Телефон зазвонил сам. На экране высветилось: Сергей Волгин.

– Максим! – голос Сергея звучал по-деловому сухо. – Ты меня искал?

– Серёж, я… – Максим запнулся. – Хотел проконсультироваться по проекту в Хамовниках. Там вопросы с историческим наследием.

Повисла пауза – короткая, но ощутимая.

– Ты же понимаешь, что давно не занимаюсь архитектурой, – в голосе Сергея появились настороженные нотки. – Но, если нужно, могу связать с нужными людьми в департаменте. Виноградов там сейчас главный, без лишней бюрократии работает.

Они обменялись ещё несколькими фразами. Сергей предложил встретиться в Пушкине в субботу, Максим согласился. Разговор вышел коротким и странно формальным.

Положив телефон, Николаев подошёл к окну. За стеклом плыли облака над Москвой-рекой, желтели осенние деревья в скверах. Всё такое обыденное, понятное. Не то что пятеро из сна – реальные люди, умершие именно тогда, когда увидел. Совпадение? Бред? Галлюцинация? Максим потёр виски. Как объяснить такое Сергею, который всю жизнь ищет логику и причинно-следственные связи?

Что ж, пока лучше помолчать. Может, это просто единичный случай. Сбой в матрице. Если подобное повторится… Но что тогда? Николаев усмехнулся собственным мыслям. Какая инструкция может существовать для того, чему даже названия нет?

Вечерние сумерки затянули Москву серой дымкой, когда Максим Николаев переступил порог пресненской квартиры. Щелчок замка прозвучал в пустом пространстве с неестественной чёткостью. Не включил свет в прихожей – за пятнадцать лет он привык двигаться здесь на ощупь, безошибочно находя вешалку для пальто, полку для ключей, выключатели в нужных местах. В голове ещё роились образы из утреннего сна, странные совпадения, недоуменные взгляды коллег, заметивших рассеянность. Но громче всего – размеренное тиканье старинных дедовских часов из гостиной.

Максим стянул ботинки, мимолётно поморщившись от боли в спине – долгий день за компьютером давал о себе знать. Усталость наваливалась тяжёлым грузом, но знал, что сон всё равно не придёт – не после всего, что случилось сегодня. Прошёл в просторную гостиную, щёлкнул выключателем, и мягкий свет торшеров наполнил пространство, оживляя дорогую мебель. Часы – массивные, деревянные, с золочёной лунницей – показывали начало девятого. Мерное тиканье делало тишину почти осязаемой, подчёркивало пустоту, которую не могли заполнить ни антиквариат, ни современная техника, ни книги в старинных кожаных переплётах, аккуратно расставленные по полкам.

Жилище успешного архитектора выглядело безупречно – линии, пропорции, сочетания цветов и фактур. Подушки на диване никогда не валялись в беспорядке, журналы на столике всегда лежали ровной стопкой, пыль здесь не задерживалась. И лишь старые часы, с чуть потёртым циферблатом и непропорционально крупным маятником, выбивались из общего стиля – напоминание о прошлом.

Максим подошёл к бару – искусно состаренному секретеру, переделанному под хранение алкоголя. Открыл дверцу, достал хрустальный графин с коньяком и тяжёлую рюмку из толстого стекла. Налил на два пальца, поднёс к носу, вдыхая терпкий аромат. В другой день такой ритуал принёс бы умиротворение, но сегодня ничто не могло успокоить мысли.

Николаев медленно двинулся по квартире, держа рюмку в руке и делая мелкие глотки. Мимо кухни с островом из чёрного мрамора и хромированной техникой, которой почти не пользовались – Максим обычно ел в ресторанах или заказывал еду с доставкой. Мимо кабинета с массивным столом и эргономичным креслом, где часто засиживался допоздна, работая над проектами. Через холл, отделанный венецианской штукатуркой, мимо главной спальни с панорамным окном и гардеробной размером с небольшую квартиру. И вот, наконец, дверь – последняя из пяти комнат, скрытая в дальнем крыле квартиры, неприметная.

Максим остановился перед ней, глядя на простую белую поверхность без номера или таблички. Рука с рюмкой замерла на полпути ко рту. Здесь, у этой двери, шаги всегда становились неуверенными, а дыхание – тяжёлым. Протянул свободную руку, коснулся дверной ручки – холодный металл, отполированный прикосновениями до блеска. Но не повернул. Никогда не поворачивал просто так, без подготовки, без внутреннего разрешения.

Вместо этого отошёл к окну, глядя на ночную Москву. Тёмная масса реки отражала огни набережной и фонари мостов. Где-то там, среди этих огней, среди тысяч судеб и историй, находились ответы на вопросы, которые сегодня ворвались в размеренную жизнь. Странный сон. Пять умерших людей. Отель, которого не существует. И та, чьё лицо видел каждый день на протяжении сорока лет, но не мог увидеть вживую никогда – Елизавета Минина, Лиза, невеста, утраченное будущее.

Максим допил коньяк одним глотком, поставил пустую рюмку на подоконник и решительно засунул руку в карман брюк. Нащупал кольцо для ключей – не обыденных, от квартиры и машины, а других, которые всегда носил с собой, но редко использовал. На кольце болтался единственный ключ – старый, с потемневшей от времени бородкой и простой круглой головкой. Ключа, который открывал дверь в прошлое.

Пальцы сомкнулись на металле. Сегодня, после утреннего сна, после встречи с умершими, которых никогда не знал, не было выбора. Он должен был войти туда. Не из сентиментальности, не из горя, которое давно стало частью самого себя, а из необходимости понять, что происходит. Из чувства, что все эти странности как-то связаны с ней – с Лизой, с её смертью, с тем, что случилось сорок лет назад и с тех пор определяло жизнь.

Вернулся к двери, вставил ключ в замок. Механизм щёлкнул тихо, почти неслышно. Дверь открылась бесшумно – петли, которые регулярно смазывал, не выдали ни малейшего скрипа. Сделал глубокий вдох и шагнул внутрь.

Темнота сомкнулась вокруг. Максим не спешил включать свет, позволяя глазам привыкнуть, а сердцу – успокоиться. Воздух здесь был особенным – не затхлым, как можно было ожидать от редко посещаемой комнаты, а застывшим в каком-то другом времени. Пахло лавандой – он регулярно менял маленькие тканевые мешочки, разложенные по углам, – и ещё чем-то неуловимым, что называл запахом памяти.

Наконец, протянул руку и включил маленькую настольную лампу, стоявшую у входа. Мягкий, желтоватый свет разлился по комнате, не достигая дальних углов, но выхватывая из темноты главное – стены, от пола до потолка увешанные фотографиями.

Сотни лиц. Сотни улыбок. Сотни взглядов. И все принадлежали одному человеку – Елизавете Мининой.

Лиза в детстве – круглолицая, с косичками и наивным взглядом. Лиза-подросток – угловатая, неуверенная, с мечтательными глазами начинающей художницы. Лиза-студентка – с этюдником в руках, с пятнами красок на пальцах. И, наконец, Лиза-стюардесса – в форменном костюме Аэрофлота, с идеальной причёской, с выправкой, которую воспитывает небо.

Максим медленно прошёл вдоль стены, едва касаясь пальцами рамок. Каждая фотография была историей, каждая хранила мгновение прошлого, которое никогда не станет будущим. Вот они вместе в парке Горького – молодые, счастливые, не подозревающие о том, что ждёт. Вот Лиза смеётся, запрокинув голову, и солнечные блики играют в волосах. Вот она серьёзна, сосредоточена на чём-то за кадром, и между бровей залегла маленькая морщинка, которую так любил целовать.

В центре комнаты стояла витрина – стеклянный куб на тонких металлических ножках. Внутри, на манекене без головы и рук, висела форма бортпроводницы Аэрофлота образца 1985 года – тёмно-синий жакет с юбкой, белая блузка, красный платок. Ткань давно выцвела, но Максим помнил первоначальный цвет, помнил, как шуршала юбка, когда Лиза садилась рядом, как пахли волосы после рейса – смесь авиационного топлива, духов и чего-то, присущего только ей.

Рядом с витриной стоял старинный комод, на котором аккуратными рядами были расставлены предметы – свидетельства короткой совместной жизни. Билеты в кино с давно снесённого кинотеатра «Россия». Засушенный цветок, который подарил ей после первого свидания. Маленький серебряный медальон, который она всегда носила на шее – единственная личная вещь, разрешённая правилами Аэрофлота. Этот медальон нашли на теле и передали Максиму вместе с остальными вещами.

Протянул руку, осторожно взял медальон, погладил потускневшее от времени серебро большим пальцем. Лиза всегда носила его. Максим помнил, как она рассказывала о своём пути – закончила художественное училище, но художником работать не стала. Зарплата едва покрывала расходы на краски. В Аэрофлоте платили хорошо, можно было путешествовать. Лиза говорила, что вернётся к живописи, когда накопит денег.

Максим закрыл глаза, пытаясь отогнать воспоминания, но они наползали неумолимо. Телефонный звонок среди ночи. Голос диспетчера аэропорта: «Произошло чрезвычайное происшествие…» Бессонная ночь в зале ожидания Шереметьево. Утренние новости, скупо сообщающие о смерти бортпроводницы рейса Владивосток-Москва. Поездка в морг, опознание тела. Лицо Лизы, искажённое предсмертными судорогами. Официальное заключение: «Острая сердечная недостаточность». И собственная неспособность поверить, принять, отпустить.

Сорок лет прошло с тех пор. Целая жизнь. Строил здания, получал награды, зарабатывал деньги – всё без настоящего участия, без подлинной радости. Часть навсегда осталась там, в восемьдесят пятом году, в аэропорту Красноярска, куда экстренно приземлился самолёт с телом Лизы на борту.

Максим глубоко вздохнул, вновь обводя взглядом комнату. Знал каждую фотографию, каждый предмет, каждый сантиметр этого пространства. Приходил сюда не реже раза в неделю – иногда чтобы поговорить с Лизой, иногда просто посидеть в тишине, ощущая присутствие. Но сегодня всё было иначе. Сегодня искал ответы.

Подойдя к старому письменному столу, стоявшему у дальней стены, Максим открыл верхний ящик и достал папку – простую, картонную, потёртую по краям. Внутри хранились документы, связанные со смертью Лизы. Официальное извещение от Аэрофлота, напечатанное на бланке с выцветшим гербом. Заключение о смерти с размытым штампом красноярского морга. Машинописная справка из районного отделения милиции. Копия служебного расследования, которую получил благодаря связям, спустя годы после трагедии – с грифом «Для служебного пользования» и следами от скрепок на полях.

И снова глаза наткнулись на скупые, казённые строчки: «Причина смерти – острая сердечная недостаточность (предположительно)». Предположительно. Это слово преследовало десятилетиями. Предположительно – значит, не точно. Значит, могло быть и иначе. Но как? Почему? Кто?

Максим перелистывал страницы, ещё раз просматривая информацию, которую знал наизусть. Елизавета Минина, 20 лет. Бортпроводница первого класса. Рейс Владивосток-Москва, 17 ноября 1985 года. Обнаружена мёртвой в хвостовой части самолёта коллегами. Врач на борту констатировал смерть. Экстренная посадка в Красноярске. Тело передано в городской морг.

Но с недавних пор не мог отделаться от мысли, что это не точка, а многоточие. Что история не закончена. Что Лиза… что смерть каким-то образом связана с его странными снами, с отелем, с людьми в креслах, которые не понимают, что уже мертвы.

– Лиза, – прошептал Максим, – что ты хочешь мне сказать?

Ответом была тишина, нарушаемая лишь тиканьем дедовских часов из гостиной, доносившимся сюда приглушённым напоминанием о беге времени.

Максим закрыл папку, вернул в ящик и медленно опустился в старое кресло, стоявшее у окна. Он часто сидел здесь, глядя на ночной город и представляя, какой могла бы быть совместная жизнь. Чем бы занималась Лиза сейчас, в свои шестьдесят? Вернулась бы к рисованию? Путешествовала бы с ним по миру? Была бы счастлива успехами? Гордилась бы детьми?

Детьми, которых никогда не было. Счастьем, которое никогда не случилось. Будущим, которое оборвалось 17 ноября 1985 года где-то в небе над Сибирью, когда сердце Лизы перестало биться.

Но что, если дело не в сердце? Что, если всё было иначе?