Когда-нибудь, возможно (страница 12)
Дом полон людей. Сегодня суббота, и, поскольку обстоятельства временно превратили меня в ядро семьи, все здесь. Внизу в кухне Нейт заведует грилем. Под раскаленным докрасна нагревательным элементом подрумянивается рядок полосок бекона. Рядом топчется Клео. Папа варит кофе. Ма полирует поверхности. Алекс и Глория умоляют детей не беситься. Би нигде не видать. Когда я захожу в кухню, гвалт затихает на полсекунды, и я вижу себя их глазами: волосы как мочалка, одета в черт-те что из гардероба Квентина, немытая и заспанная. Я взмахиваю руками в знак некоего приветствия, и все возвращаются к своим занятиям. Я плюхаюсь в кресло, и папа ставит передо мной чашку мятного чая. Я растягиваю губы, надеясь, что это сойдет за улыбку, но, судя по хмурому выражению папиного лица, получается так себе. Приятно быть в центре событий, когда тебя при этом не терзают со всех сторон. У меня противоречивое настроение – не хочется быть одной, но в то же время не хочется ни с кем общаться. Распознают это все. Все, кроме Клео – она шаркает в мою сторону с решительной улыбкой на лице.
– Привет, Ева, – говорит она. Склоняется, обдает меня удушливым ароматом «Мисс Диор» и неловко обнимает. Мы никогда не были особенно близки, но она старается проявить доброту, и мне следовало бы ответить тем же.
Я похлопываю ее по спине.
– Привет, Клео. Как дела?
– Ой, ну знаешь! Куча работы, этот вечно где-то пропадает. – Она кивает в сторону Нейта, который настороженно наблюдает за нами с кулинарной лопаткой в руке.
– Пропадает здесь, ты хочешь сказать? – Я злюка. Клео упорно старается быть милашкой. Проблема в том, что у меня иссяк запас эмпатии. Социальные навыки сошли на нет.
Клео все еще улыбается. У нее кожа вообще без пор.
– В последнее время у него ни минутки свободной! – говорит она, а потом вспоминает, почему ей приходится делить Нейта с кем-то еще. – Ты хорошо выглядишь, Ева. Так… похудела.
– Господи, – бормочет Нейт.
Клео возмущена.
– Что? Она и правда выглядит похудевшей.
– Да, потому что она ничего не ест. У нее депрессия, – объясняет Нейт.
Пока они ругаются, я выскальзываю из комнаты и ухожу с чаем в пустую гостиную. Развалившись на диване, я утыкаюсь взглядом в камин. Через некоторое время понимаю, что не одна. Мой племянник Бенджамин стоит возле подлокотника дивана и с любопытством за мной наблюдает. Бену четыре («Почти пять, тетя Ева-а-а-а!»), но он мелковат для своего возраста. Глория с волнением ждет его первого скачка роста – она любит Бена и малышом. Недостаток роста он сполна компенсирует своей умильностью. И сообразительностью не по годам.
Интересно, какой он меня видит. Глории, пусть она и реалистка по жизни, не хватает столь же прагматичного отношения к собственным детям. Она убеждена, что ее отпрыски – ключ к моему спасению, и навязывает мне Бена и его старшую сестру Элечи (Элли для краткости) при каждой удобной возможности. Однако, осознав глубину моей печали, Гло тихонько сняла с детей повинность «подбадривать тетю Еву», и теперь я вижу их куда реже. Поэтому лицезреть племянника в рубашечке с Бэтменом приятно. Он залезает на диван.
– Ты болеешь? – спрашивает Бен. Он – единственный знакомый мне человек, который способен обнимать взглядом.
Не знаю, что ему на это ответить. Иногда в отсутствие Кью я чувствую себя настолько изможденной, что кажется, будто мне уже пора в больницу. Хотя чаще всего это просто усталость.
– Нет, я не болею.
Похоже, он мне не верит.
– А где дядя Кью?
– Его… здесь больше нет, – осторожно отвечаю я.
– Потому что он мертв. – Бен достаточно умен, чтобы произнести это серьезным тоном. – Умер.
– Да. Он умер. Его уже не вернуть. – Голос дрожит, и Бен гладит мою ногу, как щеночка.
– Это грустно. У меня кролик умер, и мне тоже было грустно. Дядя Кью был лучше, чем Ракета.
Из-под века выскальзывает слеза и скатывается по щеке.
– Да. Дядя Кью был лучше всех.
– Мама говорит, что ты скоро поправишься. Но ты ведь грустишь уже сто миллионов лет. – Бен. Любитель гипербол.
Я обнимаю племянника и притягиваю к себе.
– Ну, может, не сто миллионов. Но да, мне очень грустно.
– А на следующей неделе тебе станет лучше?
Вот чего все ждут. Но это не просто. Такое не отпускает. Через две недели, шесть месяцев, десять лет Кью все еще будет мертв, а я, вдова, все так же буду биться о скалы горя из-за потери мужа. Лучше не станет – но и хуже тоже.
Для малыша четырех (почти пяти!) лет от роду это может быть сложновато, поэтому я стискиваю его ладошку и говорю:
– Надеюсь.
Довольный моим ответом, Бен встает на колени, обхватывает меня за шею и запечатлевает на щеке весьма слюнявый поцелуй. Потом удаляется из гостиной – и в этот самый миг в дом заходит Би. Она шагает прямиком на кухню и громко спрашивает: «Вы ей сказали?», за что получает шквал возмущенных возгласов.
Через минуту в гостиную набивается куча взрослых. Ни племянника, ни племянницы среди них нет – детей явно отослали куда-то в дальний конец дома.
Я обвожу взглядом выстроившееся передо мной семейство. Клео так напряжена, что я опасаюсь, не переломится ли она пополам.
– Расслабься, Клео. У тебя такой вид, будто ты сейчас в обморок рухнешь, – говорю я. Она хлопает себя по щекам.
Нейт прищуривается.
– Что случилось?
– Ничего не случилось, – отвечает Глория. Но что это с ней – неужели взволнована?
Я вздыхаю.
– Вы мне что-то сообщить хотели?
Папа делает шаг вперед. Садится рядом со мной и разглаживает брюки.
– Инспектор Морган звонил, nke m[38]. Помнишь его?
Я застываю. Я помню только униформу и множество рук, помогающих мне подняться на ноги. Помню бесконечные вопросы и взгляды, полные осуждения и жалости. Воспоминания эти расплывчаты. Я не могу вспомнить инспектора Моргана. Не могу вспомнить кого-то одного. Не сейчас.
– Это он ведет… дело Квентина. – Папа осторожно выбирает слова. – Он позвонил и сказал, что патологоанатом провел Квентину… вскрытие, и его разрешили забрать.
Разрешили. Звучит официально, так снисходительно. Как будто кто-то дал добро забрать Кью из тюрьмы или лагеря военнопленных. Прошло две недели. Я, видимо по глупости, считала, что этот вопрос, как и многие другие, решится с чужой помощью.
– Но… – начинаю я.
– Была… – Папа делает паузу. – Случилась небольшая задержка. Какая-то проблема с документами, а потом, гм, мать Квентина запросила еще и частное вскрытие. Запрос, конечно, отклонили.
Все это не новости. Подозреваю, что родные долго обсуждали, как бы получше, поаккуратнее сообщить об этом мне. Мой муж даже в посмертии продолжает вести противостояние с собственной матерью. А я совершенно не в курсе.
Папа берет меня за руку.
– Тебе ни к чему заниматься этим в одиночку. Мы поедем с тобой. – Я вспоминаю, как Ма рассказывала, что полюбила папу в первую очередь за его чуткость.
До меня не доходит, что он пытается мне сказать. Чем мне не надо заниматься в одиночку? Но затем накрывает жутким осознанием.
– Они хотят, чтобы я в морг приехала?
– Это быстро, – вставляет Ма. – Мы ни на секунду тебя не оставим.
– Будет тяжко, – говорит папа.
– Не будет, – возражаю я, – потому что я туда не поеду. Извините. – Я встаю с дивана.
– Ева. Погоди. – Глория преграждает мне путь. Я не в настроении это слушать.
– Глория. Мне надо пописать. Уйдешь ты с моей дороги или нет, я сдерживать себя не буду.
Она отступает.
Разумеется, я еду в морг. Деваться некуда. Единственная альтернатива – позволить Аспен взять все в свои руки, но, честно скажу, я скорее в канализационный отстойник нырну, чем заговорю с ней. Кроме того, сколь бы обескураживающей ни была перспектива, поездка в морг означает новую встречу с Квентином.
Морг – странное место. По пути туда папа пытается мне это втолковать. Объясняет, что атмосфера там по определению гнетущая, и, если мне станет нехорошо, можно выйти в любой момент. Я слышу его, но не вслушиваюсь. Меня занимают мысли, увижу ли я открытую грудную клетку и прочие обезображенные части тела. Единственный человек, с которым мне хочется обсудить, психану я в морге или нет, это сам Кью. Какая метаирония. Или как там. Мне говорят, что в нашем случае процесс идет в обратном порядке. Судмедэксперт заказал вскрытие – оспорить такое решение человек вроде меня, не обладающий заметным положением в обществе, не имеет права. Оказывается, мне отправили несколько писем, оставили несколько голосовых сообщений, которые я проигнорировала, – и сделала это «СОС», она же секретарь отделения судмедэкспертизы. Очередной акроним обрел смысл. Кто бы знал, что смерть так познавательна? Именно эта незнакомая женщина убедила моих родителей, что я, вероятно, пожалею, если упущу последнюю возможность увидеть мужа, прежде чем он навсегда скроется в холодных недрах кладбища.