство – скорее того, что Лиза увидит, почувствует, поймёт, насколько глубоко проникла в его жизнь ещё до их встречи. Насколько существование было сосредоточено вокруг сохранения памяти о ней.